Обложили, как по книжке — качественно, здорово.
Мы по всем раскладам в перспективе трупы.
Кроем матом и войну, и штабного борова,
Что отправил группу погибать так глупо.
И маршрут, и время, и задачи
Им известны не хуже, чем мне.
Группу нашу сдали, не иначе.
Как и многих в этой продажной войне.
Наш единственный шанс, как соломинка призрачно-тонкий:
Напролом, не жалея себя и патроны,
Через них прорываться в «зелёнку»
И вниз по склону до «мертвой зоны»
Ну, погнали! Бог не выдаст, и свинья не съест!
Я бегу и поливаю щедро с автомата,
И внеплановый по бегу тест
Я сдаю, похоже, с олимпийским результатом!
Залетаем в кусты без потерь, в полном составе.
По касательной в руку «трёхсотый». Не в счёт.
Первый раунд сегодня остался за нами.
Может быть поживём! Пока нам везёт!
До «мертвой зоны» всего метров тридцать. Вот только
Подавить бы пару огневых «неудобных» точек!
Прикрывать огнём остаётся тройка:
Снайпер, я и Ромка-пулемётчик.
Слава Богу, наши вырвались! Пора и нам «до дома»!
«Дали джаза» от души, не смотри, что трое!
И меня за шиворот поднимает Рома:
«Ходу, сержант! Уходи! Я прикрою!»
Я постарел на сотню лет за те секунд, наверно, пять,
Пока я с хриплым матом и, скрипя зубами,
Рывок последний ромкин прикрывать
Не лёг за камень.
Вот он поднялся. Я стреляю и кричу ему: «Давай! Давай!»
Вот он со мною рядом! Он у самой кромки!
Вот он у камня моего! Закрыв мне неба край,
Пробитый пулей, вдруг споткнулся Ромка...
На базе он лежал с каким-то удивлённым мертвым взглядом,
А я в грязи измазанный, в крови,
Сидел, болванчиком раскачиваясь, рядом
И всё шептал: «Ну как же так?! Живи! Пожалуйста, живи!»
Когда к «тюльпану чёрному» мы шли прощаться,
Я Ромке за тот бой, за тот проклятый перевал
Поклялся отомстить, поклялся поквитаться
И с теми, кто стрелял, и с теми, кто нас сдал.
Вот только «наверху» решили всё иначе:
Неправильная, мол, война и лишний шум не нужен.
Те, кто сдавал — на пенсии, на генеральских дачах,
Те, кто стрелял, сейчас живут не хуже.
А я потом два года беспробудно пил,
Казня себя за слабость и кляня -
Вот если б Ромка выжил, он бы ни за что не отступил!
Зря в том бою последним уходил не я!
С того момента пролетело двадцать лет,
А мне всё также часто Ромка снится,
И я во сне ищу свой пистолет,
Мне стыдно перед ним, и я пытаюсь застрелиться.
Я просыпаюсь, умывшись слезами,
В полупьяном, ночном бреду.
Мы во сне меняемся местами,
Как тогда, в девяносто девятом году.
Только в этот раз всё наоборот.
Он меня руками в собственной крови,
Как щенка, за шиворот трясёт:
«Мать твою, живи! Сержант, живи!»