На каторге пыльной, где люди без света
С каменной глыбой воюют киркой,
Собрала судьба от пастуха до поэта,
Рты, что вопили «Барьеры – долой!».
Случилось же так что смог заключённый,
Забрать на свободу, того, кто был одинок.
Лет сорок пытался узнать, кто был невлюблённый,
Но отложил все попытки на неопределённый срок.
Он шагал по бараку, глазея всем в души,
Что сломлены камнем, как и кирка.
Разум писателя пустыни стал суше,
Шахматист сильнее стал пастуха.
Взывая к измене, старик пошёл на ярчайший свет,
Жила там писательница, предана шику.
«Ни одной счастливой в отношениях женщины нет,
Что написала хоть одну гениальную книгу».
Ушёл, развернувшись, был точно уверен,
Что во влажно-солёной пещере поселился поэт:
На бумаге бунтарь, на кольях смиренен,
В благородном безумии волочил пера силуэт.
Молвил седой: «Теперь ты свободен, творец!
Не нужно боле на завтрах и ужин потрошить горсти камней!».
Ответ был резок: «Я уже на свободе, глупец!
Свобода – быть одиноким в толпе снующих людей».
Для князя рифмы гнев – отрава,
Поднял с пола свой клевец,
Verbum слева, telum справа,
Слово ныне тоже жнец.
Старец не жалел о выборе в момент жизни изъятия,
Знает он, и ты, и я: твой выбор верен всегда.
Как минимум на момент его принятия.
Так человеческий выбор стирает эпохи, жизни, города.