"Он умирает без наставления, и от множества безумия своего теряется"
Беатриче умерла. Побелевшая и словно чужая для окружающих, она лежала на светлом деревянном столе "простоволосая", как бы тогда сказали. И вообще девушка была ровно такая, какой нашли её в кроватке в то ужасное утро. Тонкими пальцами держала она длинную дрожавшую свечу, а ниже до самых ступней была накрыта белым саваном. Материя то и дело вздрагивала, натягивалась и расправлялась. Роман рыдал в ногах возлюбленной, а вернее под её ступнями. Страшными огромными пальцами жадно держал он накрытые саваном ступни. Всхлипывающая голова упиралась в крышку стола и, будь девушка жива, щекотала бы её ступни взлохмаченными кудрями. Битый час Романа было невозможно оторвать от злополучного стола никакими уговорами. Родители девушки то стояли тут же, то, убитые горем, ненадолго выходили из комнаты не в силах видеть, как будто незнакомую, но всё же горячо любимую дочь. Младшая дочь не покидала сестру, она заливалась слезами и порой недовольная Романом поправляла стягиваемым им саван. Наконец разбитый горем юноша, подскочил, порядком испугав присутствующих. Его опущенная голова была сплошь багровая, и, казалось, вся горела. Он спрятал красное лицо в ладонях и стремительно выбежал из дома.
Дело происходило в одном из поселений в центральной части России пару веков назад, но имя главной героини было отнюдь не вымышленное. Веков пять назад проезжал описываемое селение некий философ, и столь удачно проезжал, что до сих пор на въезде в поселение у самой дороги встретишь кол, на который его авансом посадили деревенские мужики за незапланированные прибавления в семьях. Не сговариваясь, отпрыскам философа и их потомкам стали давать заморские имена.
Убежав от Беатриче, Роман спрятался на сеновале родительского дома, зарывшись в скудные остатки сухой травы – на пороге стояла весенняя пора. И, несмотря на то, что никто не видел, как он очутился в своем убежище, все домашние сразу об этом догадались – старые привычки из детства, кажется, не собирались его покидать. Лет пятнадцать назад наш маленький герой немало испугал родных своей первой "сеновальной" пропажей. В жаркий летний день ребёнок игрался с ломкой душистой травой, наслаждаясь прохладой тени, даруемой угловатой крышей со взметающимся в самое небо коньком. Как это часто бывает, утомленный игрой малыш на минутку прилёг на щекотавшее колкое сено и тут же заснул крепким сном. Долго кликали его взволнованные родные, пугая весёлых птиц и белок на просторах цветущего леса, прилегавшего к огороду за их домом.
Сейчас никто не отваживался беспокоить спрятавшегося Романа. От горя его пытались отвлечь лишь многочисленные звуки деревни, как то: крик петуха по утру и чириканье первых вернувшихся птиц; мычание, блеяние, фырканье, писк, мяуканье и лай животных; гулкие голоса редких прохожих, до неузнаваемости переделанных расстоянием; глухие скрип половиц в глубине дома и захлопывание дверей; мягкое посвистывание ветра, разбавленное ветками деревьев отяжелённых почками; гул затопленной печи, от дыхания которой снопы искр стремительно вырываются из почерневшей трубы, они кружатся в диком танце и полной грудью вдыхают свежий деревенский воздух, вспыхивают светлячками и, наконец, разлетаются лёгким пеплом. Изредка младшая сестра Романа тихонько на цыпочках приносила ему воды, к пущей радости сторожевого пса к еде горемыка не притрагивался.
Кошка была вторым из двух посетителей: ей не хватало похвалы хозяина. Это четвероногое никогда не снимало мягкий трехцветных камуфляж и круглый год неумолимо истребляло мышей. С талантом усатого художника она выкладывала добычу ровными рядками: мордочка к мордочке, спинка к животику, хвостики в рядок. Роман любил шутить, что в роду у кошки были укладчики шпротов и сельди. Эти картины смерти зачастую устраивались в сенях второго этажа у летней кровати хозяина, и лишь после того, как он, заметив трофеи, прилюдно хвалил кошку, она позволяла себе устроить пир. Однажды между окон горницы обустроился воробей, и сестра Романа не могла нарадоваться соседу певцу, брату же такое пение мешало спать, и он подговорил кошку…
Было сказано, что пришла весна, а значит работы многократно прибавилось, что лишь усиливало негодование Романа – нужно было помогать родным, превозмогая утрату. На пятый день он вышел из своего убежища и с раннего утра усердно принялся за нескончаемые деревенские дела. Так как отца в семействе не было, огород, который можно было назвать и полем, и садом стоял непаханым. Площадь в три футбольных поля, примерно два с половиной гектара, преимущественно коричневым в эту пору ковром простиралась до самого леса. Ограждениями огорода служили дом с севера, почти ровные ряды фруктовых деревьев и ягодных кустов с востока и запада, и, наконец, лес на юге. Низкая поросль горчицы, засеянная ранним апрелем и отчего-то взошедшая клоками, была единственным украшением ожидавшего пахоты поля.
Лишь ранней весной и поздней осенью, у леса в углу поля был виден деревянный чуть покосившийся крест, и, выйдя в огород Роман первым делом направил взор в сторону могилы отца. Бывший кормилец семьи погиб без малого полтора десятка лет назад. В тот год весна пришла позже обычного, но наконец глава семейства вывел на пахоту молодую чистокровную вороную лошадку. Поле вспахивалось всего лишь второй год кряду, поэтому вместо сохи, с которой вышел сейчас Роман, его отец тогда использовал плуг. Когда было сделано с два десятка длинных борозд от дома до леса, во время очередного разворота из чащи выпрыгнула целая стая волков и нетерпеливо бросилась догонять тут же ошалевшую лошадь. Пахарь не успел вовремя запрыгнуть на плуг, породистая лошадь понесла так, что он едва поспевал бежать рядом с орудием. Его колеса бешено вращались, а само лезвие не успевало глубоко зарыться в непривыкшую к пахоте твёрдую землю, ненадолго оно ныряло под влажную тяжелую корку, как тут же вырывалось увлекаемое четырьмя взбесившимися копытами и перепрыгивало целый аршин. Опасаясь за жену, сеявшую вдалеке, и за детей, играющих на непаханой стороне поле рядом с ней, отец Романа решил остановить рывками мчащуюся лошадь. Он пытался запрыгнуть на плуг, но рывки мешали ему, пробовал зарыть плуг, но не мог приложить достаточно веса. Пахарь жадно хватался за левую ручку и в то же время отмахивался свободной рукой от волков, несшихся совсем рядом. Наконец он решил добраться до узды, но едва он отпустил ручку плуга, лошадь понесла ещё быстрее. После нескольких перехватов пахарь оступился, дернул болтающуюся узду пальцами правой руки и упал. Испуганная первыми нападениями волков с правой, менее защищённой стороны, лошадь охотно послушалась узды и начала поворот влево. Колеса плуга на мгновение упёрлись в свалившееся тело крестьянина, но тут же перепрыгнули его – из последних сил лошадь рванула тяготивший её груз мощным прыжком. Во время этой заминки запыхавшийся пахарь, упёршись на руки, собирался подняться и достичь заветной узды, но выскочившее из земли огромное лезвие в одно мгновение отсекло ему голову. Завидев людей, бегущих навстречу, стая волков нехотя и неторопливо рассыпалась в лес…
Сейчас казалось бы, от работы и от её обилия, горе Романа, обездоленного утратой Беатриче, должно было, если не пройти совсем, то хотя бы смягчить свою суровость, но точно когти бороны, загоняемые им во вздыхающую от пробуждения землю, оно царапало сердце. Лицо так же не проходило, яркая багровость не спадала. Одну и ту же фразу беспрестанно повторяла Беатриче в его голове, отчего Роман всё сильнее сжимал длинные поводья лошади. Он был не состоянии понять, что тем самым невольно тормозит недовольное животное, что частые понукания плетью издевательски тираничны. Ему хотелось убежать от прошлого, от той злополучной фразы, терзавшей его, и в то же время он стремился вернуться в былое, задержать убегавшее вдаль время.
Так как сон всё реже посещал Романа, да и делал это, признаться, так, как посещает дедулю спешащая на свидание влюблённая девушка, - ночи наш герой начал разбавлять книгами. Из последних в доме водились сугубо церковные: писания, заветы, бытия и молитвенники, но не они интересовали Романа. Он подговорил свою сестру, а та младшую сестру Беатриче, и из дома последней тонкими руками постепенно была вынесена значительная часть бесконечной библиотеки былой хозяйки. Каким-то чудесным образом в коллекции девушки оказались в том числе и иностранные издания без разбору принесённые Роману. Исходя из наличия закладок, высушенных ромашек и тысячелистников, найденных между страниц, а также из совпадения почерка на полях (между прочим, пристально рассмотренного под взятым в займы единственным в поселении увеличительным стеклом) новоиспеченный детектив, в конце концов, решил, что однажды оказался прорицателем.
Он хорошо помнил тот день, помнил её улыбающееся-улыбающееся лицо, её безмятежный счастливый смех, её лёгкий сарафан и ещё более лёгкие взлетающие шаги, и вновь её смех. Они гуляли в поле, как обычно она плела венки. Венки… а ведь каждый цветок с любовью тянулся к её простым русским девичьим пальцам, сумасбродно желая погибнуть в их нежных объятьях... Наконец венок для него был закончен, и как всегда в торжественный и волнующий момент коронации он залился краской, а она тёплым смехом. После Беатриче приступила к своему венку. Она вложила в него не только цветы, но и переполнявшие её чувства, и всё без остатка желание понравиться возлюбленному. А потому, когда девушка доверила сплетение хрупких созданий грубым огромным рукам, и когда эти руки с осторожной уверенностью короновали её порхающую на ветру каштаном волос головку, Роман невольно промолвил: "принцесса!". Беатриче вспыхнула, стремительно отвернулась и побежала по полю, попутно бросив в ответ: "дурак!". Долго он бродил тогда за ней кругами и зигзагами, думая тяжелые думы.
Воздух украшали пряные медовые запахи лета. Полевые цветы дразнили пчёл ароматами воздушных поцелуев, и полосатые насекомые, окрыленные солнечным теплом, спешили на свидания. Лес виднелся неподалёку, так что полевые жаворонки, ласточки, кукушки, скворцы и остальные пернатые жизнерадостно перекликались. Некоторые почти не замолкали, они перебивали соседей, словно были не в силах сдержать переполнявшие их чувства, другие вежливо выслушивали всех, кто изволил вычирикаться, и лишь изредка высказывали свое мнение, обычно сводившееся к "ку-ку" (или "да-да" на птичьем), третьи дразнились. Порой воробьи взметали в воздух из изумруда травы для того чтобы начистить друг дружке клюв, скорее для забавы, чем от обиды. И делали они это с таким изворотливым проворством, что им мог бы позавидовать любой эквилибрист. Серый длинноногий заяц изредка выбегал из леса на пробежку по цветущему лугу. Как лодка оставляет за собой вспененный след, так и его непостижимый маршрут украшался напуганными бабочками, мигающими разноцветными крылышками на солнце.
Никогда ещё Роман не называл так Беатриче, да и она никогда так его не называла. Они покружили по полю, зашли в лес и покружили там. Изредка, словно вагончики одного паровоза, оба останавливались, чтобы то полюбоваться прыгающими в высокой траве ушами зайца, причёсанными ветром, то задумчиво выслушать задушевную трель невидимой птицы, то попросту полной грудью надышаться летом. Роман всю дорогу поправлял свой венок то и дело сползающий с неудобной головы, некоторые далеко торчащие цветы покачивались на каждом шагу и неприятно отвлекали парня от девушки, бредущей впереди. Наконец пара вновь вышла в поле. Роману нестерпимо захотелось помириться, он стремительно бросился за спутницей. Заслышав позади шаги преследователя, Беатриче побежала по полю, будоража задумавшихся о скоротечности жизни бабочек, отдыхавших на цветочных тронах. Бег продолжался некоторое время, словно проворная зайчиха девушка виляла и сбивала с толку Романа. Ему и хотелось поскорее нагнать её, и в то же время возникало желание никогда не сделать этого, вечно вот так стремиться за Беатриче, вечно любоваться этой лёгкостью и проворством, витиеватыми движениями рук, подпрыгиваниями растрепавшихся от бега волос, украшенных смеющимися головками цветов; полётом сарафана. Однако вскоре волей-неволей Роман нагнал девушку неожиданно замедлившую шаг. Он схватил её в порыве игры в преследование, она практически упала в его жадные объятия. Беатриче тяжело дышала, сердце её часто-часто билось.
- Прости, - виновато промолвил Роман.
Горячие слёзы брызнули из глаз девушки, едва она взяла в руки пылающее лицо парня. Вдруг Беатриче на мгновение вся-вся прижалась к опешившему Роману, а после, когда они неторопливо побрели в сторону селения, сказала:
- Как же я счастлива!
Таким образом пара помирилась, на одно из слов девушка наложила табу.
- "Я был прав тогда", - решил про себя Роман, откладывая увеличительно стекло, забытое в руке. – "Она даже знала несколько языков!"
Роман вспомнил, как тогда, бродя за Беатриче по полям, сравнил столь редкую для неё угрюмость и неразговорчивость с недовольством только что родившегося ребёнка. Вот он появился в столь удивительном мире, планете, украшенной Беатриче, а плачет.
И тут же сделался Роман вновь угрюмым, подивился их невинным детским выходкам и таким же детским его сравнением, каким юным он был считанные недели назад!
Стесняясь родных, едва поначалу понимая грамоту, сжигая одну лучину за другой, рысканьем по принесенной библиотеке горемыка пытался возвращаться к Беатриче. А каково это открыть самую затасканную книгу возлюбленной? Сколько раз с волнением отыщешь там прелестную хозяйку, красующуюся на любимых страницах, делая декорации и живописными, и родными? Сколько раз замрет сердце измученного, захлебывающегося читателя от мельком, между строк, брошенного на него взгляда, непостижимо обжигающего сильнее любой лучины, любой звезды? Сколько раз как-то по-особенному знакомо зашуршит всякое платье героини наряду с шелестом страниц? Сколько карат весит одна только буква бесценного произведения? Сколько, сколько, сколько? …
Так спустя два месяца после трагедии, зачитываясь строками, вероятно когда-то освещёнными взором Беатриче, Роман в общем-то ни на шаг не ушел от желанного прошлого. Очередной бессонной ночью он дочитал, как ему показалось, "любимую книгу". Все выше и выше взметалась его душа после очередного произведения, очередного завораживающего прикосновения к былому. Будучи в полном рассудке, Роман с ужасом для себя начинал осознавать, что каждая вот такая ночь, каждая такая книга (а их, казалось, и не убыло вовсе) приближают его к безумию, беспощадному своей необратимостью. Край пропасти неумолимо приближался, это всё сильнее и всё более пугающе чувствовалось, ведь с недавнего времени он уже начал успокаивать себя, мыслями что пока находится в здравом уме, в то же время Роман понимал, что это было первыми прикосновениями призраков, влекущих его в ту самую пропасть. Но как приятно было отыскать призрак Беатриче в лабиринтах прошлого, побродить там с ним! Как волнующе было вновь увидеть её, вновь услышать и, наконец, вновь почувствовать. Причем чувства его обострились словно чувства слепого, а ведь он порою таким и был. Роман вспоминал сделать работу по дому, но делал это словно крот, роющий тоннель, он помнил, у кого можно достать увеличительное стекло, как найти дорогу и летел по этой дороге как это делает летучая мышь. Он прозревал только перед книгами, никогда не забывая попросить сестру полнить его бумажную сокровищницу. Последняя недовольно косилась на брата, пыталась переменить тему, и вообще обычно ждала второй подобной просьбы, а когда дожидалась, то про себя надувала губки и, в конце концов, отправлялась за очередной охапкой.
Чувства Романа обострились и, обострившись, многократно усиливались. То и дело он приближался к какой-то неведомой границе. Не то это была границы понимания Беатриче (а то и самой Беатриче), не то граница неудержимых чувств к ней. Роман ощущал, что она становится всё большей и большей частью его, что с каждой мыслью о ней ему всё приятнее и приятнее следующая мысль о ней, и вот он, подумав о Беатриче, снова спешит подумать о девушке. И всё прекрасней, всё милей становилась она. Но вот он вспоминал, что теперь она далеко, ему становилось горько, тоскливо, и злость одолевала его. Негодующий Роман злился на себя, ведь одна фраза Беатриче нет-нет да прижигала его кипящий мозг калёным железом. В такие моменты он зажимал лицо в ладонях, и силился вспомнить что-нибудь, безразлично что, до этого момента. И снова высоко-высоко, словно курильщик опиума, возносился он на крыльях воспоминаний. Снова он гуляет с Беатриче, то и дело любуясь девушкой, слышит её воркование, как бы случайно дотрагивается до руки. Где-то далеко парит его сознание, он и сам не знает где, лёгкость и радость приходят к нему, нисходит чувство торжественного удовлетворения, сродни тому, что появляется после молитвы. Вновь ему удалось перешагнуть ту непонятную границу, кажется, вновь увеличилось его сердце, переполненное возлюбленной так, что даже отяжелев заболело.
Задыхаясь от этой тяжести, чувствуя необходимость отдышаться словно после удара в живот, преодолевая щекотавший лёгкий зуд внутри головы какой бывает сразу после удара в лоб, шатающейся походкой Роман вылез из давно заснувшего дома на улицу. От усталости идти никуда не хотелось, и он, жадно вдыхая свежий ночной воздух, присел у собачей конуры отперевшись спиной в её ровную заднюю часть. Лохматый сторож был без привязи, он давно выбежал из своего укрытия встречать гостя и, не задавая лишних вопросов, стал тыкался мокрой мордой в руки и в грудь хозяина, но тот едва отвечал размытыми движениями. Измученный бессонницей Роман в одночасье лишился чувств, голова его повалилась вперёд и набок, увлекая за собой обмякшее тело, он свалился набок и тут же задремал. Собака с замиранием хвоста внимательно обнюхала его, тихонько поскулила и легла тут же, умудрившись просунуть морду в треугольник, образованный руками хозяина, сложенными кулак в кулак.
Романа разбудил лай собаки, звук казался таким далёким, словно доносился из другого мира. Парень нехотя поднял голову, его немало удивила алая мигающая подсветка деревьев и бани неподалёку, туго соображая он не сразу понял в чем дело и несколько мгновений глазел на завораживающее загадочное зрелище. Наконец собравшийся мыслями Роман дико выглянул из-за собачей будки в сторону дома. Уже в следующее мгновение он подскочил и бросился к дому, что есть мочи голося на бегу: "пожар, пожар!". Роман стал звать сестру и мать, не зная в доме ли они. Заливистый лай собаки, бежавшей впереди, подсказал ему ответ, и парень бросился в сильно пылающий дом. Долго то скулил, то лаял сторож, он носился из стороны в сторону перед одной из стен дома, словно пытаясь напугать всё разрастающийся огонь. Как назло, начал дуть ветер, он проводил собрата по стихии, охотно пожиравшего деревянное строение, до конющни и показал ему где можно было найти остатки прошлогоднего сена. Домашнему скоту, жившему под сеновалом это отнюдь не понравилось, и хор животных, моливших о помощи, взял на пару октав выше. Роман вынес одну за другой сестру без сознания и мать без дыхания и пульса. Не сильно разбираясь в способах реанимации, сын скоро принялся за оказание помощи так как представлял это себе, но ничего не помогало. Со слезами на глазах он бросился расталкивать сестру в надежде, что хотя бы она поможем ему спасти мать, но с трудом очнувшаяся девушка была в состоянии лишь медленно моргать и тихо постанывать. Наконец собака, убежавшая с тех пор как всё семейство оказалось на розовой траве перед пылающим домом, привела ошалевших соседей. Один из трёх мужиков спросонья на всякий случай прихватил рогатину, сейчас он смущенно бросил её в сторону. Через время осознав, что матери Романа не помочь, мужики вывели скот из конюшни привязав его за деревья. Тушить дом подручными средствами было невозможно. Прибежали ещё соседи, пока было возможно люди забегали в ограду, чтобы спасти хоть какой-нибудь скарб. Наконец крыша избы с грохотом провалилась внутрь, вметнув целые снопы искр, через время и конёк ограды нырнул вниз. Пришла заря, она усмирила до сих пор не умолкающий ветер. Всевидящее око солнца обнаружило людские потери, свершившиеся в его отсутствие, но непривыкшее горевать оно ни на секунду не остановило свой путь по небосводу, как бы говоря тем самым: "жизнь продолжается".
Наконец последний огонек потух от выброшенной из ведра воды, но пепелище всё ещё дымилось, сердцевина толстых брёвен всё ещё тлела внутри. Соседи подбодрили погорельцев тем, что огород засеян, что пора посадки минула, и что все животные целы (на самом деле кошка сгорела на чердаке). Они посулили всякую помощь и, наконец, с миром разошлись. Соседи предлагали приют погорельцам, но Роман ответил, что на первое время они переберутся в баню. Сестра, перенесённая на половики и какую-то одежду, вынесенные из ограды, очнулась под начинающим припекать солнцем:
- Рома, где мама?
Брат отвернулся и склонил голову, тогда девушка взвыла, упала на своё ложе и принялась рыдать, изредка она то до боли сжимала свои детские кулачки, то колотила ими по чему придётся.
Соседи помогли отвезти покойницу в церковь на отпевание, и на следующий день с ней простились навсегда.
Сплочённые горем сильнее прежнего, брат с сестрой действительно устроились в бане. Соседи и родственники помогли с необходимым скарбом и едой. Под деревьями, стоящими на улице, для скота смастерили кое-какие навесы на первое время. Так как весь небольшой капитал сгорел, было решено свозить в город на продажу первые ягоды, зелень и пойманную рыбу, за которой приходилось теперь ходить каждый день. Из всего семейства только жизнь собаки переменилась в лучшую сторону, теперь её часто брали то на рыбалку, то в лес. Впрочем, и брат, и сестра не сговариваясь в душе радовались, но только одному, что вся библиотека Беатриче сгорела. Роман понимал, что рано или поздно чтение должно было закончиться, но никак и не думал, что это произойдёт столь быстро, столь разрушительно и по его вине (причиной пожара стала выпавшая из держателя лучина, оставленная чтецом без присмотра). Теперь, пропасть так явственно маячившая перед ним, казалось, начала отступать, и он больше не собирался идти по направлению к ней. Если одни только книги довели его до столь жестокой трагедии, то страшно было подумать, до чего бы его довели, существуй они, дневники Беатриче. Она не любила их сути, и, быть может, это спасло Романа от ещё большего краха.
Подолгу проводя время на берегу реки, сидя за удочками, новоиспеченный рыбак вполне успел обдумать свои настоящие и будущее. Осень и зима были не за горами, нужно было расторопно строить новый дом. В селении можно было найти достаточно работников, готовых прийти со своим инструментом и помочь даром, в лесу можно было достать сколько угодно нужного материала, но так или иначе нужны были деньги: на одежду сестре и себе, на новую мебель и утварь, на корм животным в зимнее время, на зарплаты работникам, которые будут помогать на сенокосе, ведь, когда придёт эта занятая пора, работники будут в цене; и, наконец, на кирпичи для новой печи, на работу печника и т.д. Поразмыслив над этим пару дней, Роман пришел к выводу, что единственный для него скорый выход – чьё-то хорошее приданное. Обеспокоенная за брата сестра одобрила его решение и даже на радостях захлопала в ладоши. Она обняла брата и не в силах сдержаться промолвила: "мы найдём тебе жену… как Беатриче", (у неё едва не вырвалось "лучше").
- Подойдёт любая с хорошим приданным, - усмехнулся Роман, вырываясь из цепких объятий.
Сказано сделано, медлить не было никакого смысла. Уже на следующий день сестра принесла Роману добытую у соседей светлую рубаху. Вышел он на свет божий в обновке, приказал собаке сторожить, почесал в раздумьях затылок и первым делом решил отправиться на главную улицу, а вернее сплетение улиц, образующих практически ровный квадрат длиною два с половиной километра. Эта геометрическая фигура была, можно сказать, сердцем селения. Здесь многочисленные торговые лавки делили место с самыми зажиточными домами, здесь часто неторопливо прогуливались новобрачные, красовавшиеся друг другом перед прочим людом, снующим по делам. В зимнее время здесь пролегала самая широкая вычищенная дорога. Тут и решил попытать счастья Роман. Так как раньше русские семьи славились своей многочисленностью, практически в каждом, в том числе зажиточном, доме жила, зачастую томимая бессонницей, девушка на выданье. Исключения в количестве детей встречались редко чаще в семьях с одним родителем.
Бодро прошагав пятьдесят саженей [сто метров] затея Роману стала казаться довольно глупой, но жених продолжил путь. Светлая рубаха ещё больше выделяла багровость лица, но владельца обновки это нимало не беспокоило, отчего-то он считал себя завидным женихом. Так как для выбора суженной нужно было придумать хоть какой-то маломальский критерий, Роман простодушно решил, что пройдёт один круг (так в селении называли дорогу вдоль сторон центрального квадрата) и выберет дом с самыми красивыми наличниками. Затем он тут же постучится и посватает свою персону. При этом он вновь живо вспомнил о пожаре и недавних проводах матери.
Круг замкнулся довольно быстро. Быстро разлетевшаяся накануне новость, не заставила юных девиц долго себя ждать. Забыть забыл Роман сравнивать красоту наличников, успевая то и дело отвешивать поклоны знакомой молодежи противоположного пола. Девушки словно невзначай высыпали на главную улицу, украсив её звонким смехом. Такие разные. Вот группки подружек, бредущих навстречу новоиспеченному жениху, умело создают впечатление обычной прогулки, кажется, что по громкости их смеха можно сделать определённые выводы. Вот зажиточные невесты вьются неподалёку от родовых гнёзд: одна вышла проверить почту, другая решила, что розочки в палисаднике нуждаются в обильной поливке маленькой леечкой, третья через забор болтает с подружкой, сопровождая Романа приветливым взглядом, четвертая, та что в шляпке, живописно читает на балкончике. Многие не удостаивали Романа прямым взглядом и словно нехотя здоровались с ним. Некоторые, почти поравнявшись с бредущим навстречу, вдруг поднимали и поворачивали голову в сторону кандидата, они загадочно взметали на него ресницы и порой чуть кивали.
Порядком обескураженный жених, закончив круг, по более спокойным улочкам направился обедать к другу, жившему на другом конце селения. Поразмыслив дорогой, Роман решил, что излишние внимание прекрасного пола по большей части ему почудилось. Да, невест, как это обычно бывает, хватало, такому положению способствовали не только сама природа, но и трагедии, которые то и дело случались с парнями. Они валили лес, строили дома в несколько этажей без всякой страховки, боролись с высокой волной во время шторма, ходили на охоту, наконец, их забирали в солдаты.
Семён, друг к которому шёл теперь наш герой, жил почти у самого леса. Он был знатным охотником. Ещё будучи ребенком, а это было много лет назад, Семён начал заниматься этим ремеслом. Тогда всем его охотничьим инвентарём был большой кухонный нож, который из семейных никто не любил. Самодельная ручка была довольно грубо сделана из куска березы и обмотана клейкой лентой, которая под действием времени сделала ручку липкой и неприятной на ощупь. Однако юному охотнику всё это нравилось, ведь нож никто не стал бы искать в случае его нередких отлучек из кухонного стола, да и ручка после пары минут работы так крепко держалась, прилипнув к детской руке, что казалась её естественным продолжением. Из-под лезвия этого огромного тесака вышло не одно поколение силков, рогаток, а позже и рогатин. Несмотря на то, что охота для Семёна никогда не была истреблением (исключения составляли прямая угроза жителям поселения: грызуны, осмелевшие волки, а позже и медведи шатуны), от его походов пострадали многие бегающие, прыгающие, скачущие и летающие. Как-то ещё будучи ребёнком он написал дяде в Москву, и это было его первое и последнее письмо. В нём содержалась просьба отправить "хотя бы пять комплектов хороших гитарных струн таких, что не заржавеют". Хотя Семёну были нужны только первая, максимум вторая, он посчитал, что будет подозрительно просить только их, да и в ближайшем городе недешёвые, но ржавеющие струны продавались только комплектом. На горе кротам, не подозревающим сколь удушливы могут быть ноты ре, максимум си; на счастье жителям селения, да и самого охотника, дядя польстил племянника скорой посылкой, обрадованный рвением таланта.
Сейчас Семён возмужал, он был на десяток лет старше Романа. Успешный охотник жил в достатке, и в промежутках между вылазками за добычей был охотником до развлечений и пирушек. Родители его давно умерли, и теперь он по бумагам делил дом с сестрой, однако, выдворил последнею, едва та нашла себе мужа. Бабку, которая до сих пор была жива, Семён так же спровадил как довесок к в общем-то богатому приданому. Деньги у охотника начали водиться с давних пор, едва он смекнул, что добытые им шкурки и шкуры, мясо, а то и пойманная живая дичь, одним словом, дары Лешего в определённые моменты можно было выгодно сбывать. Так, например, мясо почти не продавалось в пост и было дешевле осенью, зимой шкуры немного падали в цене, а весной вообще практически не шли, дичь хорошо разлеталась после пасхи. Таким образом началась новая охота, не менее приятная чем прочие, - погоня за звонкой монетой. На этом пути к своему четвертому десятку Семён значительно преуспел и хотя порой с грустью задумывался над тем, что у его барыша есть предел, который он сам себе должен устанавливать, не доводя охоту до истребления, охотник в общем и целом радовался своим достижениям. Так, его "барыня" - как он называл подругу сердца, юность во плоти, недавно вспорхнувшую со школьной скамьи - в пору русской стужи надевала самые завидные шубки, одна краше другой. Они были сшиты на заказ в самой столице и привезены знакомым купцом Семёна. Столь красивы были шубки, так завораживающе чудесно переливался на них мех, что хозяйка боялась вырасти из них (она даже насколько могла исключила из рациона морковь, эту панацею, пожалуй, всех деревенских детей, мечтающих вырасти). Однако самое приятное во всей этой истории с "барыней" для охотника было то, что он без всяких препон мог делать любые подарки своей любимице, не принимая никаких отговорок. И так было не потому, что все вокруг почитали его за щедрого соседа, а оттого, что однажды девочка спасла ему жизнь.
Пару лет назад не столько от удачи, столько из-за опыта и собаки, иногда одалживаемой у Романа, Семён выманил небольшого кабана из леса и травил его в сторону тупикового обрыва, тянувшегося над живописной широкой рекой. В одном месте обрыв по какой-то причине широким пирсом устремлялся в сторону реки, здесь-то и было довольно легко при наличии определённой ловкости насадить зверя на копьё рогатины (ружья у Семёна никогда не водилось). Собака всё ещё бегала в глубине леса, и периодический лай, доносящийся оттуда, не предвещал парнокопытному радушного приёма по возвращению домой, а потому кабанчик быстро семенил в сторону одного из самых живописных мест округи – окончанию воздушного пирса. Сосредоточенный на погоне, охотник медленно шёл следом за убегающей добычей, мгновенно реагируя рогатиной на любое изменение её направления движения.
- Семён! – вдруг окликнули его со стороны поля, доходящего как до леса, так и до обрыва – Семён!
Лишь третий, полный испуга, почти истерики, оклик отвлёк недовольного охотника, решившего, что охота не удалась. Он обернулся на голос и краем глаза заметил, как что-то большими прыжками бежит на него. Наконец матерый волк, один из двух, преследовавших ненавистного охотника, прыгнул, но рогатина во время разгара охоты сонаправленная взгляду уперлась в серый бок. Двое повалились, человек на спину, а зверь, откинутый в сторону, в пропасть обрыва. Вновь вскочив на ноги, Семён приготовился к другой атаке, ведь волки зачастую охотятся стаей, но то ли убегающий с пирса взбешенный кабанчик, то ли собака, прибежавшая из леса на зов, то ли в целом неожиданный поворот событий, заставили второго волка быстро ретироваться, так что охотник его и не видал.
Спасительница не заставила себя ждать, она скоро прибежала взволнованная от испуга, и, вернувшаяся из леса собака тут же подружилась ней.
- Не дядя ли N твой отец? – как ни в чём ни бывало поинтересовался спасённый.
После стремительной схватки он быстро пришёл в себя, а, увидав бегущую к нему через травы поля косынку, заранее опустил рогатину и даже утопил её в тонком слое зелени, торчащей на камне, пряча тем самым кровавый рог. Теперь он опирался на своё любимое оружие как на обычный посох.
Юная собеседница недовольно кивнула и заметила: "вас чуть не съели!"
- Да разве бы он меня съел? – рассмеялся нерадивый охотник. – Так, небольшой сюрприз от старого знакомого.
- "Не испортилась ли его шкура при падении?" – мысленно спросил себя Семён.
Они немного поспорили на тему того, сколько было волков, причём упёртое несогласие охотника навело девочку на молчаливый вопрос о том, стоило ли вообще спасать этого задаваку. Затем она рассказала, что ходила на "разведку", узнать есть ли ягоды или грибы - тут разведчица вспомнила про оставленную в поле с перепугу корзинку - но так как она ничего не нашла в ближнем лесу, то решила зайти подальше и заодно "с обрыва поглядеть"…
На следующий день Семён зашёл в дом спасительницы. После их расставания накануне он, немного подумав, поразился тому, что звонкий голос девочки помог одолеть ему не только старого врага, но и саму смерть! В знак благодарности и доказательства охотник вручил родителям девочки серый хвост, ставший таким мягким и пушистым от секретной обработки, что ему позавидовал бы любой волк. Сама шкура, искусанная острыми зубьями камней, ни на что не годилась. Не только восхищался и благодарил Семён, он позволил себе заметить родителям девочки, что им не следует отпускать дочь так далеко (хотя отпускать свободолюбивых детей на все четыре стороны в часы незанятые работой считалось обычным делом во всём селении). Во время разговора никто из присутствующих и не подозревал, что спасительница невольно пряталась за цветистой занавеской на печке. Она едва задремала в обнимку с любимой кошкой на приятных своей разгорячённостью после обеда кирпичах, закинутых несколькими тонкими перинками, как восторженный бас гостя разбудил её. Едва только приём закончился, и посетитель промелькнул в обоих окнах столовой с печи донёсся голос:
- Можно и мне хвост посмотреть?
- Она ещё и подслушивать смеет! А-ну, сейчас же слезай, я твой хвост накручу! – с напущенной строгостью забранился отец, а когда быстрый топот лёгких ног взлетел по лестнице, пробежал по светёлке и, наконец, исчез за дверьми в сени второго этажа, добавил: "и ведь ничего не рассказала нам, как человека спасла!"
У белокурой девочки, спасшей Семёна, было прекрасное русское имя, но в присутствии посторонних охотник его никогда не использовал, словно берёг, и, даже занося подарки в дом спасительницы, называл её неизменно: "барыня". Немало удовольствия доставляло ему во время славной пирушки с друзьями, то похвастать ею: "да, что там? хе-хе, вот моя барыня…!", а то и мечтательно заявить: "вот женюсь на своей барыне, тогда, хе-хе…"
Впрочем, была ещё одна радость у охотника – скопленный капиталец, а вернее сундучок, набитый золотом. Давно был закопан этот клад в погребе дома под небольшим огороженным загоном с картофелем. Семён никому никогда не говорил о нём, но чтобы хоть как-то выразить своё трудно сдерживаемое удовольствие по этому поводу невольно начал разбавлять свою речь самодовольными "хе-хе". Окружающие, не зная настоящую причину такого веселья, почитали охотника за добродушного и довольного жизнью малого, а потому он легко заводил друзей.
Зайдя в дом охотника, Роман увидал знакомый интерьер: за шкафом слева на диване валялась медвежья шкура, покрытие деревянного пола было сделано в той же манере, на стене была натянута удивительное по своей красоте мягкое платье, снятое с плеч молодой волчицы. Стол стоящий под окнами у стены напротив дверей был накрыт пожелтевшей кружевной скатертью. Тощий подсвечник в центре большого стола был взят в окружение охотничьими снастями, а сам постамент засаленными с боков стульями, их сидения так же были покрыты шкурами неопределённых животных. Справа после проёма на кухню, стоящего без дверей, но закрытого отяжелевшими от грязи тряпками, в прошлом шторами, стена продолжалась печью. Красный угол был украшен иконами, оставшимися после родителей.
Не получив ответа на стандартный оклик "есть кто дома?", Роман сел на диван дожидаться отсутствующего хозяина. Через несколько минут дверь отворилась и вошёл Семён с руками полными какого-то хлама:
- О, здорова! – воскликнул хозяин, - а я тут было хотел подчинить кое-чего, хе-хе… Ну да ладно, как-нибудь потом.
Весь хлам из рук и инвентарь со стола был временно брошен к печке. Вскоре два друга сели за замаскированный различными яствами под одну сплошную вакханалию стол, разговор как обычно явно должен был затянуться. Однако Семёну показалось что чего-то не хватает и пока голова была светла он решил не откладывая слазить в погреб за дополнительными наливками и винами. Согнувшись шныряя под полом туда-суда, всякий раз проходя рядом с всё ещё обильными запасами цветущей картошки, Семён не мог сдержать улыбки, а то и немного кивнуть. Когда все снаряды на войну с чистым разумом были вынуты из закромов, хозяин спросил: "унеси сестре хоть пару вёдер картошки, жрать поди нечего после пожара-то?"
- Возьму.
Наконец за вёдрами вылез и сам хозяин, друзья снова уселись за стол.
Чтобы избежать острой для погорельца темы, охотник начал со своей излюбленной:
- Да вот, рогатина моя любимая, хе-хе, как будто надтреснула внутри что ли, или показалось только не знаю. Решил вот повнимательней рассмотреть её, да как внутрь заглянешь. Железом может обшить, что думаешь?
Роман пожал плечами.
- Жалко её, сколько лет вместе. Рука об руку можно сказать, хе-хе… Ну да ладно сейчас вот заказ сдам и заменю может. На целых десять медвежьих шкур заказ дали, пять у меня с того года остались, две в этом году уже добыл. Месяца два сроку есть.
- Не рано ты начал?
- Рано, Ром, рано сам знаю. Сам понимаешь голодный сейчас зверь, злой, да и молодняк только недавно вышел, откладываю как могу, но соперникам, хе-хе, тоже спуску давать не хочу. Сдам заказ и весь навар на свадьбу пущу.
- Неужто на барыне?
- А то, хе-хе! Недавно видал её, всё намеками высказал. Вот осенью закатим с ней пир горой, хе-хе… А тебе, друг, если нужно – говори, могу одолжить на первое время.
- Всё равно не хватит на новый дом, - решил ухватиться за соломинку возможности Роман.
- Конечно нет, что ты, хе-хе.
- Вот и я решил жениться.
- Да ну? Вот и повод! – хозяин откупорил вторую бутылку.
Роман рассказал другу, что за способ он придумал для поиска невесты, и они долго от души хохотали. Веселье понесло их. Какое-то время друзья, перебивая друг друга, выкрикивали всё новые и новые идеи для выбора невесты нерадивому жениху. В итоге, если бы одна из четырех рук в тот вечер взялась за перо, из-под него мог бы выйти следующий список:
Список "категорий и способов поиска невесты" с примерами в скобках:
1. Цвет (глаз, волос, платья);
2. Цифра (количество окон в доме, диапазон октав, число шагов, пройденных до встречи);
3. Степень (умение готовить, владение грамотой);
4. Направление движения или расположение (северо-северо-запад);
5. Кодовое слово или действие (загадай и ищи первую, которая его произнесёт или проделает).
Разговор то словно замирал на некоторое время, то, когда хмель чуть проходил, снова возобновлялся. Обсудили новости знакомых и друзей, поговорили о жизни вообще, наконец затронули тему пожара. Роман отмалчивался и уходил от вопросов про сердечные дела, словом вилял и путал следы, на что охотник отвечал неутомимой перезарядкой стаканов и почти беспрестанной пальбой разноцветными патронами в глотку друга. Так он постепенно выведал, что дом был спалён из-за каких-то книг, но что это были за книги не понял; узнал, что Романа мучает какая-то фраза Беатриче, сказанная ей, должно быть, перед самой смертью, но какая?
Дело было за полночь и несколько свечей, поставленных на стол, словно в негодовании на беспорядок, который царил вокруг и был доверен их свету, часто покачивали желтыми лепестками головок.
Друзья решили проветриться, сидеть на одном месте становилось невыносимым. Выход под свежее небо со всеми падениями, неудачными подъемами и обессиленным смехом занял более получаса. На корабле под началом капитана Вакха поднялся такой шторм, что стоять на одном месте оба, если не юнги, то моряка были не в состоянии. Борясь с налетавшими на них волнами, они наконец добрались до какого-то забора и вцепились в заострённые стебли тонких жердей. При этом кто-то неосторожным движением сбросил старый дырявый глиняный горшок, зачем-то висевший тут с незапамятных времён. Казалось, это их посудина, на которой они приплыли в эту спокойную гавань разбилась c глухим треском, всё было в таком тумане нездоровой фантазии.
- Я никогда не любил его, - с расстановкой выговорил Семён.
- Кого? - через пару минут спросил Роман.
- Да этот чёртов горшок… хе-хе!
Через некоторое время Семён, более привычный к пирушкам, почти полностью пришёл в себя, почувствовав подходящий момент для финальной атаки, он прямо спросил вращающего головой друга: "что тебе сказала Беатриче?"
Услышав любимое имя Роман как будто сразу же протрезвел, без всяких шатаний он взглянул на друга, прямо смотревшего на него, оба одной рукой всё ещё держались за поручни жердей.
- Она сказала, - опустил Роман тёмную под лунным сиянием голову, слёзы выкатили из дырок его глаз. – Она сказала: "… я бы хотела умереть от лю…".
Однако Роман не договорил, его начало трясти, сознание снова нырнуло в омут хмеля и воспоминаний, он не устоял на ногах, вырвал вместе с гвоздями жердь, упал и, ударившись головой, забылся.
Семён глубоко вдохнул подсвеченный лунный светом воздух, отобрал у друга жердь и отнёс его в дом. Сколько тайн скрывается под покровом ночи, сколько тайн вырывает одно сердце у другого под ним.
Солнечный зайчик, отраженный от растворённых створок окна, весело прыгал по глазам Романа, направляемый игривым утренним ветерком. Вчерашний жених очнулся на шкуре, брошенной на полу. Семён похрапывал на диване неподалёку. Выпив с полведра колодезной воды и умывшись остатком, Роман прихватил заготовленный картофель, дожидавшиеся его у двери, и отправился восвояси.
Путь был неблизкий и дойдя до развилки, вновь ощутив жгучую жажду, он решил сократить дорогу, пройдя половину главной улицы. Пусть рубаха была несвежей, измятой и даже местами грязной, волосы спутанными, а тело дышавшим перегаром, тяга наполниться водой была нестерпима. По пути Роман встречал иногда колодец-другой, но люди, привыкшие рано вставать, уже чуть ли не организовывали очередь за жидкой формой жизни, близко подходить к ним в таком виде путник не решался. Вода плескалась в вёдрах, доносился шум потока устремляющейся из одной посудины в другую прозрачной влаги.
- "Вот бы и в этих проклятых вёдрах была сейчас не картошка!", - думал угрюмый Роман.
Вчерашние и новые знакомые в косынках то и дело встречались ему или виднелись неподалёку. Удивительной способностью обладала каждая такая русская девушка: в любую пору дня быть красивой. Само солнце едва протёрло глаза и всё ещё зевает после ночной смены. Даже оно, кажется, удивляется тому, как из деревянных изб и домов то и дело выскакивают нарядные девицы, и пристально их рассматривает. Они веселы и прекрасны. Вёдра свешиваются с радуги коромысел и покачиваются в такт их шагам: легкомысленными игривыми детьми фривольно болтаются пустые из них, вдумчиво и неторопливо наполненные, такие напоминают стариков, переполненных мыслями и прожитыми годами. Со стороны кажется, что подойди сейчас к любой из таких девушек на выданье её жених с предложением взбудораженного моментом сердца, и все приготовления к торжеству для неё составят короткий список из одного дела: ответить "да" (ну и отложить коромысло, если оно всё ещё при ней).
Роман подумал, что готов посватать любую, кто первой предложит ему напиться (забывая о первоначальном намерении разжиться приданным). Но так как он старался подальше обходить людей, то единственное чем ему предлагали напиться так это красотой улыбчивых лиц.
Наконец, приземлив вёдра в предбаннике, странник зашёл домой в баню. Каждая бадья, будь то бак или большой металлический таз, были опорожнены. Вёдер с питьевой водой не было. Мокрый пол в парилке и вплывшее в памяти увиденное с минуту назад сушившиеся на улице бельё наталкивали на предположение о том, что сестра постирала и отправилась за водой. Роман решил вернуться на улицу и поискать воды в поливочных бочках огорода и, выходя их своего убежища, чуть не сбил с ног одну знакомую девицу. В руках она держала литровую банку со студеной водой и едва не выронила её от неожиданности появления парня. Без лишних слов килограмм жидкости перешёл из рук в руки, и пока он с большим удовольствием был направлен на сражение с жаждой, девушка пояснила:
- Я… видела, как ты нёс картошку и как заглядывался на колодца, - она тихонько рассмеялась, - хотела малышам ягод к завтраку принести, да решила тебя напоить сперва.
Роман не помнил, что за наличники были у дома этой заботливости, но знал где жила девушка. Должно быть, долго она за ним шла и, наверное, поодаль, чтобы люди чего не заподозрили.
Несмотря на то, что Елена, так звали девушку, продолжившую свой поход за ягодами, жила в семье среднего достатка, было решено вечером идти её сватать.
Елена жила в многодетной семье, которые были обычным явлением в те времена. С малых лет девушка привыкла заботиться о сестрах и братьях, следующих за ней. Неудивительным покажется то, что материнство и воспитание детей она считала своим предназначением. Елена, как и когда-то Роман, была едва ли обучена грамоте и редко читала, да и то разве что церковные книги. Эти писания были зачастую составлены на старославянском языке, каждая буква которого была искусством каллиграфии. Некоторые такие книги были копиями, переписанными вручную с сохранением стиля письма. Так как любовь Леной понималась как исключительно любовь к Богу, а теплота родительских чувств ко всем членам большой семьи зачастую сводилась к заботе, то если бы девушка и прочла рассказы или романы Тургенева (готовящиеся выйти через полвека), то любовная составляющая осталась бы для неё непонятой, пожалуй, так же не понял бы глухой слепого. Впрочем, Роману не было никакого дела ни до внутреннего мира будущей жены, ни до каких-то особых чувств. Две цели гончими преследовали его: как можно быстрее построить дом, устроив сестру, и, как бы мерзко это ни звучало, забыть Беатриче. Впрочем, Роман понимал, что оставить прошлое не удастся, сколько бы новых дней не оставил он за спиной, то светлое время, казалось, имело твёрдое намерение всегда ощущаться "вчера" или по крайне мере "недавно".
Прежде чем нам придётся перешагнуть значительный кусок времени, вернёмся на мгновение к Семёну и его "барыне".
Очнувшись после попойки, охотник с грустью подумал, что день упущен: половина утра была потеряна, да и запах перегара нужно было прогнать, иначе никакого медведя не выследишь. Выйдя на двор, Семён чертыхнулся: его намеренно мучимый голодом несколько дней кряду охотничий пёс снова убежал. Эта "шерстяная сволочь", как иногда называл в сердцах собаку хозяин, опять вырвала огромный гвоздь из оборванного дерева будки. Дырки от прошлых гвоздей, окруженные оторванными кусочками дерева, словно уродливые соты покрывали квадратный домик со всех сторон, кое где торчали обломанные куски гвоздей. Но не побег расстроил Семёна, подумаешь очередное свидание, так ведь опять эта "шерстяная …" нажрётся по дороге и едва ли принесёт пользу на охоте.
Семён зашел к соседскому мальчугану, он поручил ему выведать ходили ли сегодня в лес соперники и где лазили. Изловить собаку стало второй миссией соседа.
Сам же охотник, вернувшись домой, заварил травяной чай и принялся растапливать баню, необходимо было хорошенько пропариться. Мыло охотники не использовали: одежда стиралась "в нескольких водах", таким же образом мылись и они сами. Верхняя лесная одежда и сапоги никогда не заносились в дом. Отсутствие посторонних запахов было лучшей маскировкой.
На следующий день в поселении двое человек встали раньше всех: переполненная благодарностью Елена, которая никак не могла дождаться воскресной заутрени, и Семён, решивший опередить соперников.
Пойманная накануне собака с надутыми боками, снова убежала и охотник махнул рукой на нерадивого помощника, которого он обычно брал на медведя и на волка. Жуя горькую смолу, Семён бесшумно пробирался по просыпающемуся лесу. С рогатиной он не придумал ничего лучшего, чем плотно обмотать её древко тонкой полоской кожи, к тому же хороший нож, висевший за поясом слева, был неплохой страховкой в случае чего. Через несколько часов бодрого хода охотник вышел в старое устье реки, теперь густо поросшее высокой травой. По обоим краям широкого извилистого зеленого тротуара плавно вырастали покрытые ёлками холмы. В этом месте иногда встречались берлоги, и теперь его хотелось поскорее пройти незамеченным. Встречи с кормящими медведицами были неприятным делом даже для взрослых медведей, что было говорить о жалком человеке. Нужно было пройти хотя бы две трети русла и уйти за перевал в поисках самцов: зелёное поле было хорошей маскировкой и обе стороны леса отсюда хорошо просматривались. При заблаговременном обнаружении опасности её можно было легко избежать. Закрытая меховой шапкой голова размеренно плыла на поверхности зелёного моря, жадно впиваясь острыми глазами в тела холмов. Дойдя до ручья, то незаметно ползущего у одного края русла, то подбегающего к другому, пересекая при этом поле, Семён нагнулся, всласть утолил жажду и умыл вспотевшее лицо, привлекающее надоедливых комаров. Бодро перешагнув прозрачный поток и сделав несколько десятков шагов, охотник с упавшим сердцем вдруг замер и задержал дыхание: рёв медвежонка раздался впереди неподалёку. Пока глаза Семёна не мигая следили за движением травы, сзади заревел другой медвежонок. Наверное, семья отправилась на поиски пропитания и переходила поле. В голове мелькнуло воспоминание о том, что пару недель назад за одним из холмов были обнаружены цветущие поля земляники. Снова попеременно и более требовательно проголосили медвежата. Охотник медленно повернулся в сторону опасности, должно быть, медведица шла где-то посередине между медвежатами, а значит была совсем рядом! И едва он закончил маневр, в десяти метрах от него из травы поднялась меховая голова. Глупо убегать от медведя, безрассудно ждать пощады от медведицы, рогатина нацелилась в сердце матери. Разгневанный зверь во все четыре лапы устремился на защиту потомства. Зная, что оружие скорее соскользнёт, чем проколет череп, острие рогатины мгновенно метнулось вниз и вправо: грудь или плечо были единственной надеждой, и через секунду судьба выбрала второе. Сдержать первый натиск разогнавшегося тяжеловеса, устояв на ногах, было почти победой в борьбе за жизнь. Удерживая рвущегося монстра на расстоянии в половину рогатины охотник направлял оружие так чтобы при сближении достать до глубоко спрятанного сердца. Правая лапа ревущего животного тяжело ударила по древку оружия, и охотник почувствовал неладное, локтем он нащупал точное расположение ножа, как вдруг медведица, всеми силами прижимаемая к земле, резким рывком встала, рогатина при этом противоборстве переломилась. Предчувствуя близкую смерть, Семён в последний раз вспомнил о свой "барыне", в доле секунды смешались все воспоминания и надежды, связанные с ней, включая и то, как он недавно открыл ей расположение клада. В глубине головы замирающим эхом прокатилось и замерло последнее "хе-хе" - пока охотник выхватывал нож, беспощадная пощечина отобрала у него жизнь.
Всего через несколько часов Семёна нашёл один из его соперников, он отнёс погибшего назад в селение. Толпа людей собралась вокруг тела, лежавшего на шкуре брошенной перед домом охотника. "Барыня" несколько раз сверкнула расширенными глазами из-за спин зевак. Белый платок, закрывающий лицо Семёна от мух и взоров, быстро стал багровым.
Девочка не могла поверить в случившееся, короткие вопросы беспрестанно мучали её: "как?", "зачем?", "почему?". Ведь совсем недавно, буквально накануне - сейчас этот случай обрывающимися отрывками повторился в её душе - они с Семёном гуляли, и делали это как всегда поодаль. Не менее пяти-семи саженей [десять-пятнадцать метров] сохранялось между ними, когда они вместе куда-то шли, со стороны могло показаться что их пути совпали случайно и вот-вот снова разойдутся. Скоро селение осталось позади, а впереди луга и поля чередовались с полосками то хвойного, то лиственного леса. Это был тот самый день, когда Семён, как было сказано выше, намёками открыл намерения своего сердца:
- Жениться я надумал, - начал он, почти сразу как дорога повела путников по широкому полю.
Пять саженей выросли до шести.
- Да, - удовлетворённо выдохнул Семён, - на одной хорошенькой барыне.
Семь, восемь, девять.
- Сразу после Ивана Купалы посватаю, - перешёл на бас охотник. - Что думаешь, али пойдёт?
Девочка отвернулась от преследующего её голоса и взглянула на давно покинувшее зенит солнце, в сердцах спрашивая светило: "не пора ли домой?"
Быстрым шагом охотник почти нагнал спутницу:
- Тебя же спрашиваю! Говорю: "пойдё…"
- Мне откуда знать? Невесту вашу… такими вопросами донимайте!
- Вот непонятливая, - пробурчал себе под нос Семён. – Да я же к твоему отцу пойду!
Спрятанные за отвернувшейся головкой глаза девочки на мгновение невольно округлились, она подумала про свою старшую сестру, та давно была готова к замужеству.
- Даром мне ваши подарки были не нужны! зачем вы к нам так часто ходили? – возмутилось негодование. - И ничего я вас не спасала, просто окликнула… большое дело, как же! И вообще… перестаньте за мной ходить.
В ответ Семён только ухмыльнулся. Быстрый пытливый взгляд мелькнул в его сторону, и, завидев улыбающееся лицо собеседника, девочка побежала прочь. Охотник, рефлексивно пытаясь удержать расстояние, устремился за ней.
- Непонятливая, - утомившись, крикнул он вслед, - я же… я из-за тебя… я тебя просить буду!
Маленькие ножки стали умерять бег, мысли, вспыхнувшие в голове их хозяйки, мешали им и запутывали. Наконец, постепенно гуляющие вновь перешли на привычный шаг.
- Вот ещё! Не надо мне никаких женихов! – обернулась девочка, вновь увидела улыбающееся, разве что запыхавшееся, лицо и снова отвернулась. – Ни за кого не пойду! А, особенно за вас…
- Отчего же? - расхохотался Семён. Он знал, что этот вопрос будут решать родители.
Спутница задумчиво пожала плечами:
- Не хочу, да и рано мне.
- Где ж рано? Вон соседка твоя, которая тебе ровесница, её ж год назад ещё выдали, - парировал приготовленный для родителей козырь.
- Всё равно, - тихо проговорила девочка. – А насильно возьмёте, - вдруг встрепенулась она, - убегу! Ей-богу, убегу… и с обрыва сброшусь.
- Зачем с обрыва? - перестал смеяться Семён.
- А нечего жениться, когда не просят.
- Кто ж о таком просит?
- Мало ли… вы думаете только человека можно просить?
Семён догадался что речь шла о Боге, и чтобы не обращать разговор в высокое, решил пошутить:
- Не только, но и человека можно так попросить, что не откажет. Вот ты попросила меня не жениться, ладно… отложим, но и я тебя попросить хочу.
- Хорошо, - успокоилась удовлетворённая сговорчивостью девочка, и, вопросительно взглянув на Семёна, добавила: "о чём же?"
- Но знай, с этого места не сойду, пока не выполнишь, умру здесь если понадобиться! – и пока его не перебили быстро вымолвил: "как брата меня в щёку поцелуй".
Юность вспыхнула, и возмущение побрело прочь. Вдогонку доносились какие-то слова, но девочка не слышала их и не помнила теперь.
Прошло с полчаса, облака начали выстраиваться перед вечерним закатным смотром светила. Семён так и стоял как вкопанный, решив даже с ноги на ногу не переминаться. Затея казалась ему и чушью, и глупостью, а немного погодя и грубостью, но через время всё это представилось ему правильным. Что толку ходить вокруг да около пустого волчьего логова, какой смысл путаться под ногами девушки, которой ты безразличен. Уже несколько лет "барыня" была для него всем, но только сейчас, поразмыслив за неимением других дел на эту тему, Семён почувствовал, что она стала для него самим смыслом бытия. И какой пустой, бессмысленной станет его жизнь, если эта девочка начнёт его сейчас избегать, а то и поскорее, чтобы отвязаться от преследователя, не умеющего, словно гончая, перестать преследовать свою цель, выйдет за другого. "Барыня" ушла и не возвращалась, охотник знал это. Сделав круг, она ушла к нему за спину в сторону селения, он, закрыв глаза, далеко слушал её мерные удаляющиеся шаги и сарафан цепляющийся за полевые травы и цветы.
Ещё через половину часа, облака надели парадные мундиры, раскрашенные по рангу и близости к полководцу. Семён погрустнел. Он дал слово, а потому не позволял себе сделать ни шага затёкшими в сапогах ногами. Ему представилось как завтра, проходящие по полю люди, первые косари, будут удивляться, расспрашивать его и, наконец, называть "дураком". Волки, обходящие Семёновскую часть селения стороной, не придут избавить его от мучений и, может быть, косари или деревенские мальчишки станут приносить ему воды, и он сможет протянуть месяц. Но зачем ему стоять здесь целый месяц, она всё равно не придёт, чего же ему малодушно ждать? Казалось нечего. Так глупая мысль ретиво цеплялась за абсурдную, бессмысленное становилось обдуманным и уместным, так что под конец сумбурных размышлений получился идиотский вывод. Наконец Семён решил сделать последний вздох и набрал полные лёгкие.
Прошла минута, две. Мозг заставил сердце постепенно перейти на рысь. Три. Клетки мозга стремительно вымирали целыми семьями. На щеках и лбу высыпали маленькие красные точки, их количество стремительно увеличивалось, словно распускающиеся цветы они росли в размерах, наконец всё лицо стало сначала красным, затем багровым. Теперь издалека Семён был похож на Романа. Мозг продолжил не только нагнетать частоту подачи крови в голову, но стал повышать давление в надежде наскрести хоть сколько-нибудь живительного кислорода. Покрасневшие глаза выпучились и были готовы лопнуть. Пять минут. Ноги подкосились, и Семён повалился на землю. Он всё ещё не сдувал щёки, наполненные бесполезным воздухом. Туман начал окутывать периодически проваливающееся сознание, пробуждавшееся разве что от барабанного боя в ушах. Вдруг начался обратный процесс: сердце на мгновение замерло и вскоре стало постепенно сбавлять частоту ударов.
Знакомый голос давно летал над полем, звеня крыльями, он кликал охотника по имени. После расставания любимица Семёна, вернувшись в ближайшую полоску леса, залезла на более удобную берёзу и стала внимательно наблюдать за женихом. Даже на удобных ветках от несменяемой позы у неё затекло, казалось, всё тело. Замерев, она не отрывала взора от стоящего в поле человека. Когда он повалился, она стремглав спрыгнула наземь, пробежала пару шагов, упала – затёкшие ноги были совсем ватными. Слёзы бессилия оросили траву. Но вот стремительный сарафан вновь несётся вперёд, он будит заснувших бабочек и стрекоз.
Пощёчины, бесчисленные пощёчины вместо загаданного поцелуя разбудили бездыханного Семёна, но он не досадовал. Вдоволь нахлопавшись на спасительницу налитыми кровью глазами, охотник с трудом перевалился на спину и лёг поудобнее, заложив обе руки под голову. Девочка сидела на коленях рядом, она сквозь первые, какие-то новые для неё слёзы бранила жениха на чём стоит свет, а он дышал. То и дело поглядывая на спасительницу, он полной грудью вдыхал целительный ароматный воздух, и вновь представлялась ему, что жизнь вокруг так замечательна, так прекрасна, что даже чем-то похожа на его "барыню".
Остаток дня после неудачной охоты Семёна девочка провела в невыносимой клетке слез и воспоминаний. А ночью, убежав из запертого изнутри дома, на мгновение разорвала лунный воздух на конце "пирса", рядом с которым когда-то впервые спасла жизнь своему погибшему жениху.
Восемь с половиной лет прошло с вышеописанных событий, на дворе стояла зима. Все планы Романа осуществились: он женился и за остаток лета и осень на месте пепелища вырос двухэтажный дом.
Первые месяцы семейной жизни оказались для новоиспечённого жениха самыми радостными – целыми днями он пропадал на стройке, куда жена категорически не допускалась. Неспособная спорить Елена послушалась совета мужа и продолжала жить у родителей, пока возводилось её новое гнездо. Сестра Романа разделяла с братом его новые стремления и была счастлива. Несмотря на то, что ей приходилось тогда готовить на целую ватагу строителей, видеть Романа вновь ожившим было для неё настоящей отрадой. Каждый погожий вечер, когда строители расходились по домам, брат с сестрой любили сесть за один из столов, поставленный под открытым небом и поделиться радостями ушедшего дня и надеждами грядущего. В такие часы нерадивый муж был особенно разговорчив, он то и дело подбадривал сестру, уверяя её, что до зимы они обязательно будут жить в новом хорошем доме, а девушка порой думала, что могла бы жить и в бане (теперь довольно благоустроенной), лишь бы брат оставался таким же весёлым и деятельным, оставив прошлое за спиной. Иногда она начинала переживать и предчувствовать неладное, ведь он, казалось, и вовсе забыл про Елену.
После того, как дом был закончен, и довольные результатом строители разошлись с благодарственного обеда, Роман взял лестницу и приколотил заранее заготовленный им из остатков материалов скворечник между окон выглядывающих из комнаты сестры. Законная жена вскоре вернулась и разделила с будущими сожителями радости новоселья. Жизнь в новом доме довольно скоро нашла свою колею и потекла по ней неторопливым ручьём. Каждый занял свою комнату в верхнем этаже, причём Елена выбирала из оставшихся.
Новая семья собиралась несколько раз на дню и зачастую за трапезой. Если монолог, в основном молитву благодарности, начинала хозяйка, накрывшая с помощью помощницы стол, то диалог по большей части разделяли брат с сестрой. Елена тоже пыталась то сделать замечание по тому или иному поводу, то рассказать новость, но в разговор с ней чаще вступала сестра чем брат. Роман, казалось и вовсе не понимал, что он женат. После ночной трагедии ему и самому было трудно объяснить отчего так происходило. Множество бед коснулись его в прошлом, он смутно помнил о них, но теперь всё было хорошо. Они живут с сестрой в новом доме (он так и говорил всем знакомым, не упоминая жену), а Елена? Роману она казалось кем-то вроде подружки сестры, которая отчего-то живёт с ними. Места в доме хватало, как раз была свободная комната, отчего ж было её не занять? Жена была нетребовательна к мужу по части хозяйства, да это и не полагалось, больших чувств чем у двух случайных прохожих у них никогда не было, а потому она не имела ни малейшей власти над Романом. Каждый занимался своим делом, иногда помогая друг другу, как это делают добрые соседи.
Сейчас в доме росли новые дети: два мальчика четырёх и пяти лет: не сразу удалось Лене уговорить мужа на пополнение в семействе. Она не умела ни обижаться, ни браниться, однако, когда нужно могла быть твёрдой. Без радостей материнства жизнь для неё была тусклой, а потому по прошествии месяца с момента венчания, напуганная перспективами будущего, Елена с методичностью сцепного дышла на колёсах паровоза, рвущегося в депо под названием "Дети" за одним или несколькими вагончиками, поднимала больную для Романа и важную для себя тему. Муж поначалу сопротивлялся и выступал в роли тормоза на тех самых колёсах. Отговорками ему служили то скудные средства, едва оставшиеся после строительства, то отсутствие места в новом просторном доме, отчего-то кажущимся Роману тесным. Однако хорошая урожайность огорода, щедро посыпанного золой, решила первую проблему уже на следующий год, ещё через год сестра вышла замуж и уехала в город, решив вторую. Однако сопротивление не уменьшилось ни на йоту, Роман вообще не любил эти приставания жены, и словно не понимал, что та требует, неужели она почитает его за аиста? Он советовал несчастной пуще молится, пожимал плечами и спешил скрыться от слёз, которые с каких-то пор стали появляться на лице отчаянной души. Наконец для того чтобы сорвать тормозные колодки на колёсах паровоза, никак не едущего к мечте, Елена изобрела специальный вид горючего. Каждый день в доме несчастной бездетной семьи заканчивался чаепитием, и вот уже два раза этот напиток, разбавленный под сукном горячительными, размыл самообладание Романа. Через время, словно паук укусивший жертву, жена со слезами на глазах набрасывалась на обмякшего мужа.
К детям Роман относился странно. Когда они были маленькие, он почти не брал их на руки, и в общем-то не понимал, отчего их дом сутки напролёт разрывает неприятный детский плач. Если Елена просила его помочь, он помогал, но при первой же возможности скрывался от надоедливых звуков на сеновале. Сны постепенно становились для него настоящей отрадой.
Загляните в камеру к заключённых поваленных Дрёмой на грязные нары, вам кажется, что несчастные томятся в четырёх стенах, но во время сна, это не так. Один из них гуляет по живописному лесу, столь любимому в детстве, да и та самая удочка при нём. Другой смело сражается с целой оравой негодяев, никто из них не с состоянии противостоять его ловким ударам и изворотливости духа. Третий крепко обнимает любимую. Четвёртый ничего не видит, или по крайней мере не вспомнит об увиденном под утро. Пятый…
Множеству несчастных Дрёма отправляет ночью именно то, что им больше всего не достаёт днём, словно стремясь сбалансировать их жизни.
Роману же чаще всего снилась любимая кошка, погибшая при пожаре. Она приходила к нему, мяукала, ласкалась, иногда показывала котят, реже хвасталась новыми шедеврами убитых мышей и птиц сложенных в целые картины. Беатриче совсем не снилась, так сильно ему хотелось забыть прошлое после ночной трагедии, что он больше и не думал о возлюбленной, да и к чему было вздыхать и мучиться? Впрочем, недавно Роману приснилось как кто-то из знакомых рассказал ему, что у Беатриче теперь целых восемь детей, и она ожидает девятого. "Странно", - подумал он во сне, - "почему же я не знаю о наших детях?"
Как Роман не видел в Лене жены, так и её отпрысков не считал за своих. Работа его сознания, казалось, давно остановилось, а естество потерялось в прошлом. Не только появление в доме одного за другим малышей было для него странным явлением, новые дети и люди в поселении в целом казались ему чем-то не мысленным. Такие подарки будущего, стремительно становившегося настоящим, были для него кораблями из нового света для аборигенов, фактами в которые легко верит, но трудно воспринимает человек постепенно теряющий память. В мозгу такого человека рушатся цепочки воспоминаний, путаются события, коверкается время: то что было несколько десятков лет для него произошло вчера, а то и завтра, некоторые моменты прошлого выборочно вообще не происходили. Он и легко верит убедительным заявлениям окружающих, поправляющих его рассказ, и тяготится тщетой вспомнить.
Елена, проводившая свободное от домашних хлопот время, поздний вечер и ранее утро, много читала. Пару лет назад Роман тоже раздобыл несколько книг через торговцев, иногда выезжающих на ярмарку в город. Получив заказ на "умные интересные книги", они привезли ему философские изыскания, зарубежный роман и сборник лирики. Впрочем, все три книги скоро были брошены на чердак, они и рядом не стояли с жителями сгоревшей библиотеки Беатриче. Но так как с чтением было покончено, а спать сутки на пролёт было невозможно, то Роман вновь стал думать, и задумывался он, как ему казалось, всё глубже.
Дети были далеки от молчаливого отца, боялись его и его красного лица; когда он был рядом, они вели себя тихо. Елена не сетовала, у неё теперь было целых две отрады в жизни, и её тешила надежда завести ещё одного, может быть, последнего ребёнка. Во время трапезы часто велась деревенская беседа о простых достижениях и скромных надеждах, и о том, насколько хуже урожай в этом году.
О, эта странная особенность русской деревни! Кажется, зайди в любую избу, дом и вскоре после радостных приветствий и щедрых угощений вдруг послышатся бесконечные, но забавные сетования:
- Картошка нынче не уродилась, - вдохнёт хозяин, - совсем не та, что раньше.
- Одна мелочь, - согласится хозяйка.
- Что мелочь? Съели бы и мелочь, так ведь и её едва тридцать вёдер наберётся. Вон сколько пустых ящиков осталось.
- Да, - протянет женщина, - и грибов нынче мало напасли.
- И не говори! Вот раньше помню через лесок пройдёшь, к реке выйдешь, вдоль пригорка до лога не успеешь дойди, уже две полные корзины...
- Дождя мало было.
- Да, да, - покачается седая голова, вздыхая, - совсем и не было, кажется, дождя-то.
- Сено, должно быть, сняли хорошо? – спросит пытливый гость.
- А, что сено? – удивится хозяйка.
- На тарелку не положишь, - ввернет хозяин, довольный доводом.
Разговоры подобные этим слышатся в каждой семье, более того, вечное недовольство урожаем переходит по наследству. Если же что-нибудь вопреки всему уродится, да ещё в небывалом количестве, то про такую выскочку, разве что скажут: "ну ничего, собрали, хотя могло быть и лучше".
Ещё с детства наслушавшийся таких или подобных разговоров, Роман теперь иногда и сам мог согласиться с раскудахтавшейся на похожую тему жене, хотя чаще во время семейной трапезы он предавался думам.
Впрочем, если дом своим посещением украшали его сестра или сестра Беатриче, Роман не умолкал. Эти два человека были для него бесценными нитями, ведущими и к радостям, и к потерям прошлого. Так что и жена, и дети тоже были счастливы принять дорогих гостей. Родная сестра хозяина появлялась редко, не в пример сестре Беатриче, последняя же стала частой посетительницей после отъезда первой. Она отдалённо напоминала саму Беатриче, хотя Роман даже не задумывался над этим.
В более тихие дни без гостей, будь то за столом или за работой, Роман по большей части был молчалив. Но если поначалу он размышлял о том что вздумается, то постепенно контроль над мыслительным процессом стал теряться, и образы, возникающие в мозгу, появлялись и исчезали всё более беспорядочно, непоследовательно и своевольно. Роман скорей погружался в сон, чем предавался мечтам. Его могла посетить, например, такая бессвязная вереница картинок: цветок, озеро, дом, какой-то большой и шумный город, ночь и луна, кошка и синий щенок. Роман пытался понять почему он видит всё это практически перед глазами, но не мог. В голове его порой звучала музыка, составленная из нот и родного и почти забытого голоса, но он не мог совладать и с ней, был неспособен ни остановить её, ни начать. Трудно сказать на каком уровне происходили эти процессы: физическом или ментальном, непонятно нужно ли было с ними бороться, и, если нужно, то как, поэтому по большому счету Роман, в конце концов, смирился.
- "Какая разница?", - отвечал он себе вопросом на вопрос. - "Какая разница?".
Много лет прошло с той поры. Елена давно умерла. Накануне родов она помогала мужу разгружать телегу, привёзшую огромный стог сена, во всех деревнях это считалось обычным делом для женщины даже в таком особенном положении. Её третий ребёнок запутался в пуповине и не смог выйти, повитуха была не в состоянии совладать с собой и взяться за нож, поехали за доктором, но от начатого кровотечения мать и дитя скончались. Два первых сына давно покинули отца, уехав в город. Теперь постаревший Роман один жил в доме с прохудившейся крышей, хозяин больше не поднимался выше первого этажа, казалось дом съёжился и опустел вместе с ним. Домашний скот был давно продан или пущен на мясо, огород порос бурьяном. Маленькие берёзки покачивались на месте грядок овощей и двух бывших злаковыми полей за ними.
Роман давно себе ничего не готовил и порой забывал затопить печь даже в холодную пору. Кошки, которых нерадивый хозяин пытался завести одну за другой, сбегали от него. Одна только сестра Беатриче и её дети, последние теперь намного чаще матери, приходили заботиться о старике. Они приносили еду и топили печь, но старик ел, только когда еду ему приносила одна из девочек. Она казалось ему ангелом, и он не переставал говорить ей об этом, а про себя считал, что сама Беатриче заботливо является к нему.
Другой отрадой старика были прогулки. Он медленно передвигался, и каждое гуляние превращалось в настоящее путешествие. Так однажды играющие в догонялки на цветнике широко поля дети заметили вдалеке "краснокожего". Старик с трудом перебирал ногами, нетерпеливым детям казалось, что он вообще стоял на месте. Линия его пути была запутанной, она походила не то на круги, не то на зигзаги.
- Смотрите, - крикнул самый зоркий озорник, рассмеявшись, - снова "венок" на голове поправляет.
Старик, действительно, периодически касался дряблой рукой своих редких седых волос, былые кудри давно выпрямились.
- А давайте сплетём ему! – предложила девочка.
Дружная гурьба весело ринулась собирать цветы. С переделками, ошибками, выкриками "да не так!" венок наконец был готов и цветы жизни на перегонки бросились вручать подарок. Не дойдя несколько саженей до цели, они замерли, решив получше рассмотреть старика. Он не видел их и, недовольный на свои ноги, спешил как мог за кем-то невидимым, кого всё никак не мог догнать.
- Дедушка, а давай мы тебе венок подарим!
Старик не услышал и продолжал движение с рвением черепахи. Дети начали звать его то одиночке, то хором, но он был так глубоко зарыт в мысли-видения, то вспыхивающие, то угасающие, то кружащиеся в сумасшедшем танце, что некоторые стали сердиться и в лицо дразнить его "краснокожим". Вдруг девочка с венком перегородила собой путь старику и подняла подарок до уровня его заплывших глаз. Он очнулся и решил, что венок, должно быть, спал с его головы, а, осторожно проверив догадку пальцами, вздохнул. Костлявые руки просительно потянулись к венку, а затем и к дарительнице, которая вовремя отошла.
- Давай я тебя короную! – затейливо предложила она.
Старик в попытке встать на одно колено как в былые времена чуть не рухнул наземь и лишь с помощью наскоро подхвативших его ребят сохранил равновесие. Теперь он стоял на коленях перед смутившейся юностью. Он закрыл глаза и склонил тяжелую голову в отчаянной надежде вернуть потерянное, а когда цветочная корона спрятала собой седину, старик прерывисто вздохнул. Брови его в удивлении чуть взметнулись, ему захотелось поднять голову и напоследок облюбовать дивный мир живых, но он повалился набок и замер.
1019