(из цикла "Государи")
I.
Он начинал светло и прямо:
Взрослел, учился, воевал...
Но злой души гнилая яма,
Её зияющий провал,
Всё поглотили, не осталось
В нём даже чёрточки живой.
Заря багряная металась
Над обезумевшей Москвой,
Губились те, кто был опорой,
Давилась Русь опричной сворой,
Дымилась кровь под колесом,
И содомит плясал у трона
И, теша нового Нерона,
К нему ласкался жадным псом.
II.
Нет, ты не Царь – ничтожество кровавое
С трусливой дрожью в сморщенных руках,
И не тобою созданной державою
Гордимся мы и чтим её в веках.
Вновь пред тобой иные раболепствуют,
Лже–православно здравицы поют,
В святые прочат, памятники льют...
А черти в пекле воют и свирепствуют.
III.
Под плач народный, крик вороний
Сидел палач на русском троне,
Не Грозный Царь, а лютый зверь.
И в бездну распахнулась дверь,
Когда хрипел он пред кончиной:
"Я – бес под царскою личиной,
За всё воздастся мне теперь...".
_________________________
* Иллюстрация:
картина "Навет царю Иоанну",
художник Андрей Шишкин.
Иоанн IV – единственный из Русских Царей, вызывающий у меня полное и совершенное неприятие, вплоть до омерзения. Мои чувства к нему точно такие же, как у А.С.Пушкина, Н.М.Карамзина, А.К.Толстого, Л.Н.Гумилёва, А.М.Панченко, В.Б.Кобрина.
Работая над циклом "Государи" я даже для наименее симпатичных правителей (вроде Василия Шуйского) стараюсь найти если не добрые, то хотя бы спокойные, взвешенные слова. Но – не для Иоанна IV!
Те, кто сегодня стараются обелить Грозного, вслед за ним отмывают от крови и Джугашвили–Сталина, и большевизм. В сущности, нынешняя апологетика Грозного – дело дьявольское и являет собой ту же атихристианскую коммунистическую псевдо–мораль.
Вот – суровая и точная мысль из книги выдающегося современного писателя, историка Бориса Александровича Алмазова "Ермак – князь Сибирский": "Слепа была гроза над Русью, слепа, беспощадна и кровава... И смысл её необъясним или смутен и доныне, а бывым при расправах тогда, в то кровавое время и вовсе казался адом, под ногами каждого разверзшимся. Всё чаще раздавался шёпот в потаённых углах, что на троне воцарился антихрист. И впервые, зато навсегда, была подорвана вера русского человека в богоизбранность Царя, в то, что Государь правит милостию Божьей...". Здесь, в подорванной Иоанном Грозным вере русского человека в богоизбранность монарха, кроются истоки последующих бед России: Смутное время, Раскол, крушение Империи...
Лев Николаевич ГУМИЛЁВ
(1912 – 1992)
ОБ ИОАННЕ ГРОЗНОМ И ОПРИЧНИНЕ
("От Руси к России: очерки этнической истории")
"Главное содержание опричнины – совершенно беспрецедентные и бессмысленные убийства ради убийств. Однако самая страшная и существенная этническая характеристика опричнины заключается в том, что и Царь и его опричники были абсолютно уверены в благости своих чудовищных злодеяний.
Сначала Иван, убивая тело, стремился также "убить душу" – тела рассекали на мелкие части, а в русском простонародном православии существовало и до сих пор существует предубеждение, что "без тела" покойник не может предстать на Страшном суде.
Потом Царь стал заносить имена своих жертв в синодик, служил по ним панихиды и искренне считал свое покаяние совершенно достаточным для образцового православного христианина.
Более того, Грозный создал совершенно особую концепцию царской власти. Он полагал царское величие равным Божьему и потому лишал подданных права как–либо обсуждать его поступки. Таким образом, в опричнине мы в чистом виде сталкиваемся с тем, что характерно для каждой антисистемы: добро и зло меняются местами".
Николай Михайлович КАРАМЗИН
(1766 – 1826)
О ЛИЧНОСТИ ИОАННА ГРОЗНОГО
("История Государства Российского")
«Иоанн рано усвоил себе привычку ходить, оглядываясь и прислушиваясь. Это развило в нем подозрительность, которая с летами превратилась в глубокое недоверие к людям. В детстве ему часто приходилось испытывать равнодушие и пренебрежение со стороны окружающих. Безобразные сцены боярского своеволия и насилий, среди которых рос Иоанн, были первыми политическими его впечатлениями. Они превратили его робость в нервную пугливость, из которой с летами развилась наклонность преувеличивать опасность, образовалось то, что называется страхом с великими глазами. Вечно тревожный и подозрительный, Иоанн рано привык думать, что он окружён только врагами. Это заставало его постоянно держаться настороже; мысль, что вот–вот из-за угла на него бросится недруг, стала привычным, ежеминутным его ожиданием. Всего сильнее в нём работал инстинкт самосохранения. Все усилия его ума были обращены на разработку этого чувства».
«Иоанн достиг наконец высшей степени безумного своего тиранства; мог ещё губить, но уже не мог изумлять Россиян никакими новыми изобретениями лютости. Скрепив сердце, опишем только некоторые из бесчисленных злодеяний сего времени. Не было ни для кого безопасности, но всего менее для людей известных заслугами и богатством: ибо тиран, ненавидя добродетель, любил корысть. Гнев тирана, падая на целые семейства, губил не только детей с отцами, супруг с супругами, но часто и всех родственников мнимого преступника. Но смерть казалась тогда уже лёгкою: жертвы часто требовали её как милости. Невозможно без трепета читать о всех адских вымыслах тиранства, о всех способах терзать человечество. Для мук были сделаны особенные печи, железные клещи, острые ногти, длинные иглы; разрезывали людей по составам, перетирали тонкими веревками надвое, сдирали кожу, выкраивали ремни из спины...».
«Князь Дмитрий Оболенский–Овчинин, сын Воеводы, умершего пленником в Литве, погиб за нескромное слово. Оскорблённый надменностию юного любимца Государева Фёдора Басманова, Князь Дмитрий сказал ему: "Мы служим Царю трудами полезными, а ты гнусными делами содомскими!" Басманов принёс жалобу Иоанну, который в исступлении гнева, за обедом, вонзил несчастному князю нож в сердце; другие пишут, что он велел задушить его».
«Таков был Государь! Ему ли, должны мы наиболее удивляться? Если он не всех превзошёл в мучительстве, то его поданные превзошли всех в терпении, ибо считали власть государеву властию Божественною и всякое сопротивление беззаконием; приписывали тиранство Иоанна гневу небесному и каялись в грехах своих; с верою, с надеждою ждали умилостивления, но не боялись и смерти, утешаясь мыслию, что есть другое бытие для счастия добродетели и что земное служит ей только искушением; гибли, но спасли для нас могущество России: ибо сила народного повиновения есть сила государственная».
«Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти: стенания умолкли, жертвы истлели и старые предания затмились новейшими... доказательства дел ужасных лежали в книгохранилищах, а народ чтил в нём знаменитого виновника нашей государственной силы... отвергнул или забыл название Мучителя, данное ему современниками. И по тёмным слухам о жестокости Иоанновой доныне именуют его только Грозным, не различая внука с дедом (Иван III), так названным древнею Россиею более в хвалу, нежели в укоризну. ИСТОРИЯ ЗЛОПАМЯТНЕЕ НАРОДА!»