Это был долгий утомительный день. Воля случая накинула на мои плечи мантию судьи, и вот уже десятый час кряду я интервьюировал нескончаемых кандидатов. Вспышка мимолётного заката давно минула, но несколько вентиляторов под потолком продолжали неутомимо резать воздух на ровные кусочки. Пожелтевший от времени кондиционер также трудился как мог; периодически он покряхтывал, и, казалось, понимал и сам, что сражения с духотой давно уже не его конёк. Обшарпанная неказистая мебель, сероватые от намазанной многими слоями пыли стены и глухие шторы, музейный компьютер, всё это на целый день перешло в моё безраздельное владение.
"Насколько же беспощадно время к творениям рук человеческих?" – невольно подумал бы каждый на моём месте, когда перед закатом я снимал с одного из окон грязно-алую шпору вместе с флагштоком, на котором она висела. В том диком краю где я находился (обшарпанном в целом как и вышеописанный кабинет), даже солнце казалось так утомлялось за день, что не очень-то церемонилось с закатными представлениями, оно как бы падало лишь бы куда за горизонт словно подкинутый мяч с песком.
Решетки на окнах третьего этажа должно быть охраняли музейный экспонат на моем столе и создавали нерадостную атмосферу, пальмы и другие зеленоголовые стояли внизу безразлично замерев.
Статистика удручала: из более, чем двух десятков фамилий на немного уставшем листе бумаги, едва ли треть имела по соседству плюс.
"Несильно ли я придираюсь к ним?" – периодически задавался я вопросом, всё более печалясь отрицательными ответами. И хотя мне следовало закрывать глаза на тот факт, каким шансом, буквальным билетом в жизнь, для кандидатов мог стать плюс рядом с его или её фамилией, спрятать в себе человеческое было непросто.
Наконец я решил, что с меня довольно и попросил пригласить последнего кандидата. Вошла довольно миленькая высокая девочка. Девушки были редкостью, примерно одна на десять человек, а встретить милое создание вдали от родины, это как отыскать слиток золота в бескрайнем океане: вроде как оно есть не только в затонувших трюмах, но и в каждой капле, но это какие-то ионы, а так чтобы целый слиток…
Скромностью, граничащей с абсурдом, были скованны её движения, безупречной почтительностью, выдрессированной воспитанием, треножены слова. Даже длинное бордовое платье в пол было сшито из плотной толстой материи не по климату, строгие родители девушки, должно быть, были бы рады и простой мешковине, если бы не менее строгие глаза соседей. Но как сложно было прятать Золушку за отрепьем и работой, так и эта кощунственно грубая едва гнущаяся материя лишь усиливала контраст, подчеркивая гибкую юность хозяйки.
Начало нашего разговора было положено несколькими дежурными вопросами, призванными как снять волнение кандидата, так и расположить его к лёгкой беседе. Далее, отвлекаясь на изучение привлекательных черт (однако не подавая ни малейшего вида), с толикой небрежности и свободными жестами я продолжил осторожно, словно сапёр, определять уровень подготовленности кандидатки. Несмотря на то, что с некоторыми сильными интервьюируемыми можно порой начинать с вопросов из разряда тяжёлой артиллерии, мне отнюдь не хотелось начинать жёстко и твёрдо, напротив на протяжении всей беседы меня не покидало неодолимое желание расположить к себе Ребекку (этим именем она подписалась в моём списке). Хотелось понять хотя бы одного, хотя бы последнего кандидата, действительно понять, что за человек передо мной, переступить границы действия тумблеров, которые так легко и мгновенно включаются, и которые так сложно выключить без воли хозяина – я упоминал о них, это гротескные скромность и почтительность.
Чёрные волосы Ребекки были строго скреплены на затылке, милый носик задорно чуть вздернут. Живые немного нервные губы успокаивались, едва хозяйка умолкала в моём присутствии. Создавалось впечатление что им отнюдь не чужды частые улыбки, а то и редкая гримаска, но чтобы видеть их раскрепощёнными, увы, мне было необходимо сыпать вопросами. Тёмные глаза Ребекки были раскосы и, как это часто бывает, являлись самой привлекательной частью юного лица. Лично меня они захватывали своей гипнотизирующей, если не сказать – издевательской, непредсказуемостью. То и дело мне хотелось то понять куда смотрит второй глаз, если один из них почтительно удостаивал меня своим блеском, то попасть в объектив обоих, то выяснить действительно ли раскосые люди могут менять "основной" глаз. Большую часть времени Ребекка посматривала на меня правым оком, но иногда вдруг почему-то следка поворачивала головку, и я, в общем-то немало опешив, оказывался под прожектором левого глаза, который казался мне более лукавым. Довершением довольно пленительного образа выступали тонкие длинные пальцы – прерогатива субтильных высоких барышень. Несколько раз в порыве размышлений Ребекка, несмотря на закрытость позы, грациозно перебирала пальцами воздух, - так истый метатель ножей играет кинжалами.
Наша беседа лилась своим чередом. Всё началось с того, что кандидатка нежно-тёплым голосом доверчиво рассказала мне, как однажды она упустила шанс, который дала ей жизнь и очень мило совсем по-детски заметила, что впредь никогда не повторит былой ошибки. На мои всё усложнявшиеся вопросы Ребекка отвечала с обычной лёгкостью, которая, казалось, была присуща ей в целом. Ударила тяжёлая артиллерия двоякости, был сброшен напалм абсурда, наконец, запущенны баллистические ракеты с надписью "за гранью добра и зла", но сияние чистого разума шутя отразило все мои риторические нападки, выстроило стройные логические цепи оборонительных заграждений, изобрело сильные и доходчивые легионы примеров. Так что когда развеялся первый воображаемый пепел интеллектуального сражения, моя оппонентка не только не была ни на йоту задета или оцарапана, но просияла в моих глазах украшенная медалью "За гармонию ума и красоты" и новыми погончиками "Уважаю".
Далеко за пределы дозволенности заведённого мной пятнадцатиминутного таймера вышли мы в тот вечер с Ребеккой, пару раз она на мгновения выключала те самые злополучные тумблеры и становилась ещё прекрасней, и не раз заставляла меня между слов вдохновлённой беседы грустить, то ли от того, что наш разговор происходил вовсе не в уютном кафе, и может быть не в тех ролях в каких хотелось, то ли от того, что до боли в сердце кого-то напоминала.
---
Прошли многие годы. Я прогуливался по старым добрым улочкам Швейцарии и, как это часто бывает в дождливую погоду, был приглашен в одну из церквей тоскливой мелодией органа, усиленной грустным едва уловимым хором. В соборе было довольно много людей, но я нашёл свободное местечко на одной из лавок. Музыка содержательно напоминала "Реквием", хотя это был не Моцарт, она завораживала и действовала практически беспощадно. Унесённый ею я перестал замечать время, однако вскоре пастор что-то сказал и люди начали вставать, впрочем, звучание и хор не прекращались. Несильно заботясь о том, что происходит вокруг, я решил сидеть до тех пор, пока звучит музыка, впрочем, какой-то дед потряс меня за плечо, вероятно решив, что я заснул. Он объяснил, что все приглашены подойти попрощаться, и только тогда я понял, что странным образом попал на похороны. Все двинулись круговым движением к алтарю, я поплёлся следом: любопытство и невозможность не позволили мне идти против толпы.
Нескоро я оказался у гроба, и в итоге направился к нему лишь оттого, что посчитал для себя необходимым отдать последнюю дань уважения человеку, который неведомо для нас обоих приютил меня во время дождя. Смешанным было моё чувство, когда я постепенно узнал Ребекку. Хотелось и радоваться внезапной встрече, и кричать от её безрадостной дикости, ведь это был только второй раз, когда я видел свою знакомую. Её седые волосы были всё так же строго убраны на затылке. На постаревшем желтоватом лице то тут, то там пробегали редкие, но глубокие морщинки. Носик был так же задорно чуть вздёрнут. Мне ужасно не хватало раскосого взгляда на всё ещё прекрасном лице. Не было больше той непредсказуемой загадочности. А без неё больше не было и Ребекки.
21019