6.
Дмитрий вздумал съехать с Заводской горы без тормозов на палочках. Разогнался, аж слёзы в глазах выступили, а от встречного воздуха рот застудило так, инда скривило до недвижимости. Вдруг попался наст, лыжи врезались, Дмитрий не удержался от резкого останова и упал. Сильно дёрнул ногу из запятника. Встал, посмотрел: эх, насквозь вырвало в отцовом креплении обору, за которую поддевается кеньга. Изорванное отверстие в коже запятника было большим.
Сначала пешком он сошёл в овражек. Хорошо, что всегда у парня был при себе нож. Как тогда Насте, он отрезал от лямки верёвку, просверлил остриём лезвия дырку в коже ниже разорванного. И, как отец, приладил верёвку в крепление – получилось ниже, чем было. Крепление стало немного туговато, за то можно было успешно идти и ехать на лыжах.
Поднимаясь в Долгую гору, Дмитрий потел и сопливился, в груди отзывалась не до конца вылеченная болезнь, а при глубоком вздохе покалывало. В лесу он облокотился на бамбуковые палочки и отдыхал. Вздрогнул, заметив, что солнце низко бронзовело над синей тесёмкой дальнего леса и отражалось бликом на глянце наста в поле. Торопко пошагал по просеке.
Он слетел с кручи в овраг. Как всегда, решил попить воды из родника: было сухо во рту и как-то жарко в груди. В сугробе виднелся старый щавель. Он отряхнул его, накрутил на былку* ком снегу и, макая в родниковую водичку, пил. На морозе жгло мокрые губы, но он пил, и пил, ненасытно с перерывами. Напившись, присел на лыжи. В овраге начинало морозно синеть. Дмитрий озяб.
С трудом поднявшись на склон оврага, он удивился, отчего так часто бъётся сердце, а на лбу под шапкой выступила склизкая испарина, ведь в эту гору всегда влетает птицей. А тут и ноги дрожат, как будто втащил сюда сани с дровами.
Мороз, наверное, выжимая из себя тот самый гак, гулко потрескивал в лесных дебрях, как зимой. Снег крахмально скрипел под лыжами и повизгивал под палочками. В носу покалывало, и дыхание выходило, как лютой зимой, застывающим в воздухе паром. Вот и синие сутёмы пологом завесили глубину просеки.
Он прибавил ходу, пока виднелась лыжня. Как всегда широко шагнул и в такт ходу резво опёрся палочками: раз шагнул, два шагнул, три и вдруг устал, не дотянув до десяти – ноги сделались, как ватные, они не слушались его воли, шевелились вяло невпопад с движением рук. Что такое?.. Хоть стой, хоть садись на снег – никакого владения, как ватные ноги.
Дмитрий не знал, что при физических нагрузках, особенно, когда бегаешь на лыжах или на коньках, нельзя, разгорячённому, пить воду, тем более холодную и много. Что-то происходит в теле, и ноги на время отнимаются, напрочь! Потом всё проходит, но это будет потом. А пока…
Пока парень, тяжело дыша, с трудом, как будто по пояс в густой жиже, передвигал ноги. Часто спотыкался на небольших выемках и сугробцах и даже падал. Он стал уставать. Часто от болезни, как пьяного, его шибало в сторону, кружилась голова.
А тут ещё одна напасть: он назнобился, просидев у родника. Идёт и никак не согреется – колотит. Телогрейка хороша при ходьбе – легкая, от ветра защищает и не даёт потеть. Но на морозе она не греет – надо двигаться. А движений-то как раз и не было!
Начинало мелко потряхивать тело, и противные мурашки опять забегали по спине. Димка спешил выйти из леса, ему начинало казаться, что в темноте кто-то за ним следит. Неприятное чувство! И лишь мысль о встрече с Настей прибавляла сил и радости.
Сколько он скрыпытал* по просеке, Димка не знал, только заметил, что над ним зажглись яркие звонкие звёзды каким-то синим затаённым светом. А когда вышел на опушку, прямо перед ним во всю широту и высоту неба полыхало созвездие полей – Орион, и светлым туманным пятном, перемигиваясь, красовались Стожары.
Да-а, провозился он с креплением! И у родника отдыхать не стоило бы - припозднился! Ребята теперь пришли с ужина. Девчонки, как всегда, уселись за большим столом в коридоре, балаболят* о своих девичьих делах и делают вид, что учат уроки. Парни озоруют, всем весело.
Вот наконец-то и лощина. Лыжню в ней метель зализала плотно снегом, и лыжи постоянно разъезжались, тое дело соскакивали вниз на залубенелый наст. Из глаз на морозе и от болезни текли слёзы и не давали разглядеть путь. Парень сильно устал и остыл, двигался всё тише и тише. Часто, не чувствуя ног, останавливался передохнуть.
Месяца не было, землю освещали звёзды. Бесконечно тянется лощина. Шмыг, шмыг тащится парень: вот опять упал, вновь лежит на снегу, отдыхает. Рукам стало больно от холода. Холод от тихого движения проник под телогрейку и неприятно тянулся вниз по спине вместе с дрожью.
Вдруг с горы он увидел, как далеко- далеко в морозной дымке задрожали огоньки – это Голицыно. Ещё немного! Ему показалось, что вместо желанных огоньков в глазах рябятся её синие пригляды, и слово: « Люблю… любимый…» сладко поцеловало нежным голосом в сердце.
«К ней, к ней…» - колотилось в груди. Он хотел выскочить из лощинки, распалился было в ходе, да не осилил взлететь на бережинку – съехал вниз. Постоял, собрался с силами и снова ринулся на кручу. Нет, лыжи проскользнули, перехлестнулись, и Дмитрий упал. Комом вместе с палками спудился* вниз. Задержался на снегу...
Ах, так приятно лежать!
« Щас отдохну чуток и вперёд… к Настеньке…» - думал Дмитрий и изо всех сил держал в мысли время, чтобы прошло «чуток». Только это «чуток» удвоилось, потом ещё раз удвоилось, учетверилось…
И вот он уже видит сон: сидит дома у печки, на плите попыхивает чайник – сейчас они с отцом будут пить чай с мёдом. Так хорошо. Даже пальцы перестали ломить от холода. И ноги не чувствуют устали, как будто их нет совсем. Скоро он встанет и побежит… «Вот щас… ещё чуток полежу, - врастяжку думает он, - щас… щас…»
«Щас» растянулось и ушло в сон, в вечность.
Все замерзающие засыпают. Уснул и Дима, свернувшись жалким калачиком. Ночь одела его звёздным одеялом, синяя мгла хлынула в глаза и заполонила сознание… Лишь некоторое время Настенькино «Люблю…», как тлеющий уголёк, согревало парня. Но потом и оно остыло и замерло в сердце. Чудеса: март на исходе – а мороз пятнадцать с гаком. Этого вполне хватит, чтобы окоченеть недвижному человеку.
Вдруг начавшийся сон вынырнул из омута синей темноты, прояснился и продолжился. Вот Дмитрию вновь видится, как он дома сидит за столом и пьёт с отцом чай. Рядом мама месит в квашне тесто на хлебы: бух-бух-бух - глухо стукает об дно мешалка. Отец говорит сыну: « Не спеши… Каб осложнения не было…»
Вот он очутился почему-то на дворе среди овец. Они кружатся около него и не дают пройти обратно в дом, он пугает их: «Тыря, тыря*…» Но они сбивают его с ног, наваливаются на него, он чувствует тёплую их шерсть, суёт в неё руки и ноги, сам прислоняется к теплу. Доносится запах… Только запах отчего-то не овечий - сильно кислит псиной, как весенний сырой ветер.
Димка хочет узнать, откуда такой духан. Где-то он уже дышал таким противным духом…
Открывает глаза и никак не поймёт - где он и что с ним. Действительно, он лежит на тёплой шерсти, а сбоку на него навалилась тёплым животом лохматая ярка. Она, словно одеяло, прикрыла его всего, даже дышать трудно – это от неё прёт псиной.
Но что это? Две зелёные звездочки горят перед самым его носом. И тут Дмитрия прошила догадка: «Она смотрит! Волчица!» Это она следила за ним из чащи, пока он двигался к полю.
Он не успел испугаться, глядя на волчью морду в пяти сантиметрах от горла! Вместо того, чтобы начать бояться, он перевёл внутреннее внимание на свою спину – удивительно тепло, но откуда.
«Тут ещё кто-то есть, - ещё раз догадался Дима, - я лежу на нём…. на ком-то тёплом! Это кто – волк? Выходит, это они отогрели меня! Волки? Но как он подлез под мою спину? Этого не может быть! Этого не может быть – они же хищники…»
Отогреваясь, с болью стали отходить назнобы: ломило ноги, ныли плечи, болели на руках пальцы, как будто их прихлопнули дверью, вызывая из груди стон. Волчица облизывала лицо, налегала тёплым животом на руки и плечи. Казалось, что, она это делала осмысленно, повинуясь своим волчьим законам, которых ни один человек на свете не знает. Даже великие ученые.
Постепенно боль и ломота в молодом теле стихли, прошли усталость и колотьба. Дмитрий попробовал встать. Получилось. Волки отскочили в сторону и уставились на парня, не скалясь и не рыкая.
Дмитрий окончательно проснулся и всё равно ни капельки не испугался этих волков, наоборот после всего, что произошло с ним, он зауважал, нет – полюбил их, живых, как и он, тварей, чувствующих боль и даже понимающих, но больше всего он полюбил волчицу. Он сердечной простотой чувствовал, что и она его уважает, нет: уважать может только он - человек, а зверь, он не разумен, он сразу любит, так любит, как велит его природа, всей кровью до последнего издыхания. Она, волчица даже малюток одних в норе оставила, а на помощь ему пришла, будто заранее чуяла беду, нависшую над Дмитрием!.
Страх за себя придал силы! Воскресший Димка впрыгнул в крепления и легко влетел в эту злополучную бережинку. Дальше он покатился под гору все быстрее и быстрее, туда, где огни и тепло. На средине горы перед тем, как тормозом сесть на палочки, остановился и оглянулся. Две морды, как два тёмных пня, торчали из лощины и светили зелёными звездами глаз.
- Милая, - с замиранием сердца прошептал Дима и покатился с горы до самого села.
Через полчаса он был уже в интернате и сидел за столом в своей комнате. Друзья удивлялись, зачем он так поздно из дома вышел в дорогу.
А Колька Ситников радовался, как маленький, и витиевато как-то по блатному хвалился:
- Хорошо, что ты приехал - тут Василий Алексеич грозится в субботу «щупенцию», эт контрольную по логарифмам, устроить! А весь класс ни бум-бум в них! А теперь, слава Аллаху, у тебя спишем, и у нас будет всё в ажуре. Опять ивинские в дамках…
Димка помыл руки, умылся от облизов* волчицы, достал из мешка курники и блины.
- Вот ветчина, вот хлеб, я ещё яйца варёные привёз, на, - предложил Витька.
- На, блинчики, на, варенье, - со всех сторон пихали друзья еду, а кто-то крикнул:
- Богомол*, дуй* к девкам за чаем горячим, я видал, как Иончева чайник на плите грела!
Наевшись, Дмитрий прислонился к круглой голландке в комнате и расспрашивал, что нового в школе.
От ребят он узнал, что Настя Самойлова осталась дома - тоже, как и он, заболела. Через полчаса все улеглись, и баба Наташа выключила свет. Димка тоже нырнул под колючее одеяло и закрыл глаза. Скоро все засопели.
Только у Дмитрия сон не начинался. Он думал о Настеньке.
« Почему Павел Фёдорович не сказал, - сожалел он, - я дождался бы её выздоровления и мы вместе пришли в Голицыно. Тогда бы я не задержался из-за курников… Тогда бы я не сломал запятник, не пил воды у родника и не стыл бы там, отдыхая… Как хорошо, что всё хорошо закончилось, ведь и замёрзнуть мог! Да что «мог» - точно замёрз бы… Как я? Я? Которого все любят и вдруг – замёрзнуть?!»
От таких мыслей Дмитрий сел на койке, свесив ноги. Ему вдруг стало жалко маму, до слёз. Дыхание сдавил запоздалый испуг за себя: он представил, как он лежит недвижимый на снегу, нет ни чувств в сердце, ни мысленных разговоров в голове - чёрная пустота. И эта чёрная пустота – его смерть! Так тошно понимать такое… Испуг изошёл слезами – Дима открыл рот и тихо, не всхлипывая, заплакал, утирая слёзы простыней.
« Мама, мамочка! – надрывался он про себя. – Родная, ты не пережила, когда бы нашли меня завьялого* в поле… Как ты без меня? – Вдруг он с новой силой от нахлынувшего на него запоздалого страха мысленно подхватил. - А Настя? Без меня? Ей без меня нельзя – она моя… милая!»
Ребята спали и не слышали его вздохов и возни на скрипучей казённой койке. Димка дал себе обещание никому ни слова не говорить , как чуть не замёрз в поле: ни друзьям, ни классному руководителю, ни тем более матери с отцом, никому. Он же был в шаге от смерти! Чего ж тут хорошего… Если мама узнает этот случай про родного Митю, её сердце, и без того больное, разорвётся на части от страха за сыночка. Нет! Никому! Как хорошо, что он лежит в тепле и тишине... Ой, как хорошо: он живой, в тепле, а в сердце горячо – там любовь… Он потянулся, сладко зевнул и, укутавшись, пусть казённым и колючим одеялом, улетел в сон – рай души.
На следующее утро Димка оделся в школьный костюм и после завтрака явился с ребятами на урок.
- А-а, ивинский лесной медведь из своей берлоги вылез, – пошутил на приветствие Дмитрия Василий Алексеевич, два параграфа без тебя прошли. Догоняй! Если помощь нужна – помогу…
С утра к занятиям Настю в интернат привёз её отец на лошади.
*- былка – былинка, трава, стебель, крупное сено;
* - скрыпытать ( местное ) – тихо ехать на телеге со скрипом, скрипеть, еле двигаться, что либо трудно делать; идти со скрипом в сапогах;
* - балаболить – говорить, болтать, пустомелить, балабонить;
* - опудить, спудить ( местное ) – турнуть, осыпать, ссыпать, пугать;
* - тыря! ( местное ) – клич на овец, чтобы угнать;
* - облиз – здесь место, где лизано языком;
* - Богомол – прозвище друга детства и одноклассника автора Калинина Николая;
* - дуй ( местное ) – здесь беги, спеши, иди, ступай;
* - завьялый – занесённый снегом иди чем либо, дряблый, человек мешкотный, вялый.
ПЕРЕХОД К ЧАСТИ 7. http://www.stihi.ru/2020/01/16/8939