Я жил с Вергилием в обнимку целый день.
Подвздошие моё сияло поднебесьем:
корпускулы любви, костры пастушьих песен,
где тминный вкус тоски, что пепел на воде;
где гимны красоте, как бабочки над бездной,
штурмующие рай с отчаяньем болезным.
Храня невинность слов, я молча подпевал
среди жующего своё мычанье стада.
Деревья в мантиях, где тикали цикады,
смыкали времена в один зелёный вал.
Ведомый за руки Вергилием и смертью,
я ликовал, как будто брал наследие.
А ты, узнав мой рог звучащий, скажешь:–"Брат,
уже не осень рыщет в наших тощих рощах,
и кров идиллии трещит от этой мощи –
её корпускулы летят не наугад.
Но их цифирный град не выбьет из предместий
пастушескую блажь, причастность к этой чести.
Ведь истинное – здесь, за бродом речевым,
за горлом ручьевым с гортанью журавлиной,
где жив изустный миф и клинописной глиной
адамовых страстей даёт прирост живым.
Где смехом дьявольским своим сатир печальный
латает этот мир, ущербный изначально".