(предыдущая глава из романа «Миледи и все, все, все»
«офицерский патент д' Артаньяна»!
http://www.stihi.ru/2019/09/01/2444)
Миледи… Герцогиня де Шеврез…
Возьмём ещё, к примеру, д’Артаньяна.
Кто страстью управляет «вира-майна»?
Возможно, Бог. Скорее даже, бес.
В условиях войны страсть экстремальна.
Любовно-упоительная страсть,
с которою недолго и пропасть,
поскольку напряженье аномально!..
...Жить тяжко и в сердечках, и в крестах.
Победно поднят чей в финале стяг
к торжественному ходу эпилога?
Черты войны воскреснут на листах.
Листы расскажут, коль судить нестрого...
...С войной не только враг приносит страх.
В осаде голод крут – война жестока!
Хотя у Ла-Рошели сильный враг,
врагу от осаждённых тыква – бряк! –
еды у нас навалом, мол, до срока,
пока вас не погоним от порога...
...Героев меньше, чем простых вояк –
тех и других не сводит рокировка.
В партикулярном, или в стихарях,
как и в мундирах, живы поговоркой:
для подвига возвысь дух над сноровкой...
...Войну де Ришелье воспринимал
со всем смиреньем с личным деспотизмом.
Пугал он Ла-Рошель, как Ганнибал
пугал весь Рим, пока им не был изгнан...
...Осадный лагерь стал весьма велик,
впитав в себя окрестные селенья.
Прелата утомили ржанье, крик
и он себе устроил новоселье.
Когда дорожный постоялый двор
занял под резиденцию Владыка,
его гвардейцы лезли на забор,
как пацаны от мала до велика.
Средь этих любознательных не вдруг
распространились вычурные слухи,
и воины с назойливостью мух
глазами липли в окна на досуге.
Одни из них пытались разглядеть
красавицу с достоинствами феи.
Другие – было их примерно треть –
сплотились, спекулируя на вере
в восставшую из ада. В общем, жуть!
Шеф Афродите не давал всецело
возможности красой своей блеснуть –
уж слишком много страждущих прицельно
охотились глазами на красу.
Мол, нет ли некой слабости, изъяну?
Прелат ей разрешил гулять в лесу,
охрану же доверил д'Артаньяну.
Она, имея спрос у Ришелье
и пользуясь его расположеньем,
сама просила, чтобы за пол-лье
от дома, в лес, далёкий от сраженья,
её возил на выгул лейтенант.
Страж возлюбил тенистую дубраву,
в которой тет-а-тет мог оттенять
красу зазнобы, уложив на траву
её в одежде, а потом и без…
Мадам рвалась с утра аж в этот лес.
Страсть, молодость, раздолье на природе
их жизнь обогатила чем-то, вроде
гармонии, прославившей Эдем.
По части их совместного досуга
страж был благоразумно всюду нем,
и страждущих доканывала скука.
Война войной, а в пылкости любви
любовники друг друга не уступят,
а если сами страсть свою остудят,
то будут, безусловно, не правы.
Любовники балдели две недели,
в траве располагаясь на плаще,
а не в карете и не на постели.
На козлах восседал один Планше.
Любовников сводил не голос духа –
зов плоти ими правил целый день.
В то время было и тепло, и сухо.
Двух обнажённых тел касалась тень.
В их сторону наставив только ухо,
Планше дремал – он был теперь сержант.
По факту, а не только лишь по слухам,
в его судьбе попёр нежданный фарт,
благодаря, конечно, д'Артаньяну.
Сержант и лейтенант несли вдвоём
при Афродите внешнюю охрану.
Так и несли, пока не грянул гром.
Планше – не из числа вуайеристов.
Цикады да пичуги – тишь да гладь.
Мадам нежна, а д'Артаньян – неистов.
Любовникам чего ещё желать!?
Ревнивцы б разыскали их, но хитро ж
утаивала пара страсть свою.
Однажды после сладострастных игрищ
красотка, отошедшая к ручью,
назад к карете так и не вернулась.
Беспечная охрана встрепенулась.
Обегав все деревья и кусты,
а голоса сорвав до хрипоты,
без спутницы они вернулись в лагерь.
Но как бы все не перенапряглись,
они в душе желали щедро благ ей,
а, главное, желания найтись.
* * *
А Ла-Рошель по-прежнему умело
и стойко защищалась в этот год.
…Ночь выдалась безлунной. Как стемнело,
начальник караула у ворот,
хотя и не был вовсе склонен к риску,
едва держась от стресса на ногах,
принял снаружи и прочёл записку:
«Сочувствующий вам, с нуждой в деньгах,
вам передаст убийцу Бекингема,
чтоб было что британцам запродать.
Коль вас интересует эта тема,
мы можем время в торге скоротать»…
Да, Бекингем последней был надеждой
отважных гугенотов много лет.
Как жаль, что не носил лорд под одеждой
броню, что отразила бы стилет!
По слухам, подстрекателем убийцы
была одна француженка, но ей
от судей удалось уйти, укрыться,
в конце концов, на родине своей.
Начальник караула однозначно
был в деле поучаствовать не прочь
и с любопытством, а точнее алчно,
шагнул из башни за ворота в ночь.
В переговоры с ним вступила дама,
на вид не маркитантка, не путана,
достаточно смазливая, чтоб ей
доверился в ночи сержант-плебей.
С ней были только два головореза
с длиннющими усами до груди.
Сержант мог не бояться перевеса
их сил над караулом позади.
Глух, низковат и этим сексуален
был голос у явившейся из тьмы.
Она могла б стать королевой спален,
а занялась торговлею людьми!
Сержанту за посредничество в деле
красотка обещала море благ.
Сержант из всей заманчивой затеи
не одобрял лишь собственный напряг.
Сошлись на том, чтоб сделку всю к рассвету
закончить бы, доставив сам объект
в ворота, если в золоте монету
найдут на нужный вес, на вкус и цвет.
Прикидывая выгоду и плату,
и прежде прочих собственный навар,
сержант послал записку лейтенанту.
Он сам не мог покинуть пост, но впал
в горячку предвкушения поживы.
С деньгами вскоре прибыл лейтенант,
и были его первые позывы
обращены на то, чтоб комендант
вошёл бы в долю, но сперва в курс дела,
чего душа сержанта не хотела.
Считая это дельце уж своим
желал он, чтоб считались бы и с ним,
когда настанет время сделки века.
…Сержант силён и молод, не калека
и в лихорадке алчной суеты
так поспешил он в руки взять бразды
переходящей власти на воротах,
что с ношей в Ла-Рошель пустил «купцов».
Ни разу в экстремальных переплётах
он не был, но себя средь храбрецов
сержант считал значительной фигурой.
«Купчиха» и эскорт ночных сычей
из трёх бритоголовых усачей
со связанной красоткой белокурой
к воротной башне, как из-под земли,
явились и спросили, где награда.
Торговцев в караулку провели
но на предмет оружия, как надо,
в воротах обыскали мужиков,
пришедших в широченных шароварах.
Те подчинились без обиняков.
При них не оказалось даже малых
привычных засапожников – всё чисто.
«Купчиху» не обыскивали – та
была неаппетитна, немясиста.
Ощупывать такую – срамота!
И тотчас же вниманье гугенотов
на связанную даму перешло.
Число бы любопытных возросло,
но в караулку не было двух входов.
И не один уж местный гамадрил
тянул к красотке руки плотоядно.
Зевак настырных еле осадил
дружок купчихи, хмурый и громадный.
Но пленницу старались разглядеть
все так, что не спалили только чудом
ей факелом лицо. «А ну-ка геть
отсель! Цена есть и паскудам!
Сперва плати, потом – жги, хоть живьём!
Однако, это фифа дорогая.
Зря что ль её тащили мы втроём,
ещё и от патрульных убегая!
Из-за неё зарезан Бекингем!
Вот вам она! И не один ли хрен,
наживы ради, или для закуски! –
сказал бритоголовый по-французски,
но у него ужасный был акцент. –
Само собой, нужна нам наша доля.
Добыть злодейку – дело непростое.
Её мы принесли вам не в презент».
Не обладая истинным талантом
вести переговоры не весть с кем,
сержант сам объявил себя гарантом
защиты тайной сделки от проблем.
Десяток караульных для подмоги
на всякий случай взял себе сержант
для сделки века. Трус или педант?
У связанной не только руки-ноги,
у связанной не двигались уста.
Предмет продажи оказался сонным,
но по приметам, даже не условным
(совпали и лета и красота),
сержант не задавался пустяками
и подлинность признал без нареканий.
Пока не возвратился лейтенант,
а с ним, не дай Бог, вместе комендант,
пора купцам отсчитывать монеты,
чтоб с этого себе забрать откат.
От факелов вполне хватало света,
сержант переключился на уклад
монет в единый столбик. У гаранта
росло число помощников – всяк рад
был тоже зафиксировать свой взгляд
на луидорах под рукой сержанта.
Звенело злато, и звенел комар.
Сержант забыл о главной своей роли.
«Купцы» же обступили свой «товар»
и, временно оставшись без контроля,
преобразились – чай, не рота харь,
а меньше где-то вчетверо иль втрое,
была и в караулке, и на воле
за дверью, чтоб, чуть что, поднять тут хай
и сна лишить всех прочих гугенотов.
Косясь на ларошельских идиотов,
заворожённых блеском золотых
и ставших беззащитнее слепых,
пришельцы дружно сунулись под юбки
своей безвольной узницы и вмиг
на эти неприличные поступки
откликнулись хозяева, чей крик
враз оборвали сабли и кинжалы.
Под юбками хранился арсенал!
А вскоре уж хрипели и визжали
от яростных клинков (ударов – шквал!)
на улице соратники убитых.
Бедняги в шоке! Но о них ли речь!
У нападавших с черепов их бритых
свисали оселедцы. Не убечь
врагам от разошедшихся козаков!
Кураж козачий ратный не пресечь!
Кураж повсюду будет одинаков.
Ох, запорожцы! Разгулялась Сечь!
Казачьи сабли, словно бы живые,
по воздуху летали, сея смерть,
кромсая торсы, руки, лица, выи.
Недружно стали выстрелы греметь,
но пули караульных почему-то
упрямо избегали смельчаков,
и бились, не жалея потрохов,
налётчики, как бешенные, люто.
Рядившийся купчихой Арамис
за спинами козачьими завис,
но, видя, что идёт всё, как по нотам,
шмыгнул целенаправленно к воротам.
Не повезло сегодня гугенотам.
Сейчас их ждёт ещё один сюрприз.
Попутно сбив кого-то апперкотом
и маскируя шпагу, Арамис
единственным двум стражам сделал «чи-из».
При виде яркой женщины солдаты
расслабились и были даже рады,
как понял по их харям Арамис.
Приблизившись, на сластолюбцев сразу
направил он и шпагу, и пистоль.
Клинок у горла, как и грозный ствол,
заставили прислушаться к приказу
и снять с петель внушительный засов.
Солдаты понадеялись, что дама
бежит из Ла-Рошели и без слов
открыли ей ворота. Дикий рёв
стал жутким продолжением бедлама,
и не успели лохи крикнуть «мама»,
как вал людской, заставший их врасплох,
плоть опрокинул, сбив буквально с ног.
Так в результате ловкого обмана
и трюков лицедея-ветерана
отряд козачий сквозь проём ворот
ворвался в башню. Нет, не сумасброд
подкинул запорожцам авантюру,
а хитрый Арамис. Он и де-юре,
и сам де-факто в группе штурмовой
стал лидером, рискуя головой.
В один момент с козачьим наступленьем
был караульным выделен резерв.
Взбодрённые солидным подкрепленьем
сражались гугеноты, смерть презрев,
но всё же неминуемо от башни
их потеснили прочь сечевики.
Атаки ла-рошельцев были зряшны –
во всём превосходили их враги.
Проснувшись, горожане ополчились.
Бой принял непредвиденный размах.
Усилия сторон ужесточились.
Вся Ла-Рошель стояла на ушах.
«А вот тебе в хлебало пулю! На, гость»!
«Держи, хозяин, саблю в брюхо! На»!..
Казалось бы чуть-чуть и оправдалась
козачья авантюра бы сполна,
но горожане выкатили пушку
на улицу за спинами своих,
и куренной скомандовал «вертушку» –
манёвр козачий. По сигналу вмиг
отхлынули рубаки, огрызаясь
огнём своих пищалей точно в цель.
А всяк, кто в арьергарде был, как заяц,
петлял по мостовой. Бег без потерь,
в дыму, тянулся вплоть до поворота,
где за углом, построившись во тьме,
устроили засаду… Полурота
преследующих пала по вине
своей неосторожности напрасно.
И всё ж, как ни ужасен был урон,
стал комендант расчётливо и властно
ковать свою победу. С двух сторон
по стенам крепостным бежали к башне,
в тыл запорожцам, свежие стрелки.
Пока козаки в схватке рукопашной
пускали в ход и сталь, и кулаки,
в затылок им ударил бы с рассветом
прицельно сверху смертоносный залп
и всё могло б закончиться на этом,
и сгинули козаки в деле зря б…
(продолжение следует)