Сестра... Сестричка

СЕСТРА… СЕСТРИЧКА…
Литературно-музыкальная композиция, посвященная подвигу женщин на войне
В композиции использованы фрагменты из книги С.А. Алексиевич «У войны не женское лицо»
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Журналистка
Мария Ивановна – ветеран войны
Светлана – санитарка
Светлана (в тылу)
Мать Светланы
Шурка (младший брат или младшая сестра Светланы)
Сашка – жених Светланы
Раненый Сашка
Мимы – девушки, исполняющие пластические композиции
(Занавес закрыт. Слышен стук пишущей машинки. Луч на левый портал: там столик, заваленный исписанными листами, письмами, пишущая машинка, магнитофон, кассеты. За столом сидит ЖУРНАЛИСТКА. Заканчивает печатать строку, двигает каретку, включает магнитофон: звучит «бытовая» запись – старческий, чуть срывающийся женский голос. «Перед самой войной мать не отпускала меня без провожатого к бабушке, мол, еще маленькая. А через два месяца эта «маленькая» ушла на фронт. Стала санинструктором, прошла с боями от Смоленска до Праги». Журналистка слушает, запустив руку в челку, потом меняет кассету – новая запись: «Пришла я с фронта седая. Двадцать один год, а я уже беленькая. У меня ранение было, контузия, я плохо слышала на одно ухо. Мама меня встретила словами: «Я верила, что ты придешь. Я за тебя молилась день и ночь». Журналистка выключает магнитофон).
ЖУРНАЛИСТКА: Четыре мучительных года я иду километрами чужой боли и памяти. Записаны сотни рассказов женщин-фронтовичек: медиков, связисток, саперов,летчиц, снайперов, стрелков, зенитчиц, политработников, танкисток, десантниц, шоферов, рядовых полевых банно-прачечных отрядов, поваров, пекарей, собраны свидетельства партизанок и подпольщиц. Собранные вместе, рассказы женщин рисуют облик войны, у которой совсем не женское лицо. Они звучат как обвинение фашизму вчерашнему, фашизму сегодняшнему и фашизму будущему. Фашизм обвиняет женщина.
(Звучит «Аве, Мария», занавес открывается. В центре сцены, в глубине – на небольшом возвышении альков, чуть скрытый белыми, легкими занавесями. В алькове – женщина с младенцем. На фоне музыки звучат стихи. Все залито нежным струящимся светом. Мария с младенцем встает, спускается из алькова, медленно выходит на авансцену.
Звездною пылью обрызганы крыши,
Лижут асфальт полуночные тени.
Тише, пожалуйста, тише, тише!
На руках ее спит младенец.
Сколькоимен у нее прекрасных:
Мать, Богородица, Нежность, Мечта,
Земля, Любовь, Красота, Доброта,
Жизнь, Надежда, Песня, Весна…
Но из какой преисподней поднявшись
В ряд с ними встало слово «Война»?...
(Слово «война» многократно повторено реверберацией. Мария замирает, тревожно прижимая к себе дитя. Музыка обрывается, свет становится зловещим. Звук взрыва и красная вспышка – перед Марией взметнулась женщина в черной хламиде. Мария отпрянула в сторону. Взрыв. Тут же поднимается вторая черная женщина. Взрыв. Поднимается третья. Танец-пантомима черных женщин. Мария мечется среди них, отступает назад, едва не падает на ступеньках алькова, закрывая собой ребенка. Пытается заслониться от черных женщин рукою, скрывается в алькове. Черные женщины следуют за ней. Альков гаснет.
Грохот боя, крики «Ура!», стрельба и взрывы, словно пошла атака. Затем – глухая резкая перестрелка. Перебегая, пригибаясь от пулеметных очередей и взрывов, появляется СВЕТЛАНА-САНИТАРКА. Из противоположной кулисы слышен стон. Светлана-санитарка бросается туда и вытаскивает на плащ-палатке раненого бойца.
РАНЕНЫЙ САШКА: Сестра… Сестричка…
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Потерпи, миленький, потерпи, родной. Перевяжу, сейчас перевяжу.
РАНЕНЫЙ САШКА: Сестричка, родная, попить бы…
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: (перевязывая) Сейчас, родненький (поит раненого из фляги)
РАНЕНЫЙ САШКА: Темно… Темно… Почему так темно, сестричка?...
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: (вытирая слезы) Потерпи, родименький, потерпи…
(Раненый Сашка ловит ее руку, трогает пальчики)
РАНЕНЫЙ САШКА: Как же ты, пичуга, такими маленькими ручками меня потащишь?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Ничего. Я сильная. Все будет хорошо.
РАНЕНЫЙ САШКА: Дай попить еще. Горит все внутри. И в глазах… потемки… (пьет из фляги, которую подносит к его губам Светлана-Санитарка) Как зовут-то тебя, сестричка?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Светлана. (мочит тряпицу, протирает ему лицо)
РАНЕНЫЙ САШКА: Светлана… Как невесту мою…
(Светлана, умыв раненого, мгновение вглядывается и вдруг вскрикивает, зажимает рот)
РАНЕНЫЙ САШКА: Что? Сильно страшный? Как думаешь, Светлана, будет она меня такого любить? Будет?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Будет, родненький, будет, будет…
(Свет гаснет. Ее голос заглушается грохотом оркестра («Прощание славянки») и гудком паровоза. На авансцене вспыхивает свет. Выбегает Сашка в новенькой гимнастерке, волнуется, высматривает. Ему навстречу выбегает Светлана в простеньком платьице, платочек на плечах; не добежав буквально шаг, останавливается. Сашка берет ее за руки)
СВЕТЛАНА: Сашка! Сашенька! (Сашка порывисто обнимает девушку)
САШКА: Света, не плачь, не надо. Это ненадолго ведь. Я вернусь. Скоро вернусь. Вот увидишь.
СВЕТЛАНА: Сашка! Сашенька! Уцелей! Я ждать тебя буду, слышишь?!
САШКА: Не плачь, пожалуйста, не плачь! (за кулисами звучит команда: «По вагонам!», - Сашка крепче прижимает Светлану, затем убегает)
СВЕТЛАНА: (вслед) Я ждать тебя буду, Сашка! Веришь?! Слышишь?! Дождусь! Дождусь! Сашка! Сашенька!!!
(Грохот состава, гудок. Музыка. С центрального возвышения спускаются черные женщины, оттесняют Светлану. Танец-пантомима «Разлука». На фоне музыки звучат стихи)
Прощай! Возвращайся! Прощай! Возвращайся!
О, хрупкие плечики! Тонкие пальцы!
Взревел паровоз, застучали колеса.
В огромных глазах ее – горечь и слёзы.
Перрон раскалённый и солнце в полнеба.
Кричит: «Уцелей!» - задыхаясь от бега.
В вагонах – пилотки, безусые лица…
А платья из ситца, косынка как птица
Взметнувшись, растаяла… Плечики… Пальцы…
Прощай! Возвращайся! Прощай!!! Возвращайся!!!
(Черные женщины скрываются в алькове, музыка стихает. Свет на правый портал. Из дверей выходят ЖУРНАЛИСТКА и МАРИЯ ИВАНОВНА (женщина-ветеран), поднимаясь по ступенькам, разговаривают)
МАРИЯ ИВАНОВНА: А почему ко мне? Поговорили бы с моим мужем, вот кто бы рассказал… Как звали командиров, генералов, номера частей – все помнит. А я нет. Я помню только то, что со мной было. Что гвоздем в душе сидит…
ЖУРНАЛИСТКА: Вот это и расскажите, Мария Ивановна. Пожалуйста. (ставит магнитофон, кассету, собирается записывать)
МАРИЯ ИВАНОВНА: Нет, не нужно, пожалуйста. (останавливает Журналистку) Мне нужны Ваши глаза, чтобы рассказывать, а он будет мешать… А впрочем… (убирает руку от магнитофона, садится, кутаясь в плед) Я не знаю, откуда у нас смелость бралась. Хотя не дай бог женщине быть солдатом. Расскажу вам один случай. Мы шли в наступление, очень быстро наступали. Обеспечение от нас отстало: кончились боеприпасы, вышли продукты. Мою напарницу убили, я с новенькой шла на передовую. И вдруг видим: на «нейтралке» жеребенок. Гуляет себе спокойно, как будто ничего нет, никакой войны. Наши солдаты переговариваются: «Из автомата на таком расстоянии не возьмешь. Уйдет. А супчик был бы…» Увидели нас: «Снайперы, - говорят, - идут. Они его сейчас. Давайте, девчата». Я и подумать не успела. Прицелилась и выстрелила. Слышу, кто-то всхлипывает. Оглянулась, а это новенькая: «Жеребеночка жалко» - и полные глаза слёз. Смотрю на солдат, они же вот только меня подзадоривали, просили. Никто на меня не смотрит. А мне что хочешь, то и делай. Хоть садись и плачь. Будто я живодерка какая, будто мне кого хочешь убить ничего не стоит. А я с детства все живое любила. Вечером несут нам ужин, а девчонки мои сидят, не притрагиваются. Я поняла, в чем дело, в слёзы и из землянки. Девчонки стали меня в один голос утешать. Быстро расхватали свои котелки и давай есть… Вот как было…
(Вспышка. Звук взрыва. Портал гаснет. Тишина. В неярком красноватом освещении – Светлана-санитарка и Раненый Сашка)
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Стихло. Идем, что ли, дальше?
РАНЕНЫЙ САШКА: Давай. Погоди. Встать попробую, легче ведь будет. (пытается встать, но со стоном снова падает)
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Лежи, родименький, лежи. Я донесу. Донесу. (тащит его, он старается помогать)
РАНЕНЫЙ САШКА: Дожил. Не я девушку, а она меня на руках несет. Ей бы в платьице да в туфельках на танцы, а она в гимнастерке здесь, по грязи, через весь этот ад… Хорошо еще, моя Светланка всего этого не видит. Она тоненькая, легкая, как одуванчик… Как представлю, что, может, она так же, как ты сейчас… Да нет… Нет, не может быть. У нее мать, сестренка младшая… Отца на фронте в первые дни еще убили. Страшно, сестренка… Вдруг она так же, как ты сейчас… Нет, не может она… Она… А ты? Тебе лет-то сколько?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Восемнадцать (вытирает слезы)
РАНЕНЫЙ САШКА: Как же мать-то тебя отпустила?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Она… Она не отпускала…
(Тьма скрывает Светлану-санитарку и Раненого Сашку. Сбоку от возвышения (алькова) загорается свет, освещающий комнату: окошко с занавесочками, печь, стол, лампа с абажуром. У стола стоит СВЕТЛАНИНА МАМА, прижимая к себе ШУРКУ. Светлана с отчаянной решимостью собирает чемоданчик, резко кидая в него вещи)
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Света. (пауза) Светлана. Что ты надумала, дочь. Нас с Шуркой ты на кого оставляешь? Куда? Ведь не возьмут же все равно.
СВЕТЛАНА: Возьмут.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Куда?
СВЕТЛАНА: Все равно. Санитаркой, поварихой, хоть кем.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Света! Света!
СВЕТЛАНА: Мама, я – комсомолка!
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: (бросается, выхватывает чемоданчик, все вытряхивает из него) Не пущу! Не смей! Мужа! Мужа – отдала! Дочь – нет! Не дам! Не пущу!
СВЕТЛАНА: Убегу!
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Света! (бессильно опускается на пол возле стола, плачет)
ШУРКА: Мама! Мамочка! Не плачь! (подбегает, обнимает ее, гладит)
СВЕТЛАНА: Мамочка! Милая! Прости меня! Прости! (бросается к ней, они сидят, обнявшись, плачут. Комната гаснет. Снова зажигается правый портал, где за столом сидят Мария Ивановна и Журналистка)
ЖУРНАЛИСТКА: А как Вы на фронт попали, Мария Ивановна?
МАРИЯ ИВАНОВНА: Председатель колхоза не хотел нас отпускать. И в райкоме нам отказали. Мы делегацией из нашего района пошли в обком комсомола. Нам опять отказали. И мы решили, коль мы в Москве, пойти в ЦК комсомола. Добились мы к секретарю. Нас спрашивают: «Ну как вы пойдете на фронт, если вы не умеете стрелять?» А мы говорим, что мы уже научились… «Где? Как? А перевязывать умеете?» Ну, у нас был козырь в руках, что мы не одни, что у нас еще сорок человек, и все умеют стрелять и оказывать первую помощь. Нам сказали: «Идите, ждите. Ваш вопрос будет решен положительно». И буквально через пару дней у нас были повестки на руках. Мы пришли в военкомат, нас тут же в одну дверь ввели, в другую вывели: у меня была очень красивая коса, я ею гордилась. Я уже без нее вышла… И платье забрали. Не успела маме ни платье, ни косу отдать… Она очень просила, чтобы что-то от меня, мое у нее осталось… Нас тут же одели в гимнастерки, пилотки, дали вещмешки и в товарный вагон погрузили…
(Свет медленно гаснет. Сухой дробный звук – печатая шаг идут солдаты. Выбежали сельчане, смотрят. Тихо переговариваются, кто-то из женщин украдкой перекрестил вслед, кто-то утер слезу)
СТАРУХА: Господи, яки ж молоденьки хлопчики…
1 БАБА: Звовси бабка ослепла!
2 БАБА: Яки ж то хлопци, бабка, то ж дивчины… (в толпе раздается смех)
СТАРУХА: Яки ж то дивчины?! Яки ж то дивки?! То ж хлопчики молоденьки!
(смех в толпе превращается в хохот)
3 БАБА: Звовси бабка ослепла, не чуе!...
СТАРУХА: (перекрестившись) Господи! Неужто мужиков не хватило, что дитэй таких побралы… дивчаток…
(Смех смолкает, как обрубленный. Печатая шаг, идут солдаты. Свет гаснет. Раздается вой сирены – воздушная тревога. Комната. Неяркий свет. На лавке спит Шурка. Вбегает Светлана в платке и пальтишке, хватает Шуркино пальтецо и шапочку.
СВЕТЛАНА: Шурка! Шурка! Вставай скорее, одевайся. Воздушная тревога!
ШУРКА: Светочка, миленькая, я спать хочу.
СВЕТЛАНА: Потерпи, Шурочка! Потом поспишь. Я тебя в бомбоубежище на руках держать буду, поспишь.
ШУРКА: Светочка, миленькая, давай не пойдем. Я спать хочу.
СВЕТЛАНА: Шурочка, да как же мы не пойдем? А вдруг бомба на наш дом упадет. Ведь мы же умрем. Тебе не страшно?
ШУРКА: Нет. Ты меня на ручки возьми. Мы обнимемся и будем плакать. А если бомба на наш дом упадет, то мы вместе умрем… как папа…
СВЕТЛАНА: Шурочка, а как же мама? У нее ведь никого нет, кроме нас. Мама придет с дежурства, а нас… а мы… Разве маму тебе не жалко?
ШУРКА: Жалко. Просто очень спать хочется. (вздыхает) Пойдем.
(Светлана быстро одевает сестру, и они уходят. Бомбежка. Взрывы. Зарево. Высвечивается альков. Дева Мария качает на руках младенца, поет ему колыбельную без слов. На фоне ее звучат стихи:
Защити нас, Пречистая Дева!
Защити нас от страха и боли!
Защити нас от боли и гнева!
Защити от тоски и неволи!
Защити от жестокой метели,
От сковавшего душу мороза.
Дай взойти нам травою в апреле…
Мы – твои, Богородица, слёзы.
В это время с боков сцены выходят черные женщины со свечами в руках, проходят, становятся линией перед ступенями алькова, лицом к Марии, протягивают к ней руки с горящими свечами, потом оборачиваются к залу, опускают свечи, смотрят на них и задувают разом. Тишина. Мрак.
Вспышка. Мельканье. Перестрелка. Свет на Светлану-санитарку и Раненного Сашку. Она тащит его на плащ-палатке, он в забытье, тихо стонет).
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: (со слезами в голосе) Потерпи, Сашенька, потерпи, родименький мой. Скоро уже, скоро.
РАНЕНЫЙ САШКА: Света… Светланка моя… Это ты?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Я, Саша, я, родименький.
РАНЕНЫЙ САШКА: (протягивает руку) Сестренка? Это ты? Мне в бреду почудилось, будто моя Светланка, одуванчик мой со мной говорит. (пауза) Не надоел тебе еще болтовней своей?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Говори, говори, родненький.
РАНЕНЫЙ САШКА: О чем? Если мысли все к ней бегут? Ты говоришь, и такого любить будет?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Будет, обязательно будет.
РАНЕНЫЙ САШКА: Почему же не пишет она?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Напишет, обязательно напишет.
(Светлана и Сашка скрыты затемнением. Свет на авансцену. Там – девушки в перерыве между боями. Кто-то пишет письмо, кто-то шьет, кто-то украдкой лакирует туфельки, примеряет их. Голос за сценой: «Почта!» Все оживились: «Почта, девочки, почта!» Выбегает почтальонша с пачкой писем.
ПОЧТАЛЬОНША: Смирнова! Пляши! (названная девушка пляшет с притопом, хватает письмо: «От мамы!») Вишневская! (та, взвизгнув, сразу отбивает дробушку с подходом, получает письмо: «Брат пишет! Брат нашелся!» Кунцевич! (почтальонша закатывает глаза и томно вздыхает, помахивая письмом, давая понять, что оно сердечное)
КУНЦЕВИЧ: (робко подходит, пробует забрать письмо) Отдай! Ну отдай! Пожалуйста! (выхватывает письмо и забивается в угол, как испуганный зверек)
СОНЯ: (нерешительно топчется перед почтальоншей, с мольбой заглядывает в глаза) Это все?
ПОЧТАЛЬОНША: Все.
СОНЯ: А больше нету?
ПОЧТАЛЬОНША: Нет. А что, давно писем не получала?
(Соня мотает головой, вытирает слезы; девочки собираются вокруг нее)
СМИРНОВА: Соня, Сонечка, да ведь ты же еще только третий день на фронте, не успело еще письмо дойти.
(Соня, уткнувшись в грудь почтальонше, плачет)
ПОЧТАЛЬОНША: Полно, полно тебе, Сонечка! Ну что ты плачешь?
СОНЯ: Да как же ты не понимаешь, ведь я же три дня… три дня… маму не видела…
(Авансцена гаснет. Свет возвращается к Светлане-санитарке и Раненому Сашке)
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Напишет, обязательно напишет.
РАНЕНЫЙ САШКА: Тебе откуда знать?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: А как же? Ведь это же… Ведь я же…
РАНЕНЫЙ САШКА: Что?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Ничего. Мой жених тоже не пишет. (горько усмехнувшись) Он даже не знает, что я здесь, на фронте. Может, он тоже сейчас раненый, и его твоя невеста через поле по грязище тащит, как я тебя, а?
РАНЕНЫЙ САШКА: Попить дай. (Светлана поит его из фляги) Нет. Ее мать на фронт не отпустит. А сама Света никогда тетю Наташу, маму, то есть, не бросит. И Шурку не оставит. Тетя Наташа пироги замечательно печет и хлеб. Нигде, ни у кого таких не пробовал. Печка у них в доме беленькая и скатерть с бахромой. Лампа под абажуром. Я до сих пор их часто во сне вижу… Хотя, конечно, какие теперь пироги… до них ли… (Светлана плачет) Сестренка… Что ты, сестричка! Света, одуванчик ясный, что ты?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Ничего. Ничего. Сейчас пройдет.
(Грохот. Светлана и Сашка в затемнении. Зажигается комната. Мать Светланы лежит на лавке возле печки, закутанная, кашляет. Рядом на стуле, съежившись, Шурка. Светлана, одетая в пальто, входит, вынимает из-за пазухи хлеб, кулечек сахара, консервы)
СВЕТЛАНА: Вот, паек дали.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: (кашляет долго и изнурительно) Дочка… Светочка… На дежурство мне надо, в госпиталь. Подняться помоги… (заходится кашлем)
СВЕТЛАНА: Мамочка. Мама.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Сил нет совсем. Не ко времени расхворалась.
СВЕТЛАНА: А ты лежи, мам. Я за тебя пойду дежурить.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Ну куда ты, одуванчик, пойдешь? Ведь сама только с дежурства, на ногах не стоишь. Согрей чайку.
СВЕТЛАНА: Шурка, чаю согрей. Лежи, мам. Я подежурю за тебя.  Ничего. Выдержу. Ты не переживай.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Доченька…
СВЕТЛАНА: Да, мама…
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: (прижимает дочь к себе, гладит по волосам) Прости меня, доченька, прости…
СВЕТЛАНА: Ну что ты, мама… Лежи, отдыхай, выздоравливай. Чаю сладкого попейте. Я сахару принесла.
МАТЬ СВЕТЛАНЫ: Ты-то сама поешь.
СВЕТЛАНА: Потом, мамочка, потом. Успею.
(Застегивает пальто, надевает платок, уходит. Комната гаснет. Слышны голоса за сценой: «Раненые! Раненых привезли!» Свет на авансцену.  Выходит ЗАМПОЛИТ. Затем быстрым шагом, почти бегом – молодая военврач ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА)
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: Товарищ замполит! Военный хирург Хорева по вашему приказанию…
ЗАМПОЛИТ: Вольно. Вера Иосифовна… вот такое дело… придется вам работать с немецкими ранеными.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: (после небольшой паузы) Не буду.
ЗАМПОЛИТ: Вера Иосифовна, вы же врач, женщина, в конце концов.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: (тихо, но непреклонно) Не буду.
ЗАМПОЛИТ: Вера Иосифовна, это же люди, раненые.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: Это – немцы, фашисты.
ЗАМПОЛИТ: Но, понимаете, надо.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: А я психологически не смогу, у меня погибли два брата, я видеть их не могу, я готова их резать, а не лечить. Поймите же меня…
ЗАМПОЛИТ: Это приказ.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: Раз приказ, тогда… (холодно) Разрешите идти?
ЗАМПОЛИТ: Разрешаю. (Вера Иосифовна поворачивается и идет, нарочито печатая шаг) Вера Иосифовна! (Та останавливается) Я все понимаю, это трудно, очень трудно, но…
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: Товарищ замполит, разрешите обратиться.
ЗАМПОЛИТ: Разрешаю.
ВЕРА ИОСИФОВНА ХОРЕВА: Оперировать – буду, перевязывать – буду, но… (тяжело сглатывая и отводя глаза) Вечернего обхода я делать не буду. Не могу. (Опустив голову, смахивает слезу)
ЗАМПОЛИТ: (не глядя ей в глаза) Хорошо, Вера Иосифовна. Идите. (Военврач делает шаг, другой, потом, закрыв лицо руками, убегает. Замполит сжимает и разжимает кулаки, достает портсигар, трясущимися руками достает папиросу, не может прикурить, комкает, бросает, уходит. Свет на Журналистку и Марию Ивановну).
МАРИЯ ИВАНОВНА: Я что еще думаю… Сколько была война, очень долго… Ни птиц, ни цветов не помню. Они, конечно, были, но я их не помню. Вот такое… Странно, правда?.. Мы только недавно нашу Машеньку Алхимову нашли. Ранило командира дивизиона, она ползла его спасти. И перед ней разорвался снаряд. Командир погиб, она доползти не успела, и ей обе ноги раскрошило. Мы ее несли в медсанбат, а она просила: «Девочки, пристрелите меня. Кому я такая буду нужна?» Так просила… так просила… Ее отправили в госпиталь, а мы дальше пошли в наступление. След ее потерялся. Она все эти годы по госпиталям кочевала, ей десяток операций сделали. Она матери своей не призналась, что живая… Можете себе это представить? Вот что такое война. Война и теперь нам снится. То бежишь в укрытие, то на другую позицию. Проснешься – и не верится, что живая. Оттуда даже если живой придешь, душа болеть будет.
(Портал гаснет. Грохот разрывов. Сирена воздушной тревоги. В мелькании вспышек бежит Светлана, кричит: «Мама! Шурка! Мама!!!» Зажигается свет там, где была комната, и Светлана останавливается, как вкопанная: комнаты нет, нет ничего – только почерневшая печка и абажур качается. И дым. Удар колокола).
СВЕТЛАНА: Мама!!! Шурка!!! Господиииии!!!
(Падает, рыдает, ломая руки, потом поднимается, пошатываясь, бредет; слышен голос ее матери: «Светка моя, Светланка! Солнышко ясное!» Шуркин смех: «Светка-конфетка! Светка-конфетка!» Мамин: «Прости меня, доченька, прости…» Шуркин: «Ты меня на ручки возьми. Мы обнимемся и будем плакать…» Мамин: «Не пущу! Не смей! Мужа – отдала! Дочь – нет! Не дам!..» Шуркин смех. Вспыхивает свет в алькове. Мария стоит спиной. Светлана протягивает к ней руки. Удар колокола. Мария оборачивается – это Светланина мама с Шуркой на руках. Светлана с криком «Мама!» бросается к ней, падает на ступенях, лежит. Музыка. Черные женщины танцуют танец-стенание. Звучат стихи:
Солнце! Я видела черное солнце!
Небо! Я видела черное небо!
Черные реки! Черные звезды!
Черное горе с запахом пепла!
Выла, как воют дикие звери,
Землю рвала, скрежетала зубами!
Разве не хватит быть данницей смерти?!
Душу сжигает жестокое пламя.
Кто я?! Осколок черного солнца?!
Где я?! Качается черное небо!
Видишь? Рушатся черные звезды!
Пепел!!!
Всё гаснет, затем – свет на Светлану-санитарку и Раненого Сашку)
РАНЕНЫЙ САШКА: Сестренка… Сестренка…
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Что, родненький?
РАНЕНЫЙ САШКА: Устала ведь. Передохни.
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Ничего, скоро уже. Уже недалеко.
РАНЕНЫЙ САШКА: Сестренка, дай мне твою руку. (девушка протягивает раненому руку, он наощупь изучает ее пальцы) Не знаю, не знаю. Понимаю, что этого не может быть, но ведь война. Всякое на войне бывает.
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Да, бывает.
РАНЕНЫЙ САШКА: Мне вот все кажется…И пальчики такие же, и голос у тебя похож… Темнота в глазах, а то бы я увидел… Одуванчик мой, Светка, неужели это ты? (молчание) Не молчи, пожалуйста, скажи, скажи мне. Это ты? Я ведь не говорил тебе, я помню, а ведь это не показалось мне тогда, это ты по имени меня назвала… Света…
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Да, Саша.
РАНЕНЫЙ САШКА: Да что же это на свете делается, одуванчик… Как же так?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Вот так, родненький.
РАНЕНЫЙ САШКА: А как же тетя Наташа, как же Шурка?
СВЕТЛАНА-САНИТАРКА: Нету. Нету больше ни мамы, ни Шурки, Саша.
РАНЕНЫЙ САШКА: (гладит ее руку) Бедная моя, милый мой одуванчик… Нет, я еще поднимусь, я вылечусь, встану в строй. Я отомщу за вас всех, Света. За тетю Наташу, за Шурку, за тебя.
(Слышен гул самолетов, разрывы, пулеметные очереди)
РАНЕНЫЙ САШКА: Ложись!
(Светлана привстает и падает, закрывая собой Сашку. Пулеметная очередь – Светлана-санитарка вскрикивает, приподнимаясь,и снова падает. Гул самолетов стихает)
РАНЕНЫЙ САШКА: Света, Светлана. (девушка не шевелится) Одуванчик мой, ну что ты, очнись. (высвобождается из-под ее тела, ощупывает рукой лицо, трясет за плечо, но Светлана не шевелится) Светка! Ну что же ты! Сестра! Сестренка! Одуванчик мой дорогой! (кричит) Све-е-е-таааа!!! (плачет, прижимая тело девушки, потом произносит тихо и страшно) Будьте вы прокляты, гады!
(В тишине слышен стук сердца. Из алькова выходят, спускаются и становятся с трех сторон от героев, поникнув головами, черные женщины. Затем появляется Мария с младенцем, спускается на 1 – 2 ступени. Сзади нее стоят Мать Светланы и Шурка. Звучат стихи)
ЖЕНСКИЙ ГОЛОС: (полушепотом)
Господи! Нет моей моченьки!
Свет помутился в очах…
Доченька… Милая доченька,
Тоненькая свеча…
МУЖСКОЙ ГОЛОС:
Сломаны слабые веточки,
Цвет придорожный смят…
Родные…Сестренки… Девочки…
В ослепшее небо глядят…
ГОЛОС СВЕТЛАНЫ:
Солнце на небе выткано
Над пепелищем полей…
Сколько ж придется выплакать
Бедной моей земле…
(Шепот каноном – все три четверостишья – в это время уходят черные женщины, Мать Светланы и Шурка – последние слова произносит один голос: «Тоненькая свеча…» Гаснет весь свет, кроме подсветки алькова. Там – Мария с младенцем. Занавес закрывается, оставляя небольшое окно. Луч на левый портал. Журналистка поднимается по ступеням, садится за стол, включает магнитофон: «Тащу я двух раненых. Одного протащу – оставляю. Потом – другого. Очень тяжелые раненые, их нельзя оставлять. Вдруг я обнаруживаю, что тащу одного нашего танкиста и одного немца… Я была в ужасе: Там наши гибнут, а я немца тащу… Что делать? И я знаю, что если я его оставлю, то он через несколько часов умрет, кровью истечет… И я поползла за ним. Я продолжала тащить их обоих…» Журналистка выключает магнитофон.
ЖУРНАЛИСТКА: Судьбы, целые жизни, перевернутые, искореженные войной: потеря близких, утраченное здоровье, женское одиночество, невыносимая память военных лет. А вот теперь… четыре года и «моей» войны. Не раз мне было страшно. Не раз мне было больно. Нет, не буду говорить неправду – этот путь не был мне под силу. Сколько раз я хотела забыть то, что слышала. Хотела и уже не могла.
(Звучит «Ave, Maria», Журналистка, провожаемая лучом, уходит в «окно», идет к Марии, поднимается по ступеням и опускается перед нею на колени. Свет гаснет).