Пустынно за столом, укрытым белым-белым,
По скатерти несет холодную пыльцу,
И гости за столом скучая пили негу,
Похрапывая тихо, древлянин мял княжну.
Все было не в первой, за часом час все тише,
Все медленнее дни, казались по утрам,
Но кто-то крикнул: "Эй! Княжна, меня не слышит?
А ну станцуй нам всем, да так чтоб рухнул храм!"
Я думал отлегло, но небо опустилось,
В груди ее печать душила ноготу,
Царевна, сбросив кожу, из жабы превратилась,
Вспоров себе же брюхо, в сверхновую тоску!
Глаза ее пустые, сквозь тьму пылают солнцем...
Меж пальцев как змея сочится крови нить,
Звезда горит во лбу, крик боли в ребра бьётся,
И месяц под косой отточенной блестит...
Она прочла слова и поднялась над бездной,
И рукава ее, как вихри расплелись,
Из одного из них рвануло пламя крестным,
Цепляя ноздри тмином, и разрывая рты,
Катились комья ветра, высушивая землю,
Ломая с хрустом сны, сплетая в жгут мозги,
Она рванула вновь, вино вдруг стало мелом,
И хлеб крошась на зерна, рассыпался в мольбы...
Она рукой взмахнула и рукавом железным,
Скрежещущая длань земли вспахала вой,
Второй рукав был полон, и небосвода треснул
Хрустальный купол, звезды рассыпались мукой.
Хрипя под голод сердца, река подняла веки,
И лед кромсая кожу, взревел срезая сам,
С беспомощных полей, рычащий камень пегий,
Понес глухую жижу к скрипящим берегам...
Царевна в упоеньи метала молний версты,
Душила и рвала в куски своих гостей,
Залив кровавым супом, в кружении невесты,
Княжна дарила танец душою всей своей...
Она то билась в ставни, то хохоча каталась,
В грязи ломая кости, то поднималась ввысь,
Царевна в эту ночь уж так натанцевалась,
Что вздрогнула земля, и воды поднялись.
И вот устав от дикой, безудержной и смелой,
Она смеясь открыла лазурные глаза,
Разорванное платье, когда-то было белым...
Скользнуло одеялом, и поднялась сама...
Красавица окинув раскошные покои,
Под нос себе тихонько шепча и бормоча,
Оставив грязь и пепел, дух мужа успокоив,
Она метнула факел и баню подожгла...