Зима. На станции состав. В глубокий тыл
На нём умчатся люди от бомбёжек,
С собой из дома, наспех прихватив,
В узлах пожитки: от икон до ложек.
Кричат и плачут. Суматоха. Стон.
И стар, и мал, толпятся на платформе...
А рядом поезд, что пойдёт на фронт.
Там строго всё. И все в военной форме.
В том поезде, что курсом на восток —
Одни лишь бабы, малые детишки.
В другом — мужчины, чей седой висок,
С усами и безусые мальчишки.
Вагоны, каждый доверху забит:
Стоят, сидят, лежат на верхних полках...
Налёт был утром. И вокзал разбит.
В призывах и мольбах здесь мало толку.
Гудками машинист даёт сигнал,
К отправке все давно уже готовы.
Но воздух будто горьковатым стал...
Кто смел, сорвали в тамбурах засовы.
На небо все свой устремили взор —
Там, грозной тучей, "мессеры" летели.
От шума задрожал сосновый бор,
Что вдоль дороги спал под вой метели.
Железным градом бомбы понеслись,
Прямой наводкой по составам — цели.
И клубы дыма поднимались ввысь,
Бежали с криком те, кто уцелели.
Вагоны искорёжены в огне,
Колёса, рельсы — грудою металла...
За что же, Господи? По чьей вине,
В один момент, всех тех людей не стало?
Вернулись фрицы на другой залёт.
С платформы раненых несут к оврагу...
Летят осколки, всюду рваный лёд...
Сжирает пламя крыши, как бумагу.
Поодаль, девочка лет десяти,
Стоит в кофтёнке, руки под жилетом.
Не зная, делать что? Куда идти?
Семья погибла вся в вагоне этом.
Сквозь свист и взрывы, слышится: "Беги!",
Сорвались ноги по сугробам к лесу.
Кровавый след по снегу от ноги,
Но, пулей мчится, будто нет в ней веса.
Всё дальше вглубь. Так холодно в бору!
Не видно неба из-за веток елей.
Мороз крепчает. — Здесь я и умру! —
Стучит в висках. А сумерки уж сели.
Поднялся ветер. Зубы цокотят.
Сапожки до колен набиты снегом.
А лес полночный теменью объят,
Лишь ель мохнатая здесь оберегом.
Игольчатые "лапы" на снегу
На ночку эту стали ей постелью.
Клубком свернувшись, прямо, как в стогу,
Заснула девочка, без сил, под елью.
Так было холодно... и вдруг — тепло,
Как будто кто укутал одеялом.
(Был мамин взгляд последним сквозь стекло,
Когда вагон взорвался в свете алом).
Нащупав шерсть рукою за спиной,
Дыхание почуяв возле уха,
Сначала, показалось — домовой
Пришёл за ней, взвалив на ноги брюхо.
Вскочить? Бежать? Но ей тепло так здесь!
И мамин образ пред глазами милый...
И страх от ласки и тепла исчез,
И к жизни у неё вернулись силы.
Прильнула ближе к шерстяной груди,
(Как, к маминой когда-то, в светлом детстве).
Чем смерть под бомбами, (не приведи!),
Уж лучше друг лохматый по соседству.
В верхушках луч забрезжил. Рассвело.
Обняв девчоночку лежащую, волчица
Стряхнула снег, (что ночью намело),
Хвостом со спящей, словно рукавицей.
Лизнув щеку девчонке, шею, нос,
Принюхалась к ноге, залитой кровью...
В глазах волчицы что-то, в виде слёз,
Блеснуло и скатилось к изголовью.
Немного посидев, ушла в леса —
Найти б, успеть волчатам пропитанье.
А девочка, едва открыв глаза,
В обратный путь пошла...
Воспоминанья...
Тревожит вновь из прошлого рассказ,
Его не раз от мамы я слыхала.
Ей жизнь спасла волчица в трудный час,
Когда родных и близких вдруг не стало.
***
Жестоким зверем был фашист-пилот,
Бомбящий всё живое у станицы.
Напротив, в ночь зимой в военный год
Любви хватило для дитя волчице.