Давай поговорим о глубине —
не Марианской впадины, а боли,
что, словно червь, сидит во мне, во мне,
высасывая жизнь... Да, жизнь — не боле...
И нет у этой боли меры, шкал,
ей нет названья, нет и аналогий —
то налетит внезапно, словно шквал,
то, словно кот, ложится тихо в ноги...
Порой её уносит алкоголь,
но тем сильнее раннее похмелье...
Как звать тебя? Открой мне имя, боль!
Давай, я назову тебя Рахелью?
А, может, Саррой, Ривкой, Мириам?
Да разве имя может быть у смерти? —
она, как тать, крадётся по пятам,
и то листвою, то позёмкой вертит...
И не предъявят ей судебный иск
из чёрных труб взлетевшие на небо
с горячим пеплом мириады искр
в безмолвие холодного Эреба...
А в каждой искре жил когда-то мир,
наполненный покоем и любовью,
теплом, уютом прибранных квартир,
и ласок матерей у изголовья...
Мир халы из духовки, мир свечей,
молитв субботних, песен из Сиона,
что взорван был безумием речей,
толпой штурмовиков у стадиона...
Им так хотелось жить! Но не́ дал Бог —
но судьями не нам быть Божьей воли:
Он так решил — и рухнул вмиг мирок,
став миром безысходности и боли...
___
Давай поговорим о глубине —
не Марианской впадины, а боли,
что, словно червь, сидит во мне, во мне,
высасывая жизнь... Да, жизнь — не боле...
Господь нас наградил иной судьбой —
так отчего же, не поведши бровью,
мы умножаем в этом мире боль,
друг друга убивая нелюбовью.