К началу: http://stihi.ru/2019/08/19/665
Его назвали в честь деда – Самуэль. Официально в России его имя писалось «Самуил». Но как только его ни называли в детстве! «Сами», «Сэми», «Сёма», «Самуля», и даже «Шмулик» от еврейского «Шмуэль»… И только один единственный человек на земле звал его польским именем «Шимек» - это была его бессменная «няня» и ангел-хранитель – Ядвига Ковальска, его преданная «Ядзя», которую дядя нанял для ухода за племянником, едва тот поселился у него. Ибо, будучи убеждённым холостяком, Макс Штилерман не имел ни малейшего понятия, как ухаживать за кем бы то ни было или заботиться о ком-либо вообще, кроме собственной персоны.
В деревне под Скиделем у Ядзи остались отец, Исидор Ковальски, и четверо младших братьев. Мать её умерла при родах младшего из малышей – Янека. Жили они крестьянским трудом, имели собственный хутор и были вполне зажиточны. Держали всякую живность – коров, свиней, птицу… Был у них и земной надел – огород и несколько «соток» пахотной земли. Был Исидор мужик справный, трудолюбивый, человек набожный и трезвый. Но всё изменилось со смертью жены, которую он очень любил, и с которой он жил, как говорится, душа в душу. Потеря была настолько нестерпима, что Исидор сильно запил – и очень скоро хозяйство пришло в упадок и уплыло в чужие руки на торгах, назначенных за долги. Они переселились в тесную хату престарелой бабки, матери Исидора. Ядзя нянчилась с малышами, зарабатывала на хлеб подённой работой по чужим дворам. Проучившись в сельской школе пять лет, она была вынуждена её бросить. Хорошо хоть, что благодаря годам учёбы, она грамоте и счёту разумела. Но время берёт своё, и Исидор стал подумывать о новой жене. Вскоре он приглядел себе «молодуху» - вдову местного кузнеца панну Тырчиньски. Быстро овладев ремеслом коваля, Исидор, как бы оправдывая свою фамилию – Ковальски – вскоре занял место её бывшего мужа и в кузнице, и в постели. После Пасхи сыграли свадьбу, и новоявленный кузнец со своими мальчишками перебрался в добротный дом новой жены, у которой было двое собственных детей.
Ядзя осталась жить с бабкой – с мачехой сразу же возникла взаимная неприязнь. Когда же бабка умерла, Ядзя подалась в Варшаву – «в люди». Ей пошёл 18-й год. Она работала то нянькой, то прислугой, сменив около десятка хозяев – несмотря на «простое» происхождение, нрава она было что ни на есть гордого и характера независимого – не прощала хозяевам ни грубого обращения, ни грязных домогательств. И едва кто-то из них позволял себе по отношению к ней что-то, что казалось ей недопустимым, она тут же покидала этот дом.
До того, как Макс Штилерман нанял Ядвигу для ухода за племянником, она работала горничной и кухаркой в богатой еврейской семье Шимоновских. «Глава» семьи – не очень удачливый коммерсант пан Гжегож, был человеком безвольным и мягкотелым. Он целиком и полностью был «под каблуком» своей жены, которая его ни в грош не ставила. Помимо весьма пышных форм, низкого голоса и тройного подбородка, на котором красовалась огромная бородавка, г-жа Голда Шимоновски обладала еще целым рядом всевозможных достоинств, главным из которых, однако, было баснословное приданное, унаследованное ею от отца. Но несмотря на приданное, женихи не стояли в очереди к Голде Евсеевне с предложениями руки и сердца. И поэтому, когда врачи сообщищли её отцу о том, что дни его сочтены, он буквально насильно – под угрозой увольнения – женил Гжегожа, бедного конторщика, на своей дочери.
Господин Шимоновский смертельно боялся своей супруги. Она его держала «на коротком поводке» и, как гимназисту, выдавала лишь мелкие суммы на «карманные расходы». Он называл себя коммерсантом и финансистом – но его «финансовая» деятельность заключалась в каждодневных праздных шатаниях и пустой болтовне с курьерами в вестибюле Биржи, а «коммерция» - в продаже заезжим коммивояжёрам серебряных ложек или мелких безделушек, украденных из дому … Детей у них не было – судя по всему, жена не слишком обременяла своего мужа исполнением супружеского долга. Посему очень скоро пан Гжегож «положил глаз» на Ядвигу. Несмотря на то, что она одевалась по-деревенски, носила простые блузки и длинные юбки из грубой ткани, заматывала голову платком, а её внешний вид завершал неизменный закрытый фартук из серой холстины, пан Шимоновский, обделённый плотскими наслаждениями, нашёл горничную очень привлекательной и весьма достойной самых изысканных и нежных чувств.
Как-то воспользовавшись отсутствием супруги, он пробрался в её спальню – которую Ядвига как раз в тот момент прибирала – и, незаметно подкравшись сзади, обхватил горничную за талию. От неожиданности, она потеряла равновесие, и пан Гжегож, недолго думая, повалил её на широкое супружеское ложе. Но сильная крестьянская девушка быстро опомнилась – вскочила на ноги и, отвесив звонкую пощёчину незадачливому донжуану, выбежала из спальни. Она тут же поднялась наверх, в свою каморку, и начала собирать нехитрые пожитки. Спустившись вниз, в гостиную, она застала там хозяина. Тот сидел в глубоком кресле, обхватив голову руками. Увидев Ядвигу, он тут же вскочил – и упал на колени со словами: «Умоляю вас, простите! Бес попутал… Это больше никогда не повторится, обещаю вам. И ради Бога, ничего не говорите супруге…» Раскаяние пана Гжегожа казалось ей таким искренним, что она решила остаться…
Скандал разразился через несколько дней. У мадам Шимоновски пропал золотой медальон с фотографией её покойной матери. Голда надевала его только раз в год – в день памяти по умершей. Собираясь на кладбище, облаченная в траурное платье примерная дочь, как обычно, раскрыла небольшую шкатулку, в которой хранился медальон – но его там не оказалось… Они перевернули весь дом, но ничего не нашли. Пан Гжегож предложил супруге обыскать всех слуг и их комнаты. Дом заперли на замок, и начался обыск…
Медальон, вместе с недавно пропавшими серебряными чайными ложками, как и следовало ожидать, нашли в комнате Ядвиги – в небольшом холщовом мешочке, в котором она хранила свою грошовую бижутерию. Разгневанная хозяйка хотела тут же вызвать полицию, но муж её уговорил пожалеть «несчастную сироту» и просто уволить – без выходного пособия…
Оказавшись на улице одна, без гроша, оболганная и униженная Ядвига, бесцельно бродила по городу. Устроиться на новую работу без рекомендаций от прежних хозяев было почти невозможно. Тем не менее, идя по улицам, она невольно искала глазами объявления о предложениях работы, которые расклеивали на афишных тумбах, а иногда и просто на заборах или стенах домов. Но ничего подходящего не попадалось. Сама не зная как, она очутилась на привокзальной площади. Вокруг сновали люди, грузчики толкали тележки с чемоданами и баулами, проезжали многочисленные извозчичьи пролётки и редкие автомобили. Вдруг её внимание привлекла странная пара, пересекающая площадь – высокого роста статный мужчина в пальто с каракулевым воротником, чёрной шляпе-котелок и с тростью в руке - и семенящий за ним щуплый рыжеватый мальчик в серой курточке и помятой кепчонке на голове. Странного же было то, что мужчина картинно размахивал руками и что-то вдохновенно декламировал вслух на незнакомом ей языке. Мальчик явно не поспевал за мужчиной и вскоре совсем отстал. И вдруг Ядвига заметила извозчичью пролётку, которая быстро неслась прямо на мальчугана. Вскрикнув, она бросила свой чемоданчик и, не помня себя, бросилась наперерез пролётке. Извозчик заметил её и, натянув поводья, свернул. Но при этом Ядвига, поскользнувшись, упала на брусчатку. Высокий мужчина, оглянувшись, увидел её и поспешил на помощь. Вскоре они втроём сидели на длинной скамейке и возбуждённо обсуждали происшедшее.
Так Ядвига вошла в их жизнь – его и дяди Макса. Скромная, немногословная, внешне кажущаяся суровой, деревенская девушка стала не прислугой – но членом этой странной семьи. Макс все дни пропадал в театре, домой возвращался поздно и частенько подшофе. Иногда он уезжал на гастроли – по городам Польши, Чехии, Австрии и Германии. Он вёл «богемный» образ жизни, увлекался женщинами, водил шумные компании – но все это обходило стороной скромную трёхкомнатную квартирку на тихой варшавской улице. Дядя оберегал племянника от «тлетворного влияния» театральной богемы. Не имея собственных детей, он не имел ни малейшего понятия о воспитании, но понимал, что главное – это дать образование. Он определил племянника в одну из лучших варшавских гимназий, предварительно наняв учителей для подготовки к вступительным экзаменам.
Отец рос тихим и застенчивым мальчиком, подростком, юношей. Он не имел особенных запросов, не обременял своего дядю никакими просьбами – и это, подчас пугало Макса. «Как он будет жить, когда вырастет?» - расстраивался он – «Ведь у него нет – ни потребностей, ни навыков общения». Не считая занятий в гимназии, отец редко выходил из дому. У него совершенно не было друзей, ни, тем более, подруг. Ядвига тоже себя чувствовала вначале не очень уютно со своим неразговорчивым «воспитанником», но вскоре привыкла. «Малохольный он какой-то, неприкаянный» - думала она – «И где его родители?» Но она никогда не задавала «личных» вопросов – многолетний опыт работы в услужении научил её не вмешиваться в дела хозяев и не проявлять излишнее любопытство.
Их диалоги были очень простыми и касались только «бытовых» тем: «Шимек, ты хочешь чаю?» «Спасибо, Ядзя!» «Отчего паныч не ест? Не вкусно или нет аппетита?» «Спасибо, Ядзя, вкусно! Но я действительно не голоден». «Здоров ли паныч?» «Да, я здоров – просто немного устал» «О чём паныч задумался?» «Сам не знаю, Ядзя». Она стирала ему рубашки, бельё, штопала и гладила одежду. Он часто болел – и тогда она становилась сиделкой. Прислушиваясь к его неровному дыханию, она вспоминала своих братьев, отца… Как они там? Но ехать в деревню не спешила, понимая, что уже давно стала там чужой. И тем сильнее она привязывалась к этим странным людям, чей образ жизни, мысли и желания были ей совершенно непонятны.
Макса она буквально боготворила. Он казался ей небожителем, великолепным, восхитительным, непостижимым и недосягаемым. Он был всегда элегантен, гладко выбрит, роскошно и по моде одет. Светлые волнистые волосы, пронзительные серые глаза, классические «римские» черты лица. Говорил он странно, непонятно, словно постоянно произносил театральные монологи. Она всегда с восхищением смотрела, как он спускался по лестнице из своей спальни в маленькую гостиную, поигрывая тростью. Он был для неё чуть ли не пришельцем, представителем иного мира… Его движения были полны неповторимого изящества и благородства… Он удивительно отличался от всех мужчин, которых она когда-либо встречала... Да, она была в него влюблена – той безнадёжной и безумной любовью, в которой она сама боялась себе признаться. Она старалась отогнать от себя эти мысли. Но, засыпая, всегда думала только о нём – и стыдясь собственных фантазий, тем не менее, часто давала им волю… И при этом она твёрдо знала, что скорее умрёт, чем признается Максу в своей любви.
Ей уже было около 30. Ядвига редко задумывалась о собственной судьбе. То самое эго, которое для большинства людей имеет первостепенное значение и является для них центром мироздания, у нее полностью отсутствовало. Она была прирождённой слугой – в лучшем смысле этого слова. Более того, она мечтала быть рабой, не иметь ничего своего, быть преданной и отдавать себя всю без остатка тому, кто творил для неё добро. Но вместе с тем, она была горда - той неимоверной, внутренней гордостью, которая совершенно отвергала всяческую человеческую подлость, пошлость, грязь, ложь и предательство. Да и откуда ей было знать, что в ней течёт благородная кровь польской шляхты…
http://stihi.ru/2019/08/30/717