Как-то в детстве, мальчуганом трёхлетним, я играл в огороде и, заслышав, что взрослые уже спохватились, решил подшутить и спрятался – пускай поищут! Перешагивая короткими ножками рослые кусты картофеля, я перебрался на соседское поле, где и засел в густой траве, которая тотчас же меня скрыла. Из этого укрытия с глупым восторгом наблюдал, как Бабушка в белом фартуке и неизменном платочке звала: «Серёженька! Серёжа, Серё-ё-о-жа-а!», тревожно озирая из-под руки залитые солнцем картофельные гряды. Да, было и такое. Ну, а теперь по порядку...
По дедовой линии в родне у нас староверы-выкресты – евреи, принявшие православие старого чина. Старшая сестра дедова, полукровка как и он сам, стала нам третьей бабушкой. До последнего, до восьмидесяти девяти лет, вскапывала Она шесть соток через лопату! Чистая тихая вера превратила трудное существование Её в настоящий подвиг: после смерти родителей от тифа поднимать четверых братьев, схоронить мужа и, не имея своих, ухаживать за их ребятишками, за копейки работать в детском садике, жить на малую пенсию своим огородом.
Добротой Её пользовались кому не лень, особо лентяйки и тихие пьянчужки соседки по дому. Собираясь за покупками, Она обязательно обходила всех, спрашивая: «Я в магазин, может, надо что?»
Подвижничество сделало Её Святой. Ни канонические лики, ни специально утверждённые жития не оказали на меня такого влияния, как Бабушка. Я видел Святую, наблюдал Её в жизни. Скажу последнее, итак глаза на мокром месте: мы с вами, обычные люди – всего лишь гордые себялюбцы в сравнении с Ней!
В Бабушкину комнату вела крутая, стонавшая на все лады лестница тёмного дерева, столь же древняя, как и сам столетний многосемейный дом. Из нехитрого убранства – лишь столик под
белой скатертью, где аккуратно лежали церковные книги, резной
комод с зеркалом, и кровать ещё железная в углу. Светлая комнатка на втором этаже, с белой штукатуркой стен и двумя оконцами, отапливалась печью, она же служила и для готовки. Особое место занимал иконостас, откуда, потемневшие от времени, взирали строгие святые. Здесь жила особая атмосфера, для которой не нужны ни хрусталь в шкафах, ни ковры на стенах. Тихий шёпот молитвы в тайном свете лампад, тиканье ходиков, да ещё картофельный аромат «в мундирах» в чугунке из печи. Как много должно быть внутри человека, чтоб мало так было снаружи!
У нас бережно хранится Её книга, наша реликвия – Тропарь, восемнадцатого века издания. Во время реставрации специалисты Исторического музея оставили все закладочки из чайной фольги или красивой тряпочки, все выцветшие тетрадные листики с Её молитвами на прежних местах, между тех самых страниц…
В семейных альбомах сохранилось немало Её фотографий. Но лучшая, как ни странно, получилась, когда я, будучи неумелым любителем, неверно выбрал фон и экспозицию, фотографируя против света. В общем, всё я сделал не так, и казалось, кадр обречён. Но случилось, как говорят в таких случаях, чудо: на плёнке проявились Её лицо и руки! Мой учитель фотографии был вынужден с удивлением признать, что хотя всё неправильно, лучше снимка даже он в своей практике не припомнит. Такое неземное сияние исходило от Её вполне земных морщин и измученных непосильной работой рук…
Для всех у Бабушки были, как Она называла, «гостинцы». Нет такого, чтоб придя к ребятишкам, не достала конфетку из фартука или пряничек. А уж кошки самые разнообразные – где Она ни появлялась – подняв хвосты, ходили за Ней пушистыми стайками. Я тогда и не думал, какой ценой всё это Ей достаётся.
Со стыдом вспоминаю, как в молочном магазине настойчиво требовал купить круглый сыр – непременно весь круг, целиком. И когда Она, пробив на кассе, вручила мне отрезанный ломтик, я счёл себя обманутым и всю дорогу капризничал, не желая объяснений, что «у бабушки пенсия маленькая и денежек не хватит». Вместо этого я кричал: «Значит, ты меня не любишь, не любишь, не любишь!..»
Крепости Её здоровья и духа можно было позавидовать: духовная сила необыкновенная жила в маленьком теле! Но Она Святая, а Святые всё знают! Однажды Она постучала в дом Своего брата – моего деда с бабушкой – сказав, что пришла умирать. В руках у Неё был узелок – «смертное». Она поставила на стул у кровати одну из иконок Своих и, надев белый платок, легла под одеяло. Даже теперь не причиняя хлопот ближним, закрыв глаза и отвернувшись к стене, через неделю, точно в день рождения, который от всех скрывала, Она тихо и просто ушла. Ушла туда, где всем добрым людям воздаётся по их заслугам...
Теперь, когда многих родных и любимых уже нет с нами, невольно думаешь – может, наша жизнь такая же игра на картофельном поле? Кто-то спрячется и всех видит, его зовут, а он, по правилам, не отзывается. И мы, которым не пришло время прятаться, потому и не можем их видеть?
Да, вот – пока и не можем...