Из черепной чаши и коленных чашек висельника, обречённого найти свою гибель на ветке слёз, росла, подобно пушистой плесени, ядовитая омела с мозольными наростами-ягодами; омела росла и на слезатом чахоточном деревце. Голодные чёрные дрозды пили заплесневелый чай из костяного фарфора: лопали наросты с липкой жидкостью, пачкали жёлтые клювы, присматривая новые чашки для сервиза.
Ужасная по своему величию смерть замерла под ветвью омелы; её заслезившиеся глаза-арбалеты вдруг бросили стрелы под гниющее слезатое дерево. Саркастичная конвульсия смехача, несущего в руках жёлтые болотные ирисы, упала рядом со стрелами. Было Рождество. Лепетом тихим...
В тупых птичьих глазах отражалось невозможное. Они выбрали – две чаши и четыре чашки.
Слышался рокот водоёма.
В новых чашках уже плесневел чай к завтраку.