моим сестрам...
«О, мой яблоневый сад!..Счастье мое , детство мое, мой утерянный Рай, моя Россия....»
...- Нет, бабушка, у Чехова по другому. У него :« О мой вишневый сад! О моя свежесть, о моя юность!.. “
Они поправляют меня со снисходительными улыбками, мои « надменные потомки».
Да нет, никакие они не надменные, эти мои потомки, мои взрослые внуки. Они добрые, внимательные, заботливые. Они вывезли старую бабушку на дачу, куда-нибудь в Апстейт Нью Йорк или во Флориду. Они усадили её в кресло на лужайке, под навесом, чтобы бабка дышала свежим воздухом, и укрыли её пледом, дабы она от этого самого воздуха не простыла. А сами сидят рядышком и участливо спрашивают, не нужно ли что еще, и с вежливым интересом слушают – и в который раз уже!- « О, мой яблоневый сад!...»
-И если я говорю «Яблоневый», значит, он такой и есть. Был то есть. А никакой не «Вишневый». И при чем тут Чехов?! И не надо делать из меня сумасшедшую, я в своем уме, в своем. И Чехова я читала в оригинале, между прочим, на русском...
Они-то прочли его уже на английском. А по- русски вообще не читают, да и говорят с ошибками. Хотя понимать-то свою бабку понимают, и очень даже неплохо. Ну, не совсем, впрочем. По крайней мере, им совершенно не понятно, почему она упорно и упрямо ( деменция, конечно) не желает считать « дачей» уютный двух-этажный кирпичный дом с просторными комнатами, с горячей водой и теплым туалетом, с чистым бассейном, с аккуратно постриженной лужайкой и такими же аккуратными клумбочкими у крыльца?
А вот клочок земли в « шесть соток» ( да что это за «сотки» еще такие?!) с несколькими старыми яблонями и растущими вдоль забора кустами смородины, серо-белыми от придорожной пыли, и ветхую деревянную лачугу с расохшимися от сырости и старости ставнями, она упорно называет « нашей дачей» и утверждает, что это-то и есть « самое прекрасное место на Земле»?...
Ну, как, скажите мне, какими словами и на каком языке- на английском, на русском?- объяснить мне вам, дети?... А, может, лучше пропеть? Но как её споешь
,эту странную мелодию, эту причудливую компиляцию из многоголосых канонов,
и рева грузовика, лая собак и оптимистического гимна петуха ,
звоких детских голосов и жалобного дребезжания коз,
и громкого, хотя и довольно фальшивого пения подвыпивших прохожих,
и хохота с соседней дачи и на разные лады повторяющегося эхом матерного деепричастия?..
А скрип качелей,а сладострастные вопли кошек-невидимок,а назойливый комариный писк,
а невнятная многоголосица с кухонной веранды,
а шелест листьев и глухой удар упавшего с ветки спелого яблока о землю?..
-Beautiful, beautiful!- восторгаются мои « надменные потомки» и поправляют плед на моих коленях.
Ах, да ничего не beautiful, не болтайте ерунды! Ну, что, что . скажите мне, красивого может быть в неопрятной свалке мусора на обочине извилистой, в буграх и кочках , тропинки ? Пыльной тропинки, что узкой,кривой лентой сбегает в низину с довольно-таки крутого пригорка ?
В чем прелесть рваных резиновых шин и груды ржавого метала в перемежку с засошхими спиленными ветками яблонь, и гнилых плодов этих яблонь, могильной кучкой возвышающихся на остове дырявой бочки?
Что изысканного может быть в аромате этих самых гнилых яблок, смешанных с запахом трамвайного мазута,горькой полыни и щебеночной пыли ,нагретой за день летним солнцем?
Что красивого может быть в серой, твердо-каменной почве,покрытой, словно лысеющая голова, редкой, пожелтевшей от зноя травой?
А в невзрачных, бледно-голубых цветках на запыленных стеблях, чем-то отдаленно напоминающих васильки, но не василькax, а просто цветках, безымянных?
А в торчащей причудливым грибом резиновой подошве башмака, вот уж невесть сколько лет из этой каменной почвы произрастающей?
А в гигантском лопухе,увенчанном, как короной ржавой консервной банкой?
И в словно сотканной из зноя, голубовато-золотистой стрекозе, призрачные крылья свои распростершей над этим сюрреалитическим пейзажем?...
Но вот ведь в чем чудо таится: эта самая невзрачная , едва различимая за грудой мусора , узкая тропинка ведет от конечной остановки поливановского трамвая вниз, туда, в Золотую Долину,
где мутная накипь сухого знойного городского дня , как по волшебству сменяется блаженной сыроватой прохладой ,
а душный спертый воздух битком набитого трамвая, что еще не окончательно выветрился из ноздрей, мгновенно улетучивается ,
устыпая место пронзительно-острой смеси запахов садовых цветов и болотной тины,
влажной от росы травы и свежего навоза, дыма от костра и варящегося в тазу клубничного варенья!...
Там, там , в этой благословенной Золотой Долине, в общем ряду таких же «шести-сотенных» феодальных княжеств, примостилось и наше : Наш Сад, Наш Дом- Наша Дача!..
А вот и крепостная стена нашего Королевства:серый забор с покосившимися кольями, на которых, словно отрубленные неприятельские головы, сохнут резиновые сапоги и стоптанные ботинки
и, наподобии геральдических знамен, развевается пестрое тряпье.
Добро пожаловать, дорогие дети! Вот , это и есть Настоящая Дача, а не прилизанный домик « со всеми удобствами».
И никакого тебе бассейна, зато две огромных « емкости» для полива.
Одна из этих «емкостей» (прямоугольный бак) , вознесенная на кирпичные котурны, уже дырявая, а оттого пустая и отданная детям в полное распоряжение.
А вот вторая, врытая в землю по пояс, глубокая, полная водой и плавающими по её темной глади упавшими листьями яблонь, и пузырьками ляшушачьей икры.
А по ночам -зыбкими звездами, отраженными в этой воде, как в черном зеркале.
И никакого тебе « цивилизованного» душа. Зато есть банька, маленькая деревянная банька, с железным баком на крыше!Гордость отца, творение его рук!
А кухонька, любимая наша кухонька с открытой верандой!
Где всегда так шумно и многолюдно, где по вечерам горит свет и бабочки бьются о лампочку без абажура, где бормочет черно-белый телевизор, и тарахтит старый холодильник, и булькают на плите грибы или варенье...
Где на веранде, на длинном столе всегда горячий чайник,и жестяные кружки,и потрепанные любимые книжки, каждое лето вывозимые из города на дачу,те самые, что сначала мама читала нам с сестрами вслух, а потом уже и мы сами- своим детям...
И дымок сигарет смешанный с дымом костра, и потрескивание старенького магнитофона, фальшиво « тянущего» мамину касету с романсами- одну и ту же кассету, но любимую...
И взрывы хохота, и возбужденные голоса, старающиеся перекричать и песню, и друг друга, и скрип качелей, невидимых в темноте.
И вдруг- внезапная тишина, когда все разом смолкают, и качели резко останавливаются, и романс «захлебывается» на полу-фразе...
И лишь -на одной звенящей, щемящей ноте застывшая- песня ночных цикад становится единственным реальным, осязаемым звуком, таинственным и вечным голосом Земли...
- А еще пень, бабушка. Там же еще пень был... - подсказывает мне один из моих взрослый внуков и подмигивает второму-мол, мы-то все эти бабкины майсы уже наизусть помним. -Забыла?
И ничего не забыла. Ну, да, ну, да- старый пень. Вот именно, именно- an old, old stump. THE STUMP. Давным-давно уже выкорчеванный, но почему-то так и оставшийся лежать под яблоней, с растопыренными во все стороны, длинными, черными корнями. Пень, в сумерках превращающийся в огромную голову лешего с косматой бородой...
А еще- ну, это уже за Крепостной стеной, за забором-овраг, наполовину засаженный картошкой, и деревянный домик « удобств».
А за ним- густой кустарник, и прозрачный ручей с перекинутой с одного конца на другой толстой, разбухшей от воды доской.
И дорога с засыпанными белой щебенкой колдобинами, и белая пыль от этой самой щебенки, разбитой колесами машин.
И темная гладь маленького озерца- на нашем « местном» языке оно зовется «Ближний пруд» или «Маленький», потому, как существует еще «Дальний» или «Большой», а еще «Коровий» или «Пастбищенский», расположенный у пастбища,куда ходила наша бабушка за парным молоком для нас, детей,а потом-и мы сами, уже для наших детей.
И все это- и овраг, и домик - « удобства», и пыльная дорога, и пруды, и пастбище- все это было наше, наше, наше!..
И « нашим» был лес, и дорога к лесу вдоль песчанного карьера,мимо « Новых дач» ( в отличии от « Старых дач», к которому относилась и наша).
И « нашим» было поле с выжженной от зноя травой, с колючками репейника, с траншейными рвами, оствшимися от военных учений расположенного неподалеку стройбата, с ржавым остовом автомобиля невесть откуда и когда оказавшегося посреди « Нашего» поля-
а скорее всего, никогда и ниоткуда, а сущеcтвовавшего там всегда, как всегда существовало и Наше Поле, и Наш Лес, и Наш Овраг, и Наш Пруд, и Наш Сад, и Наша Дача- и все, все Наше Королевство, самое прекрасное место на Земле...
« Мои « надменные потомки», мои славные внуки кивают, кивают, поддакивают мне. Yes, yes , beautiful place, beautiful!
Да нет, не то, не то...Как мне объяснить вам? Да и поймете ли вы, дети? Ведь ни на одном языке не найдется слов, чтобы описать, что нет лучшего блажентва,чем с утра и до ночи ходить в стареньком ( мамином или бабушкином) платье с дыркой подмышкой!..
Чем пить ледяную колодезную воду из жестяной кружки, и парное молоко из крышки бидона- теплое, в этот самый бидон процеженное через чистую марлю дояркой тетей Машей, только что, прямо на наших глазах, подоившую свою Зорьку или Ночку...
Чем под вечер развешивать по углам спальни пучки полыни, дабы терпким, горьковатым запахом отпугивать назойливых комаров.
Чем закрывать на ночь ставни на тяжелый железный засов.
Чем мыть ноги в тазу с выщербленным дном, а потом, покачиваясь на койке с железной скрипучей сеткой, засыпать над книгой, открытой на одной и той же странице...
Чем ранним утром, когда еще не рассвело , и так свежо и зябко, выбегать по малой нужде в сад, а потом, набив рот кислой , прямо с куста сорванной, красной смородиной, и обжигая ноги крапивой,торопиться назад, в дом, под теплое одеяло, чтобы еще чуть-чуть доспать, доспать. Чтобы провалиться в предрассветный сон под трепет чьих-то крыльев над головой. И сквозь обволакивающую густым туманом дремоту, пытаться понять: то ли это ангелы слетелись охранять мой утренний сон, то ли ночная бабочка бьется на терассе о лампочку, которую так никто и не погасил со вчерашнего вечера...
А смеху-то сколько с этой нашей дачей связано, сколько смеху-то! Помните, помните, наши детские дачные спектакли?! Которые каждое лето усердно репетировали мы с сестрами и соседскими детьми, а потом вывешивали на "Доске объявлений", у дачного колодца,от руки нарисованную цветными карандашами афишу, в которой торжественно объявлялось. что в такой-то день ( воскресный, чаще всего), в такое-то время, у такой-то дачи состоится представление" прославленной труппы", на которое приглашаются все желающие " в обязательном порядке"!
А « Золушку» , " Золушку" помните?! Ха-ха-ха! Как «тетушка-фея» протянула ей,»Золушке», грязные галоши вместо «хрустальных туфелек», обернутых в серебряную фольгу?! Ну, потерялись в « предпремьерной» суматохе эти самые туфельки, а галоши- кого-то из зрителей-дачников- под рукой оказались!Ха-ха-ха! Помните?
А дедушку, дедушку помните?! Ха-ха-ха! Как мы с ним возвращались из города на дачу, вечером? Как шли от остановки трамвая,а только что прошел дождь, и было скользко и уже темно? И как дедушка, пеpвым ступив на эту едва различимую «помоечную» тропинку на спуске с пригорка, скомандывал:« Идите след- в-след за мной, и тогда ни за что не упадете!»- и тут же сам подскользнулся и упал , и прямо на огромный холщевый мешок с яйцами, что нес на спине ( за этими-то яйцами, и за другими продуктами мы в город и ездили). Ха-ха-ха! А как бабушка ругалась, когда принесли ей на дачу грязный мешок с яичной смяткой-помните,помните?!
(К кому это я обращаюсь с этим своим « а помните»? Ну откуда вам знать про нашего дедушку, про вашего пра-прадеда, так что ли получается? Да его и ваши родители-то уже смутно помнят. Да и про «Золушку» вы тоже ничего не знаете, конечно? Хотя бы Диснеевскую « Синдереллу» видели, надеюсь? )
А как нашего папу ,возвращающегося на дачу с работы , встречали наши дети, моя дочка и племянники, тогда еще совсем маленькие,помните? Наши дети, наряженные в обычную свою дачную " униформу", то есть в дранное пестрое тряпьё не пойми какого размера и фасона ,и в точно такую же обувь, грязную и дранную- ну ни дать, ни взять цыганята, чумазые, веселые!- помните, помните?..
И как эти «цыганята», увидев спускающегося с пригорка высокого импозантного мужчину в белой рубашке, в сером пиджаке и серых брюках, с радостным воплем «Деда Яша!" бросились ему на встречу.
И как он , раскинув широко руки, прининял всех троих «цыганят» в объятье. И как они забрали у него из рук тряпочную сумку, вытащили из неё черный хлеб и пряники и тут же принялись их жевать.
И как, пританцовывая, бежали с ним рядом, что-то на ходу рассказывая и расспрашивая.
И как он,стараясь замедлить свой широкий шаг и подделаться под детский, тоже бежал с ними в припрыжку, подтанцовывая.
И как мы с мужем останавились на вершине пригорка, на полпути к трамвайной остановке, и смотрели на их удаляющиеся фигуры, освещенные закатным солнцем и окутанные легким облачком пыли из-под маленьких детских и папиных больших ног. И слышали звонкие голоса, смех и пенье (папино громкое, веселое и фальшивое ).
И как у меня защемило сердце от красоты " кадра" и от любви к ним ко всем.
И как я сказала мужу:
- Жалко, что камеры нет!Вот бы заснять это все,а? ! Это ж просто «уходящая натура»!
И как муж ответил:
-Ну, это ж только один кадр, просто красивая картинка. Разве она расскажет обо всем: о том, ЧТО за человек ваш отец, о том, ЧТО значит дедушка для детей, о том,ЧТО значит дача для вас?... Тогда уж надо снимать целый фильм. ..
Помните, помните?...
Нет,нет, и этого вы помнить не можете :ведь наш отец, ваш прадед, умер еще до вашего рождения. А эти веселые « цыганята», что встречали его с трамвайной остановки- ваши родители, o my God! - возраст уже весьма солидный имеют, ах,Боже мой...
Но дети , милые дети, что вы хотите от старухи, у которой так основательно перемешалось всё в голове, что она уже не отличает своего детства, от детства своих детей,
а сны, виденные когда-то - от действительности, которой, быть может , никогда в действительности-то и не было?
А были лишь фрагменты из фильма, так и не снятого никем и никогда?...
И что поделаешь, дети,если старуха эта, наглотавшись таблеток от бессонницы, и уронив голову с сильно поредевшими седыми волосами на подушку- в тот же самый миг поднимает эту свою голову ( но не седую, нет, а темноволосую, курчавую, лохматую!) над длинным обеденным столом, что стоит, покрытый выцветшей клеенчатой скатертью на веранде дачной кухни, где, вероятно и прикорнула она ( то есть,я ) над раскрытой книгой, сморенная зноем летнего полдня?!..
А на плите булькает варенье в тазу. И скрипят качели.
А откуда-то с соседней дачи доносится смех и звонкие голоса наших детей .Или это наши голоса, наш смех?..Не все ли равно. Надо бы выключить варенье, поставить разогревать обед и крикнуть детей, чтобы домой шли.
Надо бы...Но ленивая истома сковала тело...
А вон бабушка окучивает кусты клубники. « Ну, зачем, бабушка?- хочу крикнуть я ей.- Да оставь ты, я сама потом всё сделаю!...»...
Но тут вполне отчетливо осознаю, что никакой кухни,никакой веранды, нет.
А значит, ни варенья на плите, ни стола с клеенчатой скатертью,ни книги, ни клубники, ни бабушки, ни качелей,ни голосов и смеха детей – ничего этого, ничего, ничего, ничего...
Но тогда что, что, скажите мне, дети, высматривает в предрассветном заоконном мареве выжившая из ума старуха, пробудившаяся внезапно в своей спальне, на первом этаже уютного дома в Ап-Стейте Нью Йорка или Флориды? Чью неясную тень?
Уж не бабочки ли, бьющейся крыльями о горячее стекло ламочки, которую снова забыли погасить на ночь на дачной веранде?..