Я бы добрые дела возложил к Твоей Плащянице,
И цветы принес вместе с плачем ко гробу
В том саду, где камни тихи и высоколобы,
И в апрельский полдень впервые замолкли птицы.
Я слезами своими Её окропил бы, как миро,
В алавастровом белом сосуде, любовью полном,
В том саду, где в полночь как будто шумели волны,
Набегая на берег скальный со всех четырёх концов мира.
Я бы ждал и ждал, очищая слезами боли,
Шепотками отчаянья, страха, тоски, невзгоды
В том саду, где полночь, – разрушенный дом природы,
Жалом смерти пропятый, иглой греховной неволи.
И от слез моих в сердце моём, и во плоти, во всем существе состава,
Крохах страха и гнева, комьях праха и глины,
Как цветы в том саду, тихи, воздушны, невинны,
Три крупицы веры взросли бы – на смерть дармовую управа!
А затем я цветы возложил бы, омылся смиренным плачем,
В тишину окунулся глухой и смертной гробницы,
А потом вдруг закончилась полночь, и снова запели птицы.
И страницу иную Распятый для смертных начал.
Страстная Седмица, чин погребения Плащаницы, 2006