Отец вставал и в воскресенья рано.
И в сизой тьме холодной одевался,
потом руками, в трещинах, саднящих
от ежедневного труда в любой мороз,
он печь растапливал. И никогда никто спасибо не сказал.
Проснувшись, я слышал холода дробление и ломание.
Когда теплее становилось в доме, он звал,
и медленно вставал я, натягивал одежду,
боясь хронического гнева того дома,
Я равнодушно говорил с ним,
с тем, кто выпроводил холод
и начистил выходные ботинки мне.
Что знал тогда я, что я знал
о долге одиноком и тяжести любви?
Robert Hayden
Those Winter Sundays
Sundays too my father got up early
and put his clothes on in the blueblack cold,
then with cracked hands that ached
from labor in the weekday weather made
banked fires blaze. No one ever thanked him.
I’d wake and hear the cold splintering, breaking.
When the rooms were warm, he’d call,
and slowly I would rise and dress,
fearing the chronic angers of that house,
Speaking indifferently to him,
who had driven out the cold
and polished my good shoes as well.
What did I know, what did I know
of love’s austere and lonely offices?