Подборка стихотворений в литературной газете "Отражение" (г. Донецк, №10, 2013 г., стр. 15)
***
Жизнь – кусочек целого, отрезок.
Всех отрезков много – череда.
Может, мы владелицам подвесок
подносили к свадьбе города,
а потом в неведомые страны
снаряжали с шёлком караван,
и ночами с жадностью листали
невзначай случавшийся роман…
Уходили жизни, убегали,
улетали, больно зацепив:
то суровый воин, крепче стали,
то бандит, сидящий на цепи.
То, что ныне – пресно, и без блеска.
Сердце бьётся медленно в груди:
проба сил для лучшего отрезка –
он уже маячит впереди.
СТАРЫЙ ФРЕГАТ
Осталось жизни меньше, чем на треть.
Давно бесследно молодость умчалась.
Неужто обязательно стареть?
Зачем на свете немощность и старость?
Астрологам не вычислить ответ,
учёные отчаялись пытаться.
Неловко в детство требовать билет,
когда вокруг такие же скитальцы.
Я старый и потрёпанный фрегат,
мои борта изрешетили пули –
пока вокруг, во множестве, подряд
суда моих ровесников тонули.
На море штиль, но чудится внутри,
где переборки ветхие таятся,
морской воды стремительный прорыв,
и значит – скоро в вечность погружаться.
Мой курс надёжен, выверен и прям.
Пускай вода сочится выше палуб –
я всё ещё не сломлен, я упрям,
но киль скрипит и чиркает о скалы.
Какой холодный нынче океан…
Заледенели палубы и реи.
Как жаль, что не увижу дальних стран.
Всё уже мир. Вода всё холоднее.
***
За окном озябшие сороки
стайкой улетают греться в лес.
Наступают мертвенные сроки
низких и бессолнечных небес.
Я к стеклу губами прижимаюсь,
и на нём, растоплена теплом,
ширится очерченная малость,
вёрсты оживляя за окном.
Там, в оттаявшем овале жизни,
чистом, словно детская слеза,
на меня косятся с укоризной
птичьи невесёлые глаза.
И пускай февральский ветер злится –
мы ведём безмолвный разговор:
я и бесприютная синица –
о житье зиме наперекор.
***
В библиотеке – ты слышишь? – проносится шорох,
словно кто-то читает за дальним столом.
В полу-подвижности сонной колышутся шторы –
каждой ночью им снится, что не рассвело.
Литература, наверное, любит такое,
бегом дня утомлённое время в тиши:
что же поделать – и Фет, и рассказы Лескова
часто требуют полной отдачи души.
Обыкновенно – к шести, ввечеру в воскресенье
полки библиотек станут снова тесны.
Вдруг за колонной, в углу заколышутся тени –
это с книгой встречаются детские сны.
Видятся: дальний поход через реки и горы,
и родительский дом на развилке дорог.
Непредсказуемый мир, словно сад, рукотворен –
то, что выстроил там, в жизни б точно не смог.
После бесцельного дня, в седине и морщинах,
дома ткнёшься в подушку, закроешь глаза:
снова тебя, пацана, уважают мужчины –
с ними только вперёд и ни шагу назад!
Вспомнятся байки ребят, ранней жизнью учёных –
так же горло першит от дымка папирос –
незатухающий спор о загадке девчонок,
и таится обида на маленький рост.
Литературные сны – это лучшие в мире
продлеватели жизни, дарители лет.
Но однажды проснёшься, понимая: в квартире,
кроме снов, ничего настоящего нет.
***
Безутешно плачут ивы, словно вдовы,
хоть не время ивам – осень, не весна.
Этот плач – по улетающим из дома,
из распахнутого только что окна.
Разглядеть летящих в сумраке несложно:
фонари, капелью вымыты, горят.
С мотыльками проплывающие схожи,
что прощаются с теплынью октября.
Седина легка в полёте и прозрачна.
Кто-то ахнул, точно дёрнули струну.
Пролетая мимо, будто с новобрачной,
муж слегка обнял за талию жену.
А второй рукой взмахнул подобно птице,
и рука подруги вскинулась в ответ.
Промелькнули успокоенные лица,
заслоняя рассевающийся свет.
Лишь скрипят вверху распахнутые створки.
Испаряются следы разутых ног.
Жаль, что дом их не особенно высокий.
Жаль, что двор их недостаточно глубок.
Может, завтра неприветливая туча,
ранним снегом рассыпаясь над страной,
понимающим расскажет: им там лучше –
только грустно, странной грустью, неземной.