Мне в папиной комнате спать постелили,
где с полок и стен строго смотрят святые,
но только стемнело в проеме оконном,
как стали тихонько скрипеть те иконы.
Бродил среди ночи, искал, в чем причина -
товарищи, что еще за чертовщина?
Крестился, молился, считал прегрешенья -
а утром увидел следы их движенья,
и каждая из лакированных досок
висела на стенке и криво, и косо.
Я все до одной аккуратно поправил,
я окна от ветра покрепче задраил,
я каждой читал «Отче наш» по два раза,
но новая ночь - и кошмар повторялся.
Опять образа всё плясали и пели,
и я, до рассвета дожив еле-еле,
шептал им: вы что, мы же с детства знакомы,
ребята, я свой, успокойтесь, иконы.
Под ликами маленький я просыпался -
скорбящей Казанской, сурового Спаса;
меня вы встречали из сада и школы,
что нужно теперь от меня вам, иконы?
Скажите ясней и уймитесь вы, либо
я спячу от этого тихого скрипа.
И впрямь - ну за что мне дана кара эта?
Я вас проверял на предмет короеда,
вас отремонтировал мастер что надо -
сам словно с иконы старик-реставратор;
я краски вернул вам, что твой Солоухин...
Но были иконы к словам моим глухи.
Быть может, неверной моей верой в Бога
заставил висеть я вас так кособоко?
А может быть, эти печальные ахи -
отцу, что вас спас от печи да от плахи?
Ну, или вообще это всё показалось?
Большая беда, между тем, приближалась.
Отчетливы крики, протянуты руки,
но мы были тоже и слепы, и глухи
к тому,что талдычило нам мирозданье
(тут я бы сказал, кабы знал, из Писанья).
И вот я Босфор день за днём наблюдаю,
лениво о знаках судьбы рассуждаю.
В промозглой Москве, равнодушно спокойны,
теперь-то, наверно, утихли иконы.