А город мой, уставший ото сна,
корявыми аллеями трещит,
где в небе говорящая луна,
которая всегда-всегда молчит,
где серый промежуток между мглой
прижал к асфальту стаю сизарей,
где всё не так, как выдуманно мной,
там произносит некий иерей
слова на арамейском языке,
нанизанном на сотни языков,
среди оживших мух на потолке,
среди давно погубленных полков,
в дали от опустевших разом месс,
под минарета поднятым серпом,
из киноварью окрапленных мест.
Умоет руки человек потом.
И кто вместит тех слов величину,
тот поведёт на ножке восковой
к себе домой молчащую луну,
разбитую как сахар кусковой.