Он долго курит. Водка не берёт.
Как жаль, что все суда не ходят рано.
Здесь много чувств заканчивались драмой,
но мало драм заканчивались чувством.
Надев пальто, перчатки и берет,
она глядит то пристально, то чуждо
на ширь спины. И близкой. И далёкой.
Доколе будет тягостно белеть
его дымок мучителем для лёгких?
- И дождь прошел! Во сколько пароход?
- "Уже в пути!" - промямлила торговка.
- Я не из тех, кто станет кисло-горькой
подолгу заливаться, попрощавшись.
Когда мы прекратили парный ход,
заметила, что россказней про счастье
порядком поубавилось? По-ряд-ком.
- Набрось штормовку! Ветрено. И хоть
смирилась плоть, а чувствам неприятно.
- Не бойся, Катя. Кроет пелена.
- Всё некогда счастливое?
- Не только.
Ты знаешь, Кать, обвыкнемся с итогом.
Ты отзвонись из города. Как город!?
Я попрошу не медля передать
родным в такой-то град: "Глубинность горя
слегка преувеличена, но юность
мотается внутри, как пёстрый птах,
которого навек лишили Юга".
Она молчит. Он давится слюной:
болотистой от курева и водки.
- Так есть ли Длань, что всё-таки отводит
от пагубных ошибок и от мелких?
- Не знаю, Боря. Может. Ты со мной,
и, знаешь, как мне хочется отметить,
что твой синоптик в метеотаблице:
разлука будет громкой тишиной
для нас двоих когда-то самых близких.