Я как будто стал побаиваться музыки… Во всяком случае ещё год и меньше назад я писал и работал всегда под музыку. И строчки, рождающиеся на экране монитора, и мелодия были дружны, сливались в гармонии даже в пощелкивании клавиатуры. И вдруг… я обнаружил как-то внезапно себя в тишине. Раз за разом я стал обнаруживать себя вне музыки, особенно же тогда, когда оставался совсем один (а такое состояние становится всё более привычным; не искусственно нажитым, а приобретённым реалиями жизни). Это происходит со мной и время от времени тогда, когда включаю канал «Культура» и слушаю классическую музыку, скажем, в передаче Сати… Это стало касаться как грустных, печальных мелодий, так и энергичных, роковых, чумовых когда-то для меня, - и их я стал «бояться». Вот, думаю, сейчас как ударю по дню «камтугезем», и – замирает палец над клавишей. И светло-печальное и энергетическое, очевидно, связаны были всё-таки с гармоничным во мне. Не звучат они – нет и дисгармонии, не обдают волнами воспоминаний те или иные композиции, и потока таких воспоминаний не хочется призывать. Прямо ящик пандоры какой-то… И радуюсь каждому мгновению, когда музыка и радость в душе жмут друг другу руки. И так же остро почувствовал сегодня возможность глубокого чувствования глубокой музыки СРЕДИ МНОГИХ людей. На концерте, например, в хорошей, праздничной аудитории… Звучит весёлое, а ты: нечему веселиться-то… Звучит печальное, а ты: продавит сейчас тебя, рухнешь. Не звучит ничего и тебе ничего. Спасает музыка улицы, времён года, пение птиц, шум ветра и метели, голоса людей и гул техники.
Пройдет ли это музыкальное безголосие? Наверное, да. В молодости я бы себя в ситуациях подобных истязал бы наверняка щемящей музыкой Френсиса Гойи, или «Арией» из Григовских «Времён Хольберга», или «Игрой в любовь» в исполнении Н. Носкова. Молодости присущ своеобразный садомазохизм рассопливания страданий. В моём возрасте он опасен. Грозен. «Что с музыкой, когда молчит струна?»