На листьях почки распускались...
Пардон, на ветках было то.
Синички клювами толкались...
Пардон, возможно целовались.
Мне было хорошо зато.
Скамья в дерев вся окруженьи,
Пред взором полоса синеет
Реки бегущей, прохладой веет,
И будто во втором рожденьи
Все чувство грез, что власть имеет
Дышать единым часом с далью.
Душа в задумчивом борении
С неведомой лучам печалью —
От солнца что в порханьи лета
На крыльях бабочки скользнувшей,
На взоре сонном: блажь секрета
Природы всей. И упорхнувшей.
***
Порывы творчества глубоки,
Запросы самости высоки.
И гений алчности — поэт:
Он раскрывает весь секрет
Сомнений вещих, их же ищет;
И насыщаясь вдосталь словом,
Опять глазами в строках рыщет,
Душой истерзанный, и голодом,
От вставшей литеры в листе
Халдейского поклона ждет,
Перебирая: те, ни те,
В меню прописаны релизы.
На вкусах все его капризы.
В снующей мигом маяте.
***
Ученье свет, а неученых тьма;
На круч бессмыслия душа моя влекома,
Живя в заложниках, да с оттиском клейма,
И в мыслях пустотелых затменьем кома.
О, сущий отрок, коим был в надежде быть!
Когда еще лицом безусым недовольный,
Пытался мир вокруг себя надеждою открыть:
В надежде той предчувствием привольный
Сакрально обитал наук ценитель.
Он любовался благозвучьем слов,
Шептала что природа ветрами в листьях.
Своей же совести от муки избавитель,
Умеющий принять напутствий кров,
Идущий смело не вникая в страх.
Да что же страх? Чего бояться сердцу,
Которое как двигатель чудес,
И будто птица стуком в клетки дверцу...
И чувство сути — миру наперевес.
Но что случилось... Младость корни
Дала в глубины самости степенной?
Где интерес живой и сильный.
Напутственное уж себе: «вот здесь запомни!».
И насыщение ума потугой верной,
В которой есть исход чудес обильный.
Что чудеса те? Каверзы познанья,
Поскольку виденье подобно наважденью.
И вот, взрослея, ищешь мирозданья?
Иль отдаешься в лапы заблужденью...
Ветвями обнимало дерево Адама.
Смотрел он, пораженный необычностью.
Плод выпал из руки. На сердце драма.
И Ева манит ликом непривычностью.
Все изменилось мигом. Ключ рассудка
Нашел в дверях событий просвет замка.
Но все ж была еще, пожалуй, и минутка...
Услышать чтоб глас божий — с далека́.
Опомниться, унять дрожь духа сутью.
Да совместить начало со концом.
Но сердце обуялось пьяной жутью
О том, что оба они — ни тем лицом:
Пред Богом, движим что по саду в одеяньях;
Они же, видишь ли, наги и чванны.
Их поразило знание; в сомнениях
Познали в миг, что вечностью желанны.
Почти что так: осталось чуть лишь для...
Еще такого для души прозренья!
Господь предупредил их, выход бдя
Из места рая, да прервав их рвенье.
Наружу показала длань без срока.
И понурившись вышли, чуя тлен свой.
Напутственные часом всесильного урока.
Ступая в мир как будто на убой.
Скотиной принуждаемой загонщиком,
Арканом, плетью, за рога ведомою...
Вот так и я стал чахлым самогонщиком
Своих чудесных вирш, на мыслях комою
Страдая часом первородного...
Желая пить предчувствия свободного
С ладоней бога: да — чреват душою.
***
Ехал на карете дед.
Ему тыща двадцать лет!
Борода до пола ватой.
Сам напыщенно горбатый.
И неузнанный никем.
Над каретой между тем
Солнце золотое!
По ухабинам совсем
Едет... что такое?
Неужели нет пути,
Чтоб по ровному вести
Деда тыщалетнего!
Да совсем «беспетнего»... —
Шамкает и шамкает,
Шамакает, гнусавит.
Кто ему по шапке-то
Козырек поправит?
Или нету козырька.
Чином, ишь, не вышел.
Но трясется издале́ка,
Да замучил кашель.
Вся телега золотая,
И в каменьях светлых.
А, карета то! Ну да, я
Просто спутал, ых.
Дед дремучий, очень древний,
Взглянешь на него:
Тут же видишь: носом длинный,
Да хромой чего?
А... в карете он трясется.
Не идет же сам.
А куда он едет? Трется
Смысл по губам,
Прям когда старик тот чухает
В бороде лицо...
Не поймешь. Чего жует?
В скорлупе яйцо.
Ах, поди ж ты, видно, древний.
Нет совсем манер.
Так ползет стих постепенный
Путями высших сфер.