"...Мир меняется, но будет тем же самым,
жизнь сегодняшняя кажется бальзамом
для бессмертия, но миг неповторим.
Цезарь думает о смерти, расширяя
территории от Рима и до рая,
зря надеясь на тысячелетний Рим."
Лев Либолев, "Здравствуй, друг мой, извини провинциала..."
1
Наконец-то! Аве! Аве, мой пропащий!
я уж думал, ты забыл меня, германик...
Говорят, ты стал поэтом? Настоящим?
Ты им кто — репатриант или изгнанник?
Ты, надеюсь, понимаешь: это — важно,
для гонимого найдут какой-то пряник
вроде славы, насуют в карманы дряни
и возьмутся говорить, что ты — не каждый...
Как ты редок!.. обзываться мог бы чаще,
я не чаял получить твою цидулу.
Или письма из лесной германской чащи
ходят дольше караванов из Кабула?
Или ты не поспеваешь за Ерато
и строчишь, не отрывая зад от стула?
...я тут выписал Валерия Катулла —
эпиграммы — по две строчки, но — богато!..
2
Надо выпить... Я привык уже. Привычка —
дело тонкое: когда страдает печень,
для лекарства подойдёт любая нычка,
по-другому — как-то незачем... И нечем.
Судьбы мира, судьбы Рима... Догорает
мой огарочек... Почём в европах свечи?
Скоро Цезарь доберётся до картечи —
вот и высветит картечью шлях до рая!..
Ваши думают, что Цезарь — понарошку?
что — не выстрелит, что только попугает?..
что не станет колесницей — по картошке?..
Ваши дуры... ну, совсем не знают Гая!
Будет весело. Цветные колесницы —
обособлены и сбиты в волчьи стаи...
Гай обнимет одалиску: "Дорогая,
нарекаю тебя готскою царицей!.."
3
Снова дождь... Я зябко кутаюсь в хламиду.
Шерсть от сырости становится тяжёлой.
В очаге чего-то тлеет — так, для виду:
не горит, но дымом стелется по полу...
Эти палки вместо дров рабы таскают.
В том лесу, что начинается у школы,
им валежник выдают под протоколы —
C'est la vie... Да, Лёва, жизнь — она такая...
Слаб очаг - пойду, в огонь подброшу веток
(потому сказала ключница: не барин!)
Перечитывал письмо — и так, и эдак.
Да, ты — точен, но безумно фрагментарен —
ты боишься, Лев? Чего — своей кончины?
Неизвестности посмертной? Или гари
жжёных писем? Не потворствуй этой твари —
страх не должен двигать чувствами мужчины.
4
Впрочем - может быть... А ведь и я повинен —
я боюсь, то есть испытываю то же...
Ты расспрашивал меня о половине? —
Всё люблю её... Надеюсь, Бог поможет
охранить её здоровье от напастей:
не страшусь аида каменного ложа —
пережить боюсь... Вот этот страх, похоже,—
он и есть моё узилище... и счастье.
Помнишь старый перепев из Марциала:
"...Этот ливень переждать с тобой, гетера..."
или "...чтобы протекал я, — не бывало", —
(эка бл...ская у мальчика манера!) —
там про жрицу было с полными ногами,
это — пифия, язви её холера?
Их там двое, обе — врут не зная меры
(как надышатся), о чём — не помнят сами...
5
Цезарь был у них с когортами в Элладе
(не когорты — только несколько центурий) —
он сказал потом: "...дельфийки — обе — б...ди,
и — обкурены, но — клёвые, в натуре".
Те садятся над расщелиной. Из пола
их окуривают дымом жуткой дури!..
Как ты думаешь, мой Лев, чего там курят
те, кто Цезарю клепали протоколы?
Мне бы — пофигу, но время наступает
неподдельное: ни зрелища, ни хлеба!..
Ты писал, что, мол', от Рима и до Рая? —
лишь бы не было "от угольев до неба"!
Цезарь к старости лишается рассудка
из-за страха умереть: Герас — не Геба!..
Жертвы в циркусе, мой друг, — ещё не треба,
но утехи на крови — уже не шутка.
6
Нынче хлопотно из дома на прогулку:
не откупишься... Опять ввели в столицу
легионы. В доме — холодно и гулко.
И кругом — куда ни кинь — дурные лица...
В общем — скоро... Напряжение не может,
непрерывно нарастая, долго длиться...
Мне бы только поутру опохмелиться!
Мне бы на ночь под подушку спрятать ножик...
В общем, как-то помаленьку привыкаем
к бойне в будущем — не пашем и не сеем...
Нет, наш Цезарь — он пока ещё не Каин,
но пожалуй что не станет Моисеем...
Да и Рим теперь — арабы да веронцы —
грубоваты, брат... И с дамами — борзеют.
Цезарь мнит себя сияющим: лысея
он отсвечивает лысиной на солнце...