Мария Шкапская (1891-1952). Ее имя возникло совершенно неожиданно, когда я стала писать о Вере Павловой, считающей себя реинкарнацией этой поэтессы.
До этого ничего даже не слышала о ней, не говоря уже о том, чтобы читать стихи Марии Шкапской.
А между тем она - представительница Серебряного века, современница Ахматовой и Цветаевой: первая была старше Марии всего на два года, вторая – младше на год.
Но какой разной оказалась их судьба и судьба их творчества! Первые обласканы славой, правда посмертной, как своеобразной компенсацией за поломанные личные судьбы.
Вторая не получила ничего не только за сломанную личную, но и поэтическую, жизнь.
Мария Михайловна Шкапская, трижды умершая - как поэт, как лишенная заслуженной славы и как человек – вновь открывается читателю, поражая своей главной темой – женской любви, зачатия и права плоти на естественную жизнь. Она явилась как Мадонна, распятая на Кресте
Пришла с евангельско-библейской темой материнства, зачатия, плотской любви, заново зазвучавшей с такой же силой только в поэзии нашей современницы. Марина Цветаева плоть терпела, Мария Шкапская - ее об;живала, видя предназначение женщины не в служении Отчизне, а в служении жизни.
Имя Шкапской вышло из небытия усилиями, с одной стороны, любителей русской словесности, с другой - представителей феминистского движения. После пятидесятилетнего забвения в 1979 году в Лондоне появился малотиражный сборник, выпущенный Филипповым и Жиглевич.
В России имя поэтессы из шестидесятилетнего забвения вытащил Евгений Евтушенко, опубликовав ее стихи в Антологии. Потом был сборник стихов тиражом в 150 экземпляров, появившийся в 1996 году благодаря дочери (узнавшей только после смерти матери, что она в начале двадцатых была известным поэтом) и известному филологу Михаилу Гаспарову.
В 2000 году был издан еще один сборник Марии Шкапской. Вот, пожалуй, и все на сегодняшний день. Между тем о. Павел Флоренский, посмотревший на стихи Марии своим особым взглядом, сразу понял, что это за стихи и что за поэт мог их написать.
Поэзия Марии Шкапской – библейский текст и записывала она свои стихи не привычными стихотворными строчками, а прозаической сплошной строкой, подражая Священному Писанию.
Как тут не вспомнить слова Веры Павловой, что стихотворение – это партитура, иероглиф, который надо разгадывать.
Мария Михайловна старалась максимально снять поэтическую форму, считая ее манерной, но оставляя внутренний ритм текста, как в Библии.
Павел Флоренский сразу это понял и назвал ее по душе подлинно христианско-библейской поэтессой, поставив выше Цветаевой и Ахматовой по эмоциональной напряженности и строгой лаконичности.
Только из этой точки взгляда можно написать:
«Скудные, хилые, слабые, человеческие семена, хозяйка хорошая не дала бы нам для посева такого зерна. Но Ты из Недобрых Пастырей, Ты Неразумный Жнец. -- Всходы поднимутся частые -- терн, полынь и волчец»
Максим Горький восхищался ее самобытностью, тем, как она во весь голос заявила о значении женщины. Еще раньше Короленко напутствовал ее в большую литературу, а Николай Гумилев, Михаил Кузмин, Александр Блок и М.Лозинский в двадцатом дали добро на вступление Шкапской в Союз поэтов, хотя к тому времени не вышло ни одного ее печатного сборника.
Период превращения Золушки в поэтическую Принцессу длился всего пять лет, но в каждый из них выходило по новому поэтическому сборнику, не считая переизданий. Всего восемь. Но случилась катастрофа: в декабре 1925 года покончил жизнь самоубийством ее близкий друг, который, как она писала, был отцом ее второго сына.
Тогда, сама оказавшись на грани самоубийства, сказала: «Больше стихов я писать не буду». Жизнь пересилила поэтический дар. Она решила стать «полезной», уйдя в журналистику, в стройки пятилетки, в описание советских достижений, в писательскую рутину и мертвечину.
Ушла уже внутренне убитая и выпотрошенная, уставшая от жизни и боли, понимая, что в новой жизни ее поэзии места нет. Здесь могут выжить только фальшивые чувства. Но личная трагедия стала лишь поводом и спусковым крючком, убившим поэта.
«Ах, ступеней было много, длинной была дорога. Шла, ступеней не считая, падая и вставая, шла бы без стона и вдоха, но так устала, но такая была голгофа, что силы не стало. Упала. Распялась крестом у порога моего сурового Бога. И спросила так больно «Господи, разве еще не довольно» И ответил печальный «Этой дороге дальней нет ни конца, ни краю. Я твои силы знаю. Я твои силы мерил. Я в твои силы поверил». Сжег мне сердце очами. И был поцелуй палящий. И лежала в бессилии. И у лежащей за плечами зареяли крылья».
В течение пяти поэтических лет, пока выходили один за другим ее сборники («Мать скорбящая», "Барабан строго господина", «Час вечерний», «Кровь-руда», "Явь", «Ца-Ца-Ца»), она терпела тяжесть и жестокость критики, обрушившейся на нее со скабрезной ухмылкой. Какими только эпитетами ее не награждали!
«Гинекологическая поэзия», «менструальная», «упадническая», «физиологическая». Ее называли «Василисой Розановой», сравнивая с известным русским философом, тоже пытавшимся осмыслить плоть и плотское влечение с точки зрения Вечности.
Так критики и общественное мнение реагировали на то, что Мария Шкапская посмела нарушить целомудренность и нетронутую девственность русской литературы, открыв женский мир зачатия и соития, вынашивания и рождения, материнства и плотской любви, в которых мужчина и женщина были подлинными со-авторами.
«Боже мой, и присно, и ныне, В наши кровью полные дни, Чаще помни о Скорбном Сыне И каждую мать храни!»
*
«До срока к нам не протягивай тонких пальцев своих, Не рви зеленые ягоды, не тронь колосьев пустых, Ткани тугие, нестканные, с кросен в ночь не снимай — Детям, Тобою мне данным, вырасти дай».
«О, тяготы блаженной искушенье, соблазн неодолимый зваться «мать» и новой жизни новое биенье ежевечерне в теле ощущать... По улице идти как королева, гордясь своей двойной судьбой. И знать, что взыскано твое слепое чрево и быть ему владыкой и рабой, и твердо знать, что меч Господня гнева в ночи не встанет над тобой... И быть как зверь, как дикая волчица, не утоляемой в своей тоске лесной, когда придет пора отвоплотиться и стать опять отдельной и одной...»
Густав Климт. Даная
Ее откровенность поражала и отталкивала современников. В первом сборнике «Mater Dolorosa» она выплеснула боль за нерожденного ребенка, захлебнувшегося в крови. Она сделала тогда аборт.
Аборт стал для нее символом России, забеременевшей, но захлебнувшейся в разбое, убийствах и смертях. Революция закончилась выкидышем. Она переживала поражение революции как мать, как вечно рождающая земля, как женское бессознательное.
«Ах, дети, маленькие дети, как много вас могла б иметь я вот между этих сильных ног, --
осуществленного бессмертья почти единственный залог.
Когда б, ослеплена миражем минутных ценностей земных,
ценою преступленья даже не отреклась от прав своих».
Ей не простили этого откровения: «между ног». Ее не репрессировали, не ссылали в лагеря, ее просто замалчивали, оставив доживать свой век в безвоздушном пространстве..
Мария Шкапская жила тяжело, всегда, с самого начала. Родилась Мария, урожденная Андреевская, третьего октября 1891 года в полунищенской петербургской среде, в семье, питавшейся с помойки, что располагалась поблизости.
«Голодранка с петербургской улицы, тряпишница, выросшая на свалках».
Так писала она про себя в автобиографии. Отец - священнического рода, мелкий служащий, мать – из артистической среды.
Детей в семье было пятеро, Мария - старшая. Когда исполнилось одиннадцать, она стала главной кормилицей: мать парализовало, отец сходил с ума, заканчивая жизнь в психиатрической больнице.Мария, чтобы выучиться
и кормить семью из семи человек, научилась зарабатывать. Она не гнушалась никакой работы, дававшей возможность выживать. Обстирывала богатых, мыла полы, продавала старые, найденные на свалке, вещи, писала прошения и переписывала письма, делала много чего другого, что кормило семью.
Все дети семьи Андреевских получили хорошее образование: Иван, по образованию врач-психиатр, стал историком литературы, богословом и литературоведом; Михаил — приват-доцентом судмедэкспертизы, Елена стала врачом-биологом.
Сама Мария, окончив гимназию на казенный счет с отличием, поступает в медицинский институт на психоневрологический факультет, чтобы иметь возможность ухаживать за больным отцом. В институте познакомилась с будущим мужем Глебом Шкапским, с которым прожила более сорока лет.
Рафаэль. Мадонна с Младенцем. 1498 г.
Будучи студенткой, увлеклась революционными идеями: тогда терроризм и революция в интеллектуальной среде считались подвигом и романтикой. Ленский расстрел в апреле 1912 года выводит питерских студентов на демонстрацию, в которой участвует и Мария. Две недели тюрьмы.
Через год – снова тюрьма, уже на два месяца, и приговор – высылка в Олонецкую губернию (Архангельская область). Но ей повезло: московский купец Н.А.Шахов, меценат и филантроп, добился замены высылки всех осужденных по делу на выезд в Европу (!!!). Это был ее счастливый билет.
Здесь она знакомится с известными русскими литераторами, поступает учиться и заканчивает на стипендию Шахова литературный факультет университета города Тулузы с дипломом преподавателя словесности. Потом еще год изучает китайский в Париже и начинает писать стихи.
Материнство
Впрочем, стихи были ее единственной отрадой еще в подростковом возрасте, когда приходилось тяжело и много работать: когда невыносимо болели от стирки руки, она выходила ночью на кухню и начинала писать стихи. Тогда, уже в двенадцать лет, она и написала, что в миру место есть только бойцам. И она боролась, всю жизнь: с непониманием, с обстоятельствами жизни, с собой.
В 1916 году - возвращение в Россию. Канун революции, война, начинающаяся разруха, но она возвращается. Ей 25, она молода и красива, блестяще образована и полна деятельной энергии. Мария берется за подготовку своего первого сборника стихов, написанных в Париже.
Предисловие к сборнику готовит Зинаида Гиппиус. Выбор, конечно, не случаен. Женская тема, тема матери и дитя, зачатия и продления жизни, которая уже в первом сборнике Шкапской доминирует, звучит в ее стихах по-особому, выделяясь яркой фиолетовой полосой, как говорила Гиппиус.
Детей от Прекрасной Дамы иметь никому не дано, но только Она Адамово оканчивает звено.
И только в Ней оправданье темных наших кровей, тысячелетней данью влагаемых в сыновей.
И лишь по Ее зарокам, гонима во имя Ея – в пустыне времен и сроков летит, стеная, земля.
Но тема звучала не как биологический акт, окрашенный сексуальностью, а как вечная тема Рождения и Смерти, как мистически-религиозное таинство Возрождения, Вечного возвращения и бессмертия. И стих ее был закольцованным: дойдя до конца, он снова возвращался к началу.
Здесь чувствуется философия Ницше с его темой Вечного возвращения, мифология Материнства как символа Древа жизни посреди рая, влияние ветхозаветных образов закрытых пространств, начиная от городов, охраняющих своих детей, до чрева кита, в котором спасается Иона.
Это и новозаветный образ рождения от воды и Духа, раскрываемый Иисусом Никодиму, и влияние западного культа Дамы и поклонение Деве Марии. У Шкапской все наполнено библейской и мифологической символикой.
Г.Климт. Поцелуй всего мира
*Ты стережешь зачатные часы, Лукавый Сеятель, недремлющий над нами, - и человечьими забвенными ночами вздымаешь над землей огромные весы.
Но помню, чуткая, и - вся в любовном стоне, в объятьях мужниных, в руках его больших - гляжу украдкою в широкие ладони, где Ты приготовляешь их - к очередному плотскому посеву - детенышей беспомощных моих, - слепую дань страданию и гневу.
*
О, ты наверно знал, что жду тебя все эти годы. Что вся твоя и вся в огне, полна тобой, как медом чаша. Пришел, вкусил и весь во мне, и вот дитя — мое, и наше. Полна рука моя теперь, мой вечер тих и ночь покойна. Господь, до дна меня измерь, — я зваться матерью достойна.
*
Под шагами тяжкими и важными, как былинки впутались они в
наши жесткие, многоэтажные, в городские наши дни.
Забываем мы о них неделями и с утра отводим в детский сад,
их — невоплощенных Рафаэлями, не таких, что пел Рабиндранат.
Нет у нас чудесных и особенных, и они такие же, как мы,
дети той же скудной родины, узники одной тюрьмы.
Как же сделать их могли бы мы непохожими на нас,
если не с кем было быть счастливыми матерям в зачатный час.
Быть достойной звания Матери для нее - главное. Поэтому Мария так переживала аборты, воспринимая их как прерывание ниточки жизни, как недостойное звание Матери, как кровь и смерть.
«И кровь моя текла, не усыхая -- не радостно, не так, как в прошлый раз, и после наш смущенный глаз не радовала колыбель пустая».
«Проливаем в любви и сечах, зачиная, родя, творя, нашей кровью затлели реки и цветут земные моря. Но течет угрюмо и красно единая с первого дня, всем дням и векам участна, и нас со всеми родня».
«Не снись мне так часто, крохотка, мать свою не суди. Ведь твое молочко нетронутым осталось в моей груди. Ведь в жизни — давно узнала я — мало свободных мест, твое же местечко малое в сердце моем, как крест. Что ж ты рученкой маленькой ночью трогаешь грудь? Видно виновной матери — не уснуть!» («Mater dolorosa»).
К гражданской войне у нее было уже двое детей, но выглядела Мария моложаво: высокая, ширококостная, что видно по ее немногочисленным фотографиям, с голубыми глазами и жаждой деятельности. В Питере она развернула бурную организаторскую работу по снабжению карточками, не оставляя писать стихи.
В двадцатом принесла свой рукописный сборник Александру Блоку, который в ее жизни сыграл решающую роль. После принятия в Союз поэтов, ее сразу ввели в состав президиума. Началась новая литературная жизнь поэта.
Петербурженке и северянке, люб мне ветер с гривой седой, тот, что узкое горло Фонтанки заливает невской водой.
Знаю – будут любить мои дети невский седобородый вал, оттого что был западный ветер, когда ты меня целовал.
Но длилась новая жизнь всего пять лет: в тридцать четыре Мария Шкапская замолчала. Поводом стала трагедия, но Дмитрий Быков объясняет это чувством времени: хороший поэт всегда чувствует, когда оно для него кончается. И когда замолкает поэт, это равнозначно приговору эпохе:
После двадцать пятого года для Шкапской наступили иные времена: ушла в прозу в прямом и переносном смысле, в небытие, прожив еще двадцать семь пустых лет. Словно прощаясь с поэтической жизнью, она продала весь свой архив в ЦГАЛИ, который купили в основном из-за автографов М.Горького. В тридцатые годы появилось еще одно, последнее, стихотворение, которое напоминает, объясняющее и ее, и во многом - наше время:
«Дисциплина в этой стране настолько жестка, что язык фактически упразднен. Тирания находит вполне достаточным одно слово «есть!», с помощью которого передаются самые разнообразные чувства, отношения, понятия и целые философские системы. Эта реформа языка вполне устраивает население и даже писателей как представителей художественного слова»
Леонардо да Винчи. Мадонна Литта, 1490—1491
Во время войны Мария потеряла младшего сына, разыскивала его по всем возможным связям и контактам. Он вернулся, но его тут же посадили и сослали в лагеря. Потом снова посадили. Она так и не увидела его вернувшимся. Эту потерю Шкапская считала главной трагедией своей жизни.
Под конец сильно болела: у нее случился парез ступни и из-за этого начала плохо ходить. Однажды попала под машину, второй раз - под поезд. Сотрясение мозга в обоих случаях, но осталась жива.
В последние годы увлеклась собаководством, вывела новую породу пуделей, лечила собак, готовила книгу по собаководству; соорудила у себя на кухне маленький зооуголок, а в комнате стоял аквариум с рыбками.
Умерла Мария Шкапская в сентябре 1952 года на выставке собак, от инфаркта...