Открыв глаза на пограничном поле жизни,
Я ощутил желание кричать.
Колени были крепки — сдавали только мысли,
И я никак не мог начать бежать.
Пришел мне дьявол в пенистом закате,
Рога загладил, муху отогнал хвостом.
Я оправдался, что не лазал в винограде
И что не плакал за поминочным столом.
Он щурил щели глаз, язвя улыбкой,
И только скалил ряд косых клыков.
Я не родил надежды мнимой, хлипкой,
Как дала жизнь Мария в ночь волхвов.
Закат исчез и сгусток из чернильниц
Заляпал небо, точно кровь мрачит града.
Воззвать успел к отцу: "О, мой кормилец!
Пришла моя мучениям отдаться череда!
За то, что робким был, не мог найти дороги,
И что себя любить боялся при других...
Я снегом был, холодным, грязным, кротким,
Не грел себя, морозил всех чужих!
Мне не хватало места в кабаках,
Где собирались рожи зла и скверны,
Но не нашёл приюта и в ногах
Пречистой девы; их каноны неизменны..."
И Дьявол улыбался, повторяя,
Что он не губит никогда людей.
Он говорил, что "гадости те сами совершают,
Вкусив однажды плод запрета и страстей".
И я помчался, как ужаленный змеею,
На серебристый свет хромого маяка.
Схватил корыто, оттолкнул ногою —
Пучины сумрак поприветствовал меня.
Лизал он пятки и заглядывал в корыто,
Хотел с костяшками моими поиграть,
Он всё подталкивал меня своей рукою,
Желая красоту пучины доказать.
Но я не верил, знал: нужны мне скалы, —
Они, высокие, знакомые богам,
Спасут меня от котловины ада,
Спасут и нимбом иль крылом уж наградят.
За что награда мне такая суждена?
За то же, что грехом успел назвать я.
Кротость моя — не каждому дана,
Не каждый может грех свой пред собой признать.