хочется, так отчаянно хочется, как грачи, бывает, кричат:
по весне повторять твое имя,
сладкое-сладкое — словно малиновое варенье, мед гречишный...
чтоб текло с языка да на грудь, на ключицы мне падало
и спускалось к бедренным косточкам,
к бледным ступням.
трогать бушующий пульс, задерживать дыхание,
время, шаг на краю платформы. возвращаться назад.
стать деревянной игрушкой, куколкой,
которую никто не возьмет в кроватку;
потому что она испорчена, она вся в занозах и ранится,
колется о них пальчиками — своими коротенькими пеньками.
отрубить их себе навсегда и хоть как-нибудь оправдаться,
почему я настолько несчастен, подавлен, вымаран.
отбрехаться от навязчивых миражей,
где ты гладишь по шее,
где ты существуешь не только в пределах моего сознания.
по гвоздям идти, чувствовать, как впиваются,
плакать над ними, словно в ту ночь, над твоей фотографией.
жаль, я не знал, начиная страдать,
что печаль, как печать на лбу, клеймит, вызывает
мазохистское равнодушие к собственной судьбе.
когда ты просто встаешь каждое утро и говоришь:
здравствуй, острая фаза, что на этот раз в расписании? перикардит?
сердце вспухает — радоваться.
сердце в порядке — затыкать палочкой.
но это не хуже, клянусь, не хуже того, что было месяц назад.
я привык, я проникся, я принял. равноценный обмен:
если раньше ты вызывал желание задержаться на краю
еще хотя бы на полчаса, а потом с разбегу...
на глазах у кричащих бабушек, травмированных детей,
увидевших впервые в жизни размазанное по вагону тело, —
умереть и стать кем-то другим,
правильным, логичным,
отстроенным с нуля. птичкой с красивым клювом,
маленьким щенком, ютящимся у твоего живота;
то теперь меня держит металл, пропихнувшийся в тело.
и хочется, так отчаянно хочется, не просыпаться,
не видеть конца и края этой боли, этой весне.
глаза голубые не вспоминать,
выдрать их из тебя еще давно-давно.
быть свободным. спрыгнуть все-таки,
когда еще был шанс.