«Пожалуйста, будь со мной честен».
Слово режет, как звонкая сталь,
и пощёчиной отдаётся в предплечьях.
Словно доспехи звенит, как встарь,
в рыцарства век вековечный,
увековеченный лучшими из мастеров.
Я подбрасываю в камин дров
и смотрю на твои плечи,
слишком тщательно избегая взгляд.
Мне нечего больше добавить в тот сладострастный яд
и пылающий ад,
в те старомодные неповоротливые формулировки,
мне отчаянно не хватает сноровки,
чтобы вдохнуть в свои заскорузлые реплики причины нашей размолвки.
Я чувствую, как во рту холодеют мертворожденные речи,
как алкоголь медленно разъедает печень,
полностью улетев из крови.
Кто может быть откровенней того, кому каждое слово внове?
В ожидании моих конфессий ты приподнимаешь брови.
Я не могу говорить сейчас,
сей год и по сию пору,
что-то похитило мой глас,
подложило вместо языка просфору,
и только строки неизвестного кода тихонько стекают по монитору,
липко вымазывая стекло своими единицами и нулями.
Слова изнутри швыряют меня, как цунами,
и почему-то могут звучать где угодно, но только не между нами.
Как бы я сам хотел рассказать тебе как на духу
про траву, что оплетает весною растрескавшуюся соху,
про старуху, которая варит на берегу свою почти что безвкусную безыскусную уху,
но только ты совсем не это желаешь слышать.
А о самом важном, внутреннем и сокровенном слова говорить не дают,
и дело даже не в честности, и не в желании сохранить мещанский уют,
довольствуясь полуправдой,
а просто в инстинкте самосохранения, который ещё не готов смениться механизмом самоуничтожения.
Пока что дело не идёт дальше взаимного уничижения,
но мне всё труднее понять, о чём ты толкуешь, от обжигающе опасного сближения.
Мы с тобой, как и Бог, — астронавты.