Юлианский новый год
настаёт и пропоёт —
и вселенно, даже лично
светанёт нам закадычно!
И погаснет... Не для всех...
Если выживем — успех!
Вот какое здесь мерило.
Запахнись! Вперёд, дурило!
Ровно две тысячи двадцать лет со дня обрезания младенца Исуса. А где же его обкорнали? В Иудее или во время бегства в страну Мицраим, то есть, в Египет?
Да, надо почитать, исчислить.
Семь дней и для него, и для меня.
Иль семь ночей спустя после рожденья?
Рождество, рождение, но не смертство, не смертение…
О временах задолго до рожденья,
когда метельно мчался государь,
на новогодье пело населенье
и называло генварёмъ январь.
Наш старый новый год был очень новым,
ингерманландцы шли в Германорусь...
Мой дед уже был оченно толковым,
а я тащусь и всё не дотащусь.
Трень-брень, трень-брень...
В новом годе лишний день.
А подо всем весельем уж заждалось ничто.
Итог есть бог.
Под окнами моими есть шлях — для караванов, тянувших и тащивших кладь на север.
Ослы и мулы, торбы, бурдюки.
И конники властителей следящих.
Неподалёку греки и латины.
Хозяин-барин. Отоварен.
По гроб я жизни благодарен.
По этому пути и прошёл бунтарь Исус по дороге в Финикию. Позади Геннисарет.
Он видел мой лес, что на моём хребте Мейрон.
Оглядка — вот он, покатый спуск, где он всё убеждает иудеев на моей горе Блаженства.
Там проповедь Нагорная: "Кто беден, тот станет всем, посмертно и навечно."
Он говорил, клонился и вздымалось пугающее море, озеро гигантов.
О, Киннерет!
Справа — древние пещеры, уже тогда древние. И до сих пор не исчезая.
Но крестоносцы перебиты там.
И он исчез.
Лашевет.
В правописание русских попали его древнееврейские-арамейские буквы: и «Ш», и «Л», и «Ц»... Шин, ламед, цадэ...
Из них слова "шалац", "лашац", "цалаш"...
В них смысл и бессмыслица всей жизни.
"Шилеш", "шалал", "цалал", "шалаш" и, замирая, "цлил"