Команда та, поддавшись пьянству,
Была уже не в абордаж.
И точит штурман карандаш,
Хрусталик обратив на язву.
«Мы в плаванье четвёртый год,
Который месяц гибнем в штиле» -
Промолвил капитан в мундире
И важно объявил уход.
Его сменил моряк похуже
И указал на дальний порт.
Кричит в бреду и зелье глушит:
«Мы держим курс на Вавилон!»
Да только где - не знает он,
И как в отставку - вмиг за борт.
«У корабля особый путь -
Да лишь с него бы не свернуть».
Провизии конкретно мало.
В каюте тело капитана,
Очередного отставного,
Встречают с почестями крысы.
А судно заблудилось снова,
В безветрии стоит у мыса.
«Такая вот у нас беда -
Опять приплыли не туда».
«Подняли моряки бы бунт,
Да бунт к чему - в одной же лодке!»
От спирта иссыхают глотки
И всё лавируют в дыму,
С надеждой на конечный пункт.
И всё проскакивает слово:
«Дай Бог нам оказаться дома
Хотя-бы к Рождеству Христова».
И в трюме слышны разговоры,
Витающие среди гари,
То в полусне или угаре:
«Пророки все - лгуны и воры,
Завет - навет и только споры,
Пороки сделаны во благо.
Вот вера - табаку и фляга,
Апостол и отстал - полшага».
Но среди полутьмы и пыли,
Сорвались вдруг слова иные.
Моряк, с лохмотьями на теле,
Качнув смиренной головой,
Изрёк, что новый рулевой.
Звезда, которой нет на деле
Ему явила новый путь.
Взойдя на мачту как-нибудь
Глядел в туман и видел он,
Быть может, Новый Вавилон.