Непокорное племя.
Что за тайну хранят
И о чем поют?
- Ой, дану данай, говори, давай!
***
Красные пододеяльники полоскались в речке. Мелькали смуглые локти и черные косы.
Чужие женщины, подоткнув за пояс юбки, стирали немудреное бельишко. На нашей реке.
На желтом песочке, где мы вчера ракушки закапывали, развалились чумазые мальчишки. Худые. Вихры нечесаные торчат. Но такие глазастые!
- Цыгане! Цыгане? - шептали, шелестели деревенские. Глаза сияли сухим блеском. Тут и тревога. И любопытство. И злость. И страх.
Больше всего меня тянуло к полинялым кибиткам. Там лошади потряхивали гривой, вздрагивали, били хвостами слепней. Переминались с ноги на ногу. Хрумкали сочно, пережевывая траву.
Пегие. Серые. Буланые. В деревне таких лошадей не было.
В деревне вообще не было лошадей, кроме одной клячки, которая развозила на скрипучей телеге мелюзгу из садика домой и из дома - в садик.
- А будешь плохо себя вести, цыгане заберут! - пугала бабушка.
- Ага. Заберут! Я им дверь не открою, - огрызалась я. На всякий случай заглядывая бабушке в лицо.
Не отдаст ведь?
Да это когда было? Я и забыла.
Ох, грехи мои тяжкие! Пришли цыгане, видно, за мной. Посадят в кибитку. Или на рыжую лошадку. И увезут. Научат меня воровать и гадать по руке.
- А где они зимой спят?
- А с мальчишками придется драться.
- Бабушка меня искать, наверное, будет.
Вечерело. Звенели комары. От реки тянуло сыростью, дымом и едой.
Смутные голоса. Смутные тени. Но никто не приходил за мной. И было немножко обидно, что не нужна я цыганам.
Видно, им своих мальчишек девать некуда.
Утром шатры, кибитки, лошади исчезли. Как туман. Ромы в сапогах, Рады в юбках и их вихрастые мальчишки исчезли.
И только красный, набухший от влаги пододеяльник висел на веревке.