Зашёл в подъезд он ровно в девять,
всю ночь бродил по этажам.
Поняв, что ничего не сделать,
он пальцы над окном разжал.
Следили камеры слеженья,
но не могли остановить
его последнее движенье,
судьбы надорванную нить.
Обмолвки достигали слуха -
банкротство бизнеса ль… души…
и в бездне растворились глухо,
загадку ту не разрешив.
Кто знает, сколько зла и боли
вмещала эта селяви -
жизнь по понятиям на воле,
без пониманья и любви.
Когда из тела как из плена,
и нечем больше дорожить,
когда в ушах мотив Шопена,
но нет мотива, чтобы жить.
Всю ночь бродил по этажам он,
а дом безмолвствовал как Бог,
никто немых не слышал жалоб,
никто не вышел, не помог,
не остудил ночного бреда,
не удержал его: «постой»,
и огонёк от сигареты
светился падшею звёздой.
А до рассвета так немножко
казалось, так недалеко…
Как в детстве, соскочив с подножки,
он в вечность выпрыгнул легко.
Эй, там, встречайте, вам навстречу,
как искупление греху,
его последний кровный вечер,
кто пожалеет наверху,
когда он, как с верёвки платье,
минуя область душ и тел,
раскинув руки для объятья
иль для распятья — полетел.