там кто-то плакал, кто-то пел
о милом маге, об утрате
сердечья личного; робел
там кто-то, на закате,
вколовшись в мутную доску
объявленного и былого,
там кто-то жил свою тоску
и прятал руки от любого.
шагами шёл, порывом тщился,
разжалованную убыль пёр:
он, кто-то, только что простился
и обнят был, и был не мёртв,
не молчалив, не недоступен,
не сух, не скуп и не комичен, –
он был там кем-то только что
любовно обнят, нежно личен;
и только что рука на руку
ложась, предсказывала хор,
какой ввезёт с собой разлука,
как танк, ломящийся во двор
навечно стонущим младенцем,
в каком ни вскрика не смирить;
и две руки и оба сердца
там были только чтобы быть
хоть раз, в мгновенный и единый,
замеченным и наконец же взятым! –
там для кого-то кто-то был
в нечаяньи открытый атом,
неугомонность суводи, оброк
дыханий; взмыв пророчий
из тинных пазух, тенных дрог
друг в друга – явственно и точно:
друг в друга из урочищ в слог
высокий, в слом математических частиц,
в ударную волну по набережным забываний, –
и тотчас в музыку восшедшее бессловье,
и тотчас в пение, и тотчас в расставание.