Как захлебнувшийся безбожник,
руками шарящий в бреду,
он опрокинул свой треножник
себе и людям на беду.
Змеились, расползаясь, мысли.
Дымилась, разбухая, тьма.
На каждой букве черти висли,
сводя несчастного с ума.
Пульсировало сердце добрым.
Прозрачным льдом кололся слог.
Но раздвоённым ядом кобры
насытиться никак не мог.
Он проклял родину и церковь,
и жизнь, и женщину свою —
приговорённый к высшей мере
за упоение в бою.
Нелепый Ной. В убогой лодке
собрал и вывез малых сих.
А в ручейке палёной водки
утоп, спасенья не спросив.
Ненужный пришлому народу,
пропал за маревом реки,
где выше, чем на хлеб и воду
не подымал пустой руки.
Когда заточенная спица
пошла насквозь, пробила грудь,
туман не выгнала синица,
снегирь не подсобил вдохнуть.
Мечтал о прошлом. Жил вчерашним.
Смотрел всем правдам поперёк
в метафизическую кашу,
в последний русский рагнарёк.
И всё же, приобщён престолу,
представ пред Сыном, был прощён.
Потупив горько очи долу,
предсмертно накрепко крещён.
А вдруг — иначе?
Рухнул в бездну?
И погружается во мрак?
И все молитвы бесполезны.
И гневом полон божий зрак...