У Рубцовской старины особый аромат. Она называет её – «достославная»!
Как-то, ещё в 90-х, я написал: «Грустное прозревание истории через её лишённые внешней жизни памятники – лейтмотив его исторических стихотворений». Думаю, что я поддался на провокацию причастий прежде всего и – некоторых прилагательных. Их собрание, действительно, может нас угнетать, что ли, ввергнуть в обозначенную мной когда-то «грусть». Гляньте-ка, скажет читатель: полусгнивший, позеленевший, ветхий, обветшалый, шаткий, остывший, разрушенный, полусгнивший, дряхлеющий, упавший, запущенный, заросший, затерянный, запылённый, почерневший, отживший, забытый, канувший, безжизненный, рухнувший, минувший…
Прошло время, и в моей душе зазвучала другая «песня» при чтении его «исторических» стихотворений. Это песня победительных рубцовских формул: «отрадная заброшенность», «тайна древнейших строений и плит», «достославная старина». Даже заставляющий нас оцепенеть поначалу «Русский огонёк» вершится победительно, всем нам известным ныне гимном (без скобок!): «За всё добро расплатимся добром, за всю любовь расплатимся любовью». Изыми из него «историческое» горькое сиротство старухи, пожелтевшие фотографии, страшную войну, её обережительное и тревожное одновременно «скажи, родимый…», лирическое, авторское с его одиночеством и сиротством, и – рухнул бы гимн, не состоялся. Только совершенно бесчувственный человек не заплачет над этим стихотворением. Которое о времени, которое о прошлом. Которое о настоящем и вечном. Жаль, Свиридова нет на это великое стихотворение. Как бы пронзительно печально и одновременно торжествующе звучала бы его хоровая композиция!..
Исторические видения Рубцова в большей степени, конечно же, медитативны, нежели скрупулёзно выверены, эмоциональны, интуитивны, нежели идут от знания. Это поэтическое прозрение. Но разве можно разумом постичь блоковский великий цикл «На поле Куликовом»?! А, тем не менее, духовное-интуитивное прорезание Блоком мглы времени даст впечатлительной натуре не меньше, чем огромные исторические тома учёных мужей. Невольно вспоминаются рубцовские «незримых певчих пенье хоровое» или «пение детского хора», вдруг настигшее поэта где-то «в глуши потрясённого бора»… Спадает историческая завеса и начинают звучать голоса, начинают «тесниться картины нашей жизни», как сам поэт признаётся в «Осенних этюдах».
(продолжение следует)