Ноги Изольды Морган
роман (начало перевода)
Ach, i coz to za nozka,
Nozka troszke spuchnieta...
Dostojewski, «Bracia Karamazow»
прим.перев.: см.часть четвёртую, книгу одиннадцатую романа:
«Эта ножка, эта ножка
Разболелася немножко...»
To sie stanie jednego popoludnia czy ranka...
(Это случится однажды пополудни или утром...)
Jasienski: «Ballada o tramwajach»
1.
Когда четырнадцать пар взнервированных голых и врукавиченных рук вытащили наконец из-под передней платформы трамвая ном.18 окровавленное тело Изольды Морган с жутко влачащимися на ремнях кожи отрезанными ниже паха ногами, всех этих люди вдруг неприятно сконфузила собственная бестактность.
Невыразимо миловидная 23-летняя девушка отличалась длинными и густыми каштановыми волосами вроссыпь и стройными, чудесными ногами– безошибочный талисман породистых женщин– едва не по грудь.
Финал происшествия оказался даже слишком поспешным.
Приехала санитарная карета и уехало, заберя внутрь виновницу. Час спустя обе ноги были ампутированы, а вечером помещённая в отдельную палату пострадавшая спала тяжким мёртвым укрепляющим сном.
2.
В делах среди недели в ином городе Берг был уведомлен о случившемся лишь на следующий день– невыразительным и коротким письмом, с упоминанием некоего происшествия и срочным вызовом адресата.
Шум перрона, треск закрывающейся двери, запах свежей краски, прыгающий калейдоскоп деревьев в диафрагме словно чётки на нити глухой, тупой тревоги перпендикулярно убрались вглубь.
Будучи представлен дежурному врачу, он совершенно спокойно выслушал сухой отчёт.
Выслушав ответы доктора на свои вопросы, Берг попросил свидания.
В отдельную палату он вошёл в сопровождении врача.
Больная не спала.
Широко открыв глаза, она лежала на спине.
Берг стал у ног. Он готов был сказать нечто надлежащее, но некстати не смог припомнить слов, соответсвующих ситуации.
(...грузные, пушистые свечи каштанов в долгой, немилосердно прямой перспективе; холодный, влажный вкус губ в губы; тепло миньятюрной ручки сквозь замшу перчатки– помнишь ли?..
Он попытался даже улыбнуться, но глаза его в тот миг упали на непонятно обвисшее стёганое одеяло, модулирующее пустоту ниже бёдер.
(...Боже, Боже, только не думать...)
Какая-то липкая, сладкая жидкость в горле.
И снова каштаны, и снова вкус влажных губ, и длинная, узкая нога выныривающая из солнечной пены юбок.
(...тттихо, не кричи...)
Как забавна мина доктора. Левый ус обвисший как у хруща, а на кончике носа прыщик.
И он встретил её глаза, глаза затравленной собаки ( на отцовском дворе– утопили её щенят...), словно христарадящие помилования, всматривающиеся в него с напряжённым ожиданием.
Он ощутил, что тушуется, краснеет как школяр, что стоит тут уже пару минут, что надо наконец что-то сказать, и что он ничего не выдавит.
И внезапно захотелось ему сбежать.
(... на улице люди, перекрёстки, стук, трамваи тр-р-р-р...)
Почему у этого доктора такая странная физиономия? О, вот и дверная ручка– на этот раз к себе.
Он прыгал через четыре ступеньки, пока не очутился на улице увязший в пёстрой разгорячённой толпе.
Он упал как простыня– красный и распалённый. Округлая, округлая конечность. И над распахом И города– исполинская точка солнца.
Люди бежали, шли, толкались, рычали авто, трезвонили трамваи, новые транспорты на остановки выплёвывали людей и поглощали новых, и уносили их с неизменным скрежетом отшлифованных рельсов.
3.
Уже поздно вечером пред фельдшером клиники Тымотеем Лерхе, плечистым малым с рябым лицом в рыжей щетине, предстал молодой, прилично одетый человек, поманил его в сторону и, вертя в пальцах 500-франковый билет, учтивейше попросил его о деликатном одолжении.
Тымотей Лерхе заверил неизвестного, что он всецело в его распоряжении.
Радушно приобняв фельшера, тот назвался родственником третий позавчера поступившей жертвы трамвайного наезда и желал бы, если это возможно (банкнота обещающе захрустела в это мгновение) получить на руки обе ампутированные ноги кузины.
Не выразив ни малейшего удивления, Тымотей Лерхе склонил голову в знак понимания, лишь выразив опасение в том, что ноги могли быть утилизированы как хирургический отход, и удалился, предложив посетителю кресло.
По прошествии двадцати минут фельдшер принёс подмышкой большую продолговатую коробку, старательно заврнутую в серую бумагу. Шикарно перевязанная розовой лентой ноша обманчиво походила на пакет из магазина модного готового платья.
Тымотей Лерхе в молчании вручил посетителю коробку. 500 фр. утонули в белом халате. Фельдшер ещё спросил, не прикажет ли господин кликнуть посыльного.
Щедрый незнакомец, однако, не пожелал воспользоваться услугой– покинул клинику один, сопровождаемый низкими поклонами дежурного фельдшера и двоих портье.
4.
В бюро, где служил Берг, известие о несчастии разнеслось молнией и окружило его особу атмосферой притишенных шёпотов и молчаливого сочувствия.
Товарищество Городской Электростанции было пожаловало месячный отпуск одному из своих двенадцати инженеров. Берг отклонил предложение. По-старому очень рано брался он за дело. Вечерами его нигде не видели. Правда, коллеги, которым пришло в голову увидеться с ним сразу после несчастного случая, нашли на дверях кабинета записку «никого не принимаю». Всем известное обстоятельство, что Изольду в клинике посетил лишь однажды, толковали по-разному. В общем, Берг остался прежним: разговаривал и шутил как ни в чём ни бывало. Со временем коллеги подумали, что любовь его к Изольде была неглбока. Не сразу с этим согласились все. И наконец забыли о несчастье. В окружении Берга лишь слегка досадовали на него, столь отходивого и забывчивого.
5.
То были вызывающе белые и восхитительно длинные ноги. Завершённые маленькой, узкой, высоко изогнутой стопой, филигранные в щиколотках, они взрывались неописуемо изящной голенью, очень высокой, безупречно плотной. От безупречно маленьких колен ширилось бедро, сплошь покрытое узорочьем мелких, едва заметных лазурных жилок, придающих женской плоти благородство мрамора. Маленькие стопы ещё тонули в лаковых лодочках, а чёрные шёлковые чулки повыше колен охватывали ноги как в миг, когда ещё холили свою хозяйку. Ампутация ног чуть ниже паха была столь поспешной, что не было времени для обнажения их. Небрежно скрещённые на козетке, сверху прикрытые пледом, они производили впечатление живых конечностей спящей женщины.
Берг просиживал за ними часы напролёт. Знал каждый мускул и звал их по имени. Поглаживая quadriceps cruris, он ласкал кончиками пальцев внутреннюю сторону бедра в том месте, где пах с коленом соединяет узкий, едва заметный мускул gracilis, известный также под названием «defensor virginitatis», слабейший из всех мускулов женской ноги. Вся его болезненная любовь к Изольде теперь сосредоточилась на её ногах. Часами было лёживал он на козетке прижав губы к мягкой, пахнущей коже порозовевших бёдер, когда те ещё принадлежали той. О самой Изольде думал он очень редко. Точнее говоря, не думал вообще. Немая сцена в клинике не оставила ему ничего кроме отчуждения и гадливости. Собственно говоря, как ещё мог впечатлить его обрубок женщины, отвратительный в трагизме. В сладостном изнеможении прильнувший к е чудесным ногам, бывшим отныне в его полном владении. он чувствовал себя совершенно счастливым.
То обстоятельство, что по прошествии двух недель после ампутации ноги Изольды оставались розовыми и свежими, Берг принимал как естественное. Чего-то противного он не был с состоянии даже помыслить. Нонсенс, как если бы некто в его присутствии утверждал, что Нике Самотракийской грозит разложение по причине отсутствия её головы. В конце концов, ноги оставались конечностями живой женщины, уполовиненной по случаю, органической её частью, навсегда связанной с тем живым единством неразрывной личности.
6.
Ровно полночь. Берг на очередном дежурстве в электростанции. Собственно, он мог бы оставаться в своём кабинете наверху, но где-то (там в недрах чего-то) страшится одиночества, чего не позволяет себе осознать.
Вопреки яркому сиянию ламп, ритмический стук машин успокаивает и убаюкивает.
Берг идёт проходом между двумя рядами во всю прыть работающими генераторов.
Посвист мельтешащих спиц и постук рычагов.
Музыка распалённой стали.
На минуту засмотревшийся в вертящийся круг, и ощущает лёгкое головокружение.
Затем его внимание привлекает ритмически поднимающийся и опадающий исполинский поршень. При этом богатырь устало посапывает. На ум Бергу приходит половой акт. С неким восхищением инженер наблюдает невредимый и неутомимый поршень. Машина копулирует. И почему они не размножаются, говорит себе он и чувствует бег холодных мурашек вдоль позвоночника.
— Дикие бесплодные звери,— бросает он без оглядки и ускоряет шаг.
Но конца аллеи не видать. Справа и слева в бешеном рвении опускаются и вздымаются поршни. Берг испытывает веяние стальной, беззаветной ненависти машин к себе. Вечной ненависти труженика к своему эксплуататору. Он чувствует себя малым и беспомощным в окружении железных существ, отданным им в жертву. Ему хочется кричать, но он остатком сознания он овладевает собой.
— Они ненавидят меня,— отчётливо думает он,— но, будучи закрепощены на местах, ничего не могут сделать мне.
Дабы убедиться в собственном бесстрашии, он замирает на месте и ненадолго засматривается в генератор, показавшийся ему ленивее прочих. Зверь притаился, притвора. Берг ощущает непреодолимое желание коснуться рукой спиц. Берг не в силах оторвать взгляд от полированного поршня.
— Лишь дотронусь и сразу отдёрну руку,— отчётливо думает он.
При этот он хочет сорваться с места и убежать. И не может. А круг, похоже, с каждым мгновением замедляет ход... Великанский поршень растёт ежесекундно... растёт и не опадает! Он веет... холодом. Вот я коснусь его. Езус Мария!!
Боль пронзает плечо инженера. Чьи-то костлявые пальцы с непонятной мощью отбрасывают его в сторону. Берг слышит решительный голос с хрипотцой, словно зов трубы иерихонской:
— Осторожно! Вы могли упасть внутрь.
Он видит над собой чумазое лицо рабочего. Большие голубые глаза всматриваются в него из-под наморщенных бровей.
— Идите-ка вы лучше наверх, поспите там, а мы здесь сами досмотрим, — продолжает голос своё по-отцовски рассудительное повествование, и Берг сразу чувствует себя безвольным и слабым деткой.
Сильная костлявая рука чудесным образом препровождает его к выходу из машинного зала и отпускает во двор.
— Благодарю,— тихо молвит Берг и видит над собой огромное, чёрное лицо неба, всё в прыщах звёзд.
7.
Спустя неделю Берг покинул электростанцию раньше обычного и направился в противоположный конец города.
Золотой осенний день пахнет гибискусом. Бесконечный покой атмосферы непокоит и поражает. Всё заспано и недвижимо, ветки деревьев не смеют дрогнут, лишь в смертельной тишине один за другим отрываются листья и ниспадают на песок, выписывая в воздухе томительные серпантины пируэтов. Недвижимая поэзия осени.
Падают сухие листья,
падают свободно, ритмично,
стелятся по земле– шелестно, бархатно,
поражённые мертвенностью смертельной воздуха...
Над хрусткой их постелью–
красной, лиловой, золотой–
медленно заходит солнце–
меланхоличное, анемичное.
Минуту назад в недра самой большой машины упал старший механик Гинтер. Когда его вынули, он был уже бесформенной массой. Берг старается вытеснить это неприятное для него воспоминание. С той памятной полночи его осознание враждебности машин неустанно и неуступчиво нарастает, и Берг бессилен перед ним. Всякий раз инженер проходит залом быстро и без оглядки по сторонам. Веяние тупой, бессильной ненависти отдаётся в нём холодным, невыразимым изумлением. Берг смотрится в лица рабочих и пытается прочесть в них отражение своего чувства, но чумазые лица замкнуты и выглядят высокомерными и угрюмыми. С какого-то времени Берга преследует мысль, что эти работающие здесь вот несколько лет помешаны. Он ловит себя на том, что следит их движения с намерением подтвердить свою гипотезу. Перебрасываясь парой слов с рабочим, он чувствует, что тушуется– и старается поскорей ретироваться.
— Лишь бы самому не помешаться,— думает Берг и принимается за план смены должности.
— Да. Так будет лучше всего. Переведусь, займусь сугубо кабинетной рутиной,— решает про себя он и ненадолго совершенно примиряется.
Вдруг он слышит нечеловеческий свист за спиной. Пролетающее авто задевает его бампером и отбрасывает на тротуар. Берг слышит сыплющиеся из салона проклятья.
Он совершенно выбит из колеи. Чтобы собраться с мыслями, он вынужден опереться о дерево. Подавленный страх выползает из глубины и заглядывает инженеру в глаза.
— Надо это передумать, передумать,— Бормочет Берг и одновременно чувствует, что всё это уже передумано за него свыше. Выхода нет. Минуту назад в смешной наивности казалось ему, что довольно сменить должность чтобы отгородиться от ненависти машин. Теперь он видит, что машина стережёт его везде. Каждый его шаг на виду хищницы.
Берг внезапно чувствует себя затравленным. Все виданные им машины выползают из утробы сознания берут его в железную осаду. Как спасительная нить из машинного лабиринта маячит перед ним чаемое выкрикнуть светлое имя Изольды!
Берг озирается. Он где-то далеко на неведомой ему окраине города. Берга внезапно одолевает смертельная усталость. Пора домой.
Подходит трамвай. Видя его, Берг содрогается. Смотрится в лицо пассажира справа. Оно добродушно, спокойно и самодовольно. Под напором взгляда Берга, маска вдруг лопается мерзкой щелью усмешки– в нескольких сантиметрах от себя несчастный видит красную распахнутую пасть безумия.
Бруно Ясеньски
перевод с польского Терджимана Кырымлы
продолжение следует