III.
Вроньски возмутился до крайности.
Похоже, что он вправду принимает меня за сопляка. Смешно право! Естественно, они не верят, что я в состоянии осуществить свою задумку. Хе-хе... Они полагают, что я желаю лишь возбудить их интерес.
Он яростно сжал кулаки.
Они увидят и убедятся.
Он впал в лихорадочное беспокойство. Голова раскалывалась от бедлама неподвластных ему мыслей. Они ему казались единым рассуждением с тысячью условий и связей, сути коего он не улавливал. Он лишь догадывался, что упрямо ищет нечто.
Став посреди комнаты, он искоса озирался.
Ага! Чтобы пересечь садовую стену, нужен железный шест или что-то подобное.
Внезапно он забыл о своём плане. Не в состоянии овладеть мыслями, он осторожно вышел в сени и затворил за собой дверь. Неприятный холод в ногах привёл его в чувство.
Ботинки, ботинки! Чтобы уйти, ему следует обуться.
Он нашёл обувь, укутал шею кашне и призадумался над целью своего выхода.
Гром и молния! Разве я помешался? О чм речь? Я хочу подышать свежим воздухом... Тут я задыхаюсь. Должен я наконец надышаться вволю?!
Он трижды повторил эту свою последнюю мысль. Необычная радость переполнила его.
Вдруг он замешкался.
Да, надо же черкнуть пару слов Поле, дескать, скоро приду. Он поискал бумагу и чернила– и снова поддался смятению. Очнувшись, он обнаружил себя сидящим за столом с лицом втиснутым в ладони.
Его обуяло бешенство. Он же не сумасшедший! Он пока довольно владеет собой, знает что делает.
Украдкой он тихо спустился с лестницы и стал в воротах. Погода почти весенняя: ясно и тепло. Таял недавно выпавший снег.
Он зашагал по улице. Ему докучала яркая луна. Никто не должен видеть его. Он тревожно оглядывался по сторонам. Ни души! Прислушивался. Тишь да гладь!
Напрямик он вскоре достиг рва.
Да, кусты довольно высоки. Он вполне может укрыться за ними. Надо держаться затеннных мест. Он с трудом зашагал по размокшей, вязкой земле вдоль рва. Несколько раз едва не упав в него, Вроньски вынужден был однажды лечь на землю.
Он панически хватался за поросль, пока не убедился, что она достаточно крепка.
Таким образом он приблизился к мосту.
Он вслушался. Появись на мосту люди, они непременно бы заметили его.
Который час? Разве ещё не одиннадцатый?
Отвага оставила Вроньского: он замер на месте.
Внезапно она подумал, что некто заметил его у ворот, прокрался следом и теперь из укрытия следит за ним. Горячка испытала его: в голове загудело– Вроньски ничего не слышал.
Впрочем, он вскоре успокоился: пусть горячка, зато чувства настолько обострятся, что он увидит и услышит всё!
Неожиданно открывшееся третье дыхание вдохновило и укрепило его.
Вытаскивая ноги из грязи, он приковылял к мосту, по брёвнышкам взобрался на горб и с облегчением спустился на ту сторону.
Его ждало трудное испытание.
Отвесные берега рва прилегали к сплошным стенам домов.
Замерев, Вроньски отвернулся к стене и, хватаясь за прутья, медленно зашагал к ратуше.
С каждой минутой он выбивался из сил.
Закружись голова, он бы тотчас упал в ров.
В крайнем изнеможении он добрался наконец до садовой стены, которая уже не столь плотно прилегала к обрыву.
Трясущийся Вроньски насилу перевёл дух.
Нет, во второй и последний раз одолей он этот путь, у него конечно не хватит сил сжечь ратушу.
Им овладела беспредельная печаль. Он изо всех сил удерживался не расплакаться.
Вроньски сел на камни.
Нет, таким образом он ничего не сделает. Надо незамеченным проникнуть в ратушу и дождаться, пока её запрут. Жажда мести укрепит его... Да-да, сил его хватит... хе-хе...
Но вновь в голове зароились панические мысли. Господи помилуй, неужто я помешался? Орава может стать на мосту и лицезреть крадущегося вдоль стен меня. Ни укрытия, ни выступа. Всякий способен заметить меня...
Боже! Боже! Отчего в голову, будь она здорова, прежде мне это не пришло? Неужто мозг мой ослаб совершенно? Или я слепну? К чему моя комическая осмотрительность, если заметен я всякому ротозею?!
Дикая дрожь проняла его.
Из глубин памяти возникли читанные им давно истории разных злодеев. И правда: по круаному счёту осторожничая, они плошают на мелочах.Преступление это болезнь, поскольку умственно здоровый человек предварительно обдумает именно мелочи.
Но уж он-то господин себе! Он сто раз каждый шаг осмыслит, взвесит и оценит наимельчайшую деталь...
Он месленно сосредоточился.
Да, надо хладнокровно признаться: кирпичные потёртости его платья станут достаточной уликой!
Его мозг словно раздвоился. Лихорадочный, встревоженный до предела двойник одолевал. Вроньски заговорил вслух, дабы его успокоить и заглушить.
Надо исследовать стены на предмет нахождения переправы через ров.
Надеясь отыскать щель, Вроньски принялся панически ощупывать кирпичи.
Рассеявшись, силы его оставили. Ослабевший Вроньски вынужлен был сесть.
Отчаяние одолело его.
Совершенно не могу мыслить! Не могу наконец взять себя в руки. Я в самом начале оступлюсь: ничего задуманного мной не исполню. Толпа разорвёт меня в клочья!
Последнее допущение показалось ему совершенно бесспорным. Он как наяву увидел себя окружаемым яростной, дикой, неудержимой толпой. Удары градом сыпались на него. Отчаянно пытаясь сбежать, он припал к земле, но был обездвижен последним пинком...
Весь в холодном поту, Вроньски сорвался с места, почти без сознания вцарапался в стенную дверцу. Она была заперта.
Ему пора назад! Вот именно. Домой!
Он замер весь как на ладони. У него не осталось сил вернуться той же дорогой домой. Теперь его наверняка увидят.
Он расхохотался, затем сунул пальцы в рот чтобы не раскричаться– и снова овладели им страшные, гнетущие отчаяние и тревога.
Он застучал зубами в лихорадке. Беспомощно забегал вдоль рва, с ужасом всматриваясь вниз. Что делать?! Он наверняка упадёт и утонет.
Он должен перелезть за стену. Обязан! В гневе он стиснул челюсти...
Он обязан!
Он наткнулся на камень. Ничего не думая, ступил на него, нечеловеческим усилием подтянулся над стеной... Вроньски схватился за ветку...ещё немного...он сел на стену, и наконец спрыгнул вниз.
Вроньски бессознательно шёл куда глаза глядят.
Он должен был подавить приступ удушающий его кашля. Он сунул платок в рот, и в дикой муке показалось ему, что жилы лопаются на висках.
Но он не чувствовал тревоги. Душа его тонула в отчаянии и ужасе.
Если ещё не десять часов вечера, коридором ратуши он выйдет на улицу, иначе ему придётся постучаться в ворота. Не оставаться же ему всё ночь в саду! Впрочем, теперь всё равно.
Однако, невольно осторожничая, он держался тени.
Ворота оказались не заперты, что ему показалось совершенно естественным. В коридоре им овладела тревога.
Где-то рядом жил садовник!.. Если он выйдет в коридор, всё потеряно...
Вдруг Вроньски вспомнил, что Остап живёт в ратуше. Но Остап– его недруг. Хотя, у садовника можно спросить о нём..
Сдерживая дыхание, Вроньски крался на цыпочках– его начал душить новый приступ... Услышав громкий разговор за дверью, он растерялся, раскашлялся и ужаснулся– даже отзвук собственных шагов вдруг оглушил его...
В ту же минуту дверь отворилась. Из окна напротив светил газовый фонарь. Изумлённый Вроньски отшатнулся.
В дверях стоял Остап.
Станислав Пшибышевски
перевод с польского Терджимана Кырымлы