Моей кошке Юльче
1.
Её весенняя расцветка -
проталин рыжие подпалины
и снега - в жарком взоре грека -
весьма античные развалины.
За ушком - дух сандала, мускуса,
а шерсти сухость - благородство
классического слога, мускула
милосского. О, ты, сиротство
пред леденящим ликом вечности
затепленного свечкой тельца!
Дозволь, непрочный бог беспечности,
налюбоваться, наглядеться
на лупоглазое, пушистое
твое живое воплощенье,
то ль возносясь, то ль рушась в чистое
безоблачное восхищенье!
2.
В объятьях ангела ты спишь,
ты, жизнь сама, сама невинность,
и зришь не лакомую мышь,
а лишь её неуловимость
в большой космической норе -
не то дыре, не то туннеле -
где все к божественной игре
приноровились, как сумели.
Ты, розовый оскалив рот,
сражаешься с моей рукою,
а мне покоя не даёт
само стремление к покою.
3.
Твои усы - тычинки лилии,
а ушки - лепестки настурции.
Не сыщешь женственнее линии
и грациозней конституции
и у натурщиц Ренуаровых:
в любой из поз на рифмы просится
исчадье джунглей ягуаровых
с их солнечной разноголосицей.
Природы целой в малом облике,
всей жизни явленное таинство!
Бог в нас живет, а не на облаке,
пусть врассыпную разлетаются
мечты о Нем в Ничто, но пташкою
одна дрожит, не смертью смятая, -
когтистой розовой ладошкою
державно к вечности прижатая!
4.
Твои глаза - два циферблата,
показывающие шесть,
конечно, вечера. Закатом
позлащена густая шерсть.
Из льдистых недр январской ночи
весной сияют озорной
мне перламутровые очи,
распахнутые в мир иной.
Лечу сквозь полночь в вечный полдень,
прочь от сердечных пепелищ,
обозревая рай Господень
в иллюминаторы глазищ!
5.
Короток век твой. Немного длинней
мой. Значит, мне предстоит о потере
над неприметной могилкой твоей
горько скорбеть. Но упрямо я верю,
что, может быть, сквозь поминальную тишь,
сестричка, моя луноокая муза,
услышу, как ты безмятежно урчишь
на безволосой груди Иисуса.
1999