итака
Чуть слышно секунды в эонах стрекочут-токуют,
За край ойкумены устало утечь потакая.
Кто в сердце таскает по свету итаку какую,
Не светит тому лет уж десять итака такая.
Что время? Циклоп, не сметливей слепца Полифема?
Ты славно провёл его, волче, в овечьем обличье,
То присказка странствий, она же, в девичестве, тема.
А рема - ремарка, и небо щебечет по-птичьи.
Портрет имярека не равен стал сумме деталей,
Плодимых эпохой, где квантами памяти – мемы,
А мнеме* цела, как в ракушке уснувшая гемма,
В шкатулке Елены (камео). Троянских баталий
Беззвучно кино, и сирены совсем безголосы.
Какое койне, где словарные гнёздышки свиты?
Как птицам, сидящим на ветке одной изоглоссы,
Кормить семенами птенцов своего алфавита?
Шагреневость карты, прокрустовость веры и правил…
Пройдя сквозь кротовые норы эгейского карста,
Находишь лишь то, что забыл, а не то, что оставил.
Она и причина расстройства, она и лекарство.
* мнеме – память (греч.)
;
Беспилотное
Мене, мене, текел, гелий, упарсин.
Много лет тому назад и много лун
Он созрел на ветке, цитрус-цеппелин,
И уплыл в туман, молочный, как улун.
Кистепёрым махолётам не чета,
Верхоплавкам атмосферным форы дал,
От падения спасает высота,
Сам икар себе и сам себе дедал.
На приколе, на прицеле, на цепи.
Что за ржа суда в сухой заводит док?
«Водоплавай, не летай и не глупи,
Эй, сарынь, давай, на кичку, пар - в гудок!»
Бродят в гавани бездомные огни.
« - Далеко вам?» - «Да на выселки, подбрось».
«- Эй, трансформер, коль свободен, то мигни,
Крибле-крабле, шестерёнка, полуось».
Как сказал один заслуженный семит,
Оказавшийся, к несчастью, не у дел,
«Этот локус даже полный безлимит
Превращает в оголтелый беспредел».
Шар снаружи, но амфибия – внутри?
Философским пароходом - за бугор!
Сколько ручку ты судьбе ни серебри,
Но её не объегоришь, кьеркегор.
Он заходит в порт с эскортом афалин…
Бортжурнал. Пока не полный, но абзац:
«Упадает беспилотно цеппелин,
Улетает мой бесплотный пепелац».
________________________________________
;
Донное
По радио утром сказали: «Достигли дна» -
И город накрыло солёной морской шугой.
Вполне атлантидно под нами плывёт страна,
И мы кессонно не знаем такой другой.
Кто ласты клеит, кто жабры себе растит,
А солнце вверху в абажуре из снежуры.
Молчи, непечатных знаков копя петит,
Пока на соседних звёздах цветут миры.
Оксюморительно видеть сухим сырьё:
В подводном царстве нелепо играть с огнём,
Но только всё чаще ты слышишь, как ё моё,
Крепчая, становится этаким общим ём.
________________________________________
;
Чиж мой деревянный
В туман, как сталкер, вброд ступая, уходит лес,
Он в кружелях тенёт истаял, во мгле исчез,
В эфирных прядях хлорофилла, в узорах жил,
«Куда попал ты, робин крузо, и где ты был?»
До родникового соседства, до естества,
Щекочет нос от пуха детства – едва-едва,
Где одуванчики хмельные, пыльца дерев,
И цвет шафрана и кипрея, и львиный зев,
И шмель, качавшийся на вербе, в янтарный дром
С последним чеховским “Ich sterbe…” ушёл добром,
И деревянный чиж, летящий через года,
Мальчишкой брошенный, попавший ко мне, сюда.
санитар
Ариадна тает, речи теряя нить:
«Абонент недоступен. Пытался перезвонить».
Колет кубик – по протоколу,
а он
скользит по глиссаде в кому,
туда, где вязкая глубина.
- «Ариадна..!»
Он не знает, при чём здесь минос, при чём здесь крит.
Знает я – но я с двоими не говорит.
Я сливается с ним, остаётся она одна –
Ариадна.
Ариадна мерцает - дорожка света и щель в стене,
Пациент – реконструктор, сломавший своё пенсне.
Белизна больничная взгляды пьёт до глазного дна,
«...адна…»
Раньше были луанда, герат, мосул.
Я пытался бодриться. На этих двоих – уснул.
И за сон на посту мне назначен чужой рубеж
И бомбить за него воронеж и марракеш.
;