Слезки с кровью роняя на клавиши пианино.
Он себя ментально связал навек бы с ними,
В сердце держал сакральный, заветный миг,
Отыграв реквием по великой своей любви.
У музыки нет причин, у музыки только ноты,
Эмоций спектр, но также загнанный в контуры
Неопределенной формы, негласной аксиомы.
А, согласно ей, в игре намёков нет на высокое.
Где высокое в том, чтоб, стерев себе пальцы,
По воле толпы играть в темпе венского вальса?
Остальное держать в себе, будто под маской,
Стоит лишь снять ее и окажется всё напрасно.
У музыки нет ничего, и только правда творца,
А ему-то всё невдомек, почему не пустеет зал?
И зрителю не понять, что же скрывают глаза.
А там лишь тысячи слёз. Она умерла на руках
Его. Она умерла, внезапно погасшей, весной.
Пускай за свою милую воздаст игрой с лихвой!
Жертва ради искусства, оно-то прежде всего.
Всё заполнят овации, но он для себя приберег
Последний патрон. Реквием и заветный миг,
Но зрителю точно мало, он требует еще на бис.
Их радость, восторг, они сами совсем мертвы.
Поймешь ли взглядом из зала, что у творца внутри?
Слезки с кровью роняя на клавиши пианино.
Он себя ментально связал навек бы с ними,
В сердце держал сакральный, заветный миг,
Отыграв реквием по великой своей любви.