Катулл. Стихотворения. М., Эксмо
Предисловие
Книга эта вышла давно, и самый факт ее появления пребывает в забвении, хотя литератор, целиком осуществивший перевод, снабдивший его скрупулезным комментарием, написавший очерк творчества и биографию Катулла, был не кто иной как великий поэт русского Золотого Афанасий Афанасьевич Фет.
К сожалению, о художественных переводах наша неблагодарная память судит однозначно: если кого-то превзошли на этой стезе, то тем самым и столкнули в Лету.
Да, у Фета были и есть на этой стезе победившие последователи.Блестящий, темпераментный Адриан Пиотровский, получвший благодаря отцу выдающемуся античнику Фаддею Зеленскому прекрасную классическую образованность, но мало ею дороживший, считая главным поставить поставить русского Катулла в один ряд с поэтами Серебряного века. Он разделил судьбу Гумилева и других, расстрелянный в тридцатые годы, и академийское издание Катулла в библиотеках остается без имени переводчика. Приписать бы карандашом, но не положено - памятник...
Другой выдающийся переводчик Катулла - Сергей Васильевич Шервинский -счастливо пережил свое девяностолетие, когда на юбилейном торжестве молодым голосом читал величественные логаэды. Время, на протяжении которого он работал над Катуллом, вдвое превысило годы жизни Катулла и соответствует годам жизни Фета. Разумеется, Шервинский переводил не только Катулла и занимался в литературе не только переводом - но он имел возможность возвращаться к любимому поэту по второму, пятому, десятому кругу. Как и Фет, он дал полный перевод сохранившегося корпуса, обогатив русское стихосложение новыми для него формами. И еще прекрасные мастерам из числа латинистов - Федор Петровский, Сергей Ошеров. И значительные поэты - Илья Сельвинский, Виктор Соснора, Максим Амелин.
А кто был прежде Фета? Первое по времени из дошедших до нас полных переложений принадлежит перу Александра Христофоровича Востокова.
На смерть воробья
(подражание Катуллу)
Тужите Амуры и Грации,
И все, что ни есть красовитого!
У Дашиньки умер воробушек!
Ее утешенье, — которого
Как душу любила и холила!
А он — золотой был; он Дашу знал
Ну твердо как детушки маминьку.
Бывало сидит безотлучно все
В коленях у милой хозяюшки;
Скакнет то туда, то сюда по ним,
Кивает головкой и чикает.
Теперь вот он мрачным путем пошел,
Отколе никто не воротится.
Уж этот нам старый Сатурн лихой,
Что все поедает прекрасное!
Такого лишить нас воробушка!
О, жалость! о, бедной воробушек!
Ты сделал, что глазки у Дашиньки
Краснехоньки стали от плаканья!
Эти стихи нельзя считать только озорной шуткой. Александр Востоков (как неродной сын Остен-Сакена он носил фамилию Остенок, а, беря литературный псевдоним, преобразовал на русский лад в Востокова) был выдающимся филологом и лингвистом, впервые изобретшим русские аналоги для античных размеров. В то же время он творил как поэт в недолгий период сентиментализма. Сентименталисты провозглашали поэзию простых чувств, и любовная лирика Катулла служила для них образцом, но при этом они еще работали над созданием живого литературного русского языка, откуда и бралась такая русифицированная античность.
Корпус стихов Катулла имел условное название "Nugae", и в большинстве русских переводов этому соответствуе просторечное "безделки". Пока не найдено свидетельств, что кто-то в 18 веке переводил стихи, где звучит это слово, поэтому приводим начало первого, предваряющего книгу стихотворения Катулла в переводе Фета:
Кому лощённую под пемзу суждено
Мне книжку новую в красивой дать отделке?
Корнелий, ты прими: ведь ты уже давно
Хотя во что-нибудь ценил мои безделки.
Известен, впрочем, двойной отклик в восемнадцатом веке на это посвящение. Николай Михайлович Карамзин озаглавливает сборник своей прозы "Мои безделки. А меньше, чем через год Иван Иванович Дмитриев изает первую книгу стихов и прозы под названием "И мои безделки". Фет, конечно, не мог об этом не знать.
Впервые изящество Катулла дано было передать на русском языке Пушкину.
МАЛЬЧИКУ
(ИЗ КАТУЛЛА).
Minister vetuli, puer.
Пьяной горечью Фалерна
Чашу мне наполни, мальчик!
Так Постумия велела,
Председательница оргий.
Вы же, воды, прочь теките
И струей, вину враждебной,
Строгих постников поите:
Чистый нам любезен Бахус.
Эпиграф ("Мальчик, старого!")- начальные слова XXVII стихотворения Катулла. Правда, Пушкин выбрал не типические стихи Катулла, и его подражание прочитывается скорее как русская анакреонтика.
Страстный, вызывающий, озорной Катулл должен был бы привлечь к себе русских поэтов-романтиков. Но русский романтизм молчал о Катулле. Хотя это, может быть, молчание о том, что особенно близко.
Лермонтов демонстративно отошел от античности, но все же можно найти перекличку в стихах, знаменующих любовный разрыв, или в строчках "Мцыри", обращенных героем к чернецу:
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил...
Глаголы поставлены в той же последовательности, что у Катулла. Правда существует еще один текст, несомненно известный Лермонтову, где, на наш взгляд, отозвалось Катуллово "odi et amo", - молитва Петра Студийского, включенная в вечернее молитвенное правило православных христиан, где есть слова: "Откуду яже ненавижу, та и люблю, а благая преступаю".
Надо помнить, что Катулл жил в самом преддверье Новозаветной эры. И вполне правдоподобно представить себе, что Иисус Христос слышал слово Катулла из уст приходивших к нему римлян. И особенно верояно, что звучало как раз это стихотворение, где борение чувств уподобленно муке распинаемого на кресте.
Федор Иванович Тютчев т акже не обращался к Катуллу непосредственно, но мотивы противочувствия могли быть навеяны отчасти и великим лириком Рима.
Афанасий Афанасьевич Фет не был ближе названных поэтов к Катуллу, он любил его наравне с другими римскими поэтами, к которым приковывалось его внимание в 80-е годы, на склоне его жизни. Прежде данной книги вышло в его переводе полное собрание сочинений Горация, затем последовали "Сатиры" Ювенала, а далее еще Тибулл, Овидий, Проперций, Вергилий, Плавт, Марциал. За переводы римских классиков Фету присвоено в 1886 году звание члена-корреспондента Академии Наук.
Возможно, кто-то, слепо повинуясь мнению, что Фет был слабым переводчиком, или "напав" на рифмованные переложения, решит, что читать не стоит. В рифму переводили тогда почти все - ряд античных размеров еще не получил ясных аналогов по-русски. Но ведь немало стихотворений Фет передает теми самыми размерами, которые утвердились вплоть до нашего времени. В ряде случаев мы видим при сравнении, что Фет задал русскому Катуллу интонацию, подарил крылья для жизни в ином веке.и последователи часто "доводили" текст, держа перед собой работу предшественника.
Из стихотворения 73 в переводе Фета:
Неблагодарные все, и ничем не служить им гораздо
Лучше, иначе одна скука выходит да вред.
Так и меня вот никто не теснит так жестоко и тяжко,
Как кто другом меня близким недавно считал.
Сергей Шервинский устраняет шероховатости, русизмы, неловкий перенос, и в данном случае он выступает как бережный редактор, в чем, думается, его не вина, а правота:
Не благодарен никто. Другому оказывать благо -
Проку в том нет, наживешь только унынье и гнет.
Так, ненавидит меня и яростней всех и жесточе
Тот, у кого я досель другом единственным слыл.
Или из восьмого стихотворения, условно названного Фетом "К самому себе":
Светило солнышко тебе живым лучом,
Когда ты хаживал, как дева указала.
Этот динамичный глагол "хаживал", сохраняющий в себе энергетику латыни, оставляют в своих превосходных переводах и Адриан Пиотровский, и Илья Сельвинский.
Читать переводы следует и потому, что открывается связь между ними и поздней лирикой Фета. Графине Наталье Михайловне Соллогуб поэт в ряду других посвятил стихи,которые начинаются словами:
О Береника! Сердцем чую
Заочный блеск и власть красы,
И помню россыпь золотую
Твоей божественной косы.
Не восходит ли это, судя по времени написания, к 66 стихотворению Катулла (в корпусе Фета "Коса Береники")?