Мысли червями меня изнутри пожирают,
Кто-то над ухом клокочет, что я виноват.
Счастья хотелось так сильно, не то, что уж рая,
А получился ни меньше, ни более — ад.
Всё как одно: те же лица и те же проулки,
Каждый булыжник на старых знакомых местах.
Голос пытался сказать и сумбурно, и гулко,
Что хороша лишь ушедшая прочь маета,
Дескать, исчезла — и чёрт с ней! Вокруг-то иные
Всякие разные ходят — любую бери.
Волосы — рожь, и прекрасная бледная выя,
Вся — как бриллиант, с ювелирных сошедший витрин.
Рыжую хочешь? И эту в народе разыщем,
Будет и страсть, и уютный налаженный быт.
Рыжая, знаю, волос негасимым кострищем
Память о той, ненаглядной, навеки спалит.
Голос сопел, об уставшем бубня и заблудшем,
Гомоном этим венчая луну в серебре.
Он и не ведал — она меня делала лучше,
В даль устремлённей, сильнее, честнее, добрей.
Что до блондинок, и что мне до огненных женщин?
Я, как поводья, тянувший судьбинную нить,
Будто истёрся и стался по-глупому меньше,
Спину не в силах под грузом тоски распрямить.
Вырвать бы вон изнурённую горечью душу,
Тяжесть откинуть несомого в гору креста.
Голос кричал, надрываясь. А я же — не слушал,
Молча влагая ещё сигарету в уста.