а кони ржали и хрипели, и давились,
и месяц март в галопе их дрожал,
и склянки солнечных лучей ладьились,
ставая в плоскость, кою я воображал:
там в массы продали пролесок,
какой, замигав из земель,
выступает хоралом из мессы
и звучит, как собор из ветвей;
там роднимся мы с древами чутко
и понуримся пред топорами:
рухнут наземь дровишки рассудка
до зимы, – и в огонь их, с концами.
там ужаленный ум неуёмен
и рычит, как измыленный конь,
на один, в самом деле, промельк,
умещающийся в ладонь;
и ладонь не разжать, и не выжить
из неё постоянства влаг,
ибо промельк пространство выжжет,
собранное в кулак.