…Впрочем, когда читаешь стихи, узнаёшь их авторов ближе и глубже, чем
в досужих беседах. Если, конечно, это стихи искренние, мастеровито написан-
ные, живые… А в том, что Юрий Духанов пишет именно так, вы сейчас сможе-
те убедиться сами.
Добавлю только, что мне (при всех моих еврейских корнях) очень по душе
его позиция, его русская (немодная сейчас – и везде, и здесь…) оппозиция
любому давлению, и национальному, и эстетическому. "Боже, дай оставаться
мне русским", –обращается поэт к Богу. И не только в процитированной, но,
пожалуй, и в каждой своей строке...
Ольга Бешенковская
(ж-л "EDITA",4/13,2003)
- 1 -
ДОРОГА К ХРАМУ
ИСУС НАЗАРЕЙ
Меж деревьев ночных Гефсиманского сада
тени мечутся в блеске слепых фонарей.
Он выходит к толпе: Не ищите, не надо,
я пред вами стою, я – Исус Назарей!
– Будь смелей, ученик мой любимый Иуда,
подойди, на прощанье обнимемся, брат…
Но трясли кулаками и кольями люди и кричали:
– Обманщик! Ты будешь распят!
Как мы ждали тебя, истребляя сомненья,
ждали тысячу лет, твоё имя тая.
Где обещанный рай, где любовь и спасенье,
почему бесконечна дорога твоя?!
Ждём две тысячи лет исполненья завета,
и кикиморы крестятся, и упыри…
Над горой Елеонской проносится ветер,
и таращатся бельмами ввысь фонари.
И чем громче кричат фарисеи и судьи,
тем отчётливей голос, шаги у дверей:
– Я три тысячи лет жду вас, добрые люди,
я пред вами стою, я – Исус Назарей!
ЛЮБИТЕ ДРУГ ДРУГА
Порою приходится в жизни особенно туго,
Мы к небу взываем отчаянно: – Боже наш правый,
Скажи, как нам вырваться прочь из порочного круга,
В чём наше спасенье и где она, вечная правда?!.
А Он на горе и под небом безоблачно синим,
Так лик Его светел, что полнится солнцем округа,
И голос спокоен и звонок: – Не хлебом единым,
И ныне и присно любите, любите друг друга!
И верилось всем: и достойным, и грешным, и сирым,
Ну, вот и сбылось то, что чаялось прежде веками,
Но дьявол продолжил свои закулисные игры,
Людские сердца обращая в холодные камни.
Мы глохли и слепли, иные уже безнадёжно,
Кружа нас, сбивала с дороги коварная вьюга,
И голос, стихая, всё реже, всё меньше тревожил,
И всё ненавистнее мы становились друг другу.
И солнце погасло, и по небу – чёрные тучи,
Земля задрожала, и стража замолкла в испуге…
А губы Его и доныне всё шепчут беззвучно:
– Любите, любите, любите, любите друг друга…
СНЕГ НА РОЖДЕСТВО
Каким бы сладким ни был сон,
вставай скорей с постели,
вот и пришло к нам Рождество,
кружит с утра метелью.
Оно недаром к нам пришло,
небесное посланье,
а чтобы было хорошо,
легко скользили сани.
И чтоб, обиды не тая,
любили мы друг друга,
и чтоб кружилася земля
по заданному кругу.
Каким бы страшным ни был век,
спасёт нас состраданье,
о том и этот светлый снег,
щеки твоей касанье.
И двор, похожий на кроссворд,
и праздничная тайна,
так пусть всегда на Рождество
над нами снег летает!..
ПОСОХ
Преп. Алексию,
человеку Божиему
Платьице из ситца шьёт портниха,
Птица – в небо, в землю – корешок,
Шляп и шуб ушла неразбериха,
Март, прощай, давай – на посошок!
В этот день и люди, и деревья
Как бы чуточку навеселе,
Не прошу руки я у царевны,
Дай мне посох, Тёплый Алексей.
Я пойду своей тропинкой тихой,
Из цветов сплетая поясок,
Из души ушла неразбериха,
Стал слышнее чистый голосок.
В час лихой людского озлобленья
Он, наивный, еле различим,
Он – моё проклятье и моленье,
И моё спасенье от кручин.
Посох мой поставьте в изголовье,
А напротив встанет крест простой,
И однажды посох тот холодный
Вдруг заплещет тёплою листвой.
Пусть она согреет в день ненастный
Всех прохожих песней о весне,
Был, как видно, вовсе не напрасным
Твой подарок, Тёплый Алексей.
Думающий о насущном хлебе
Приходи ко мне – на посошок,
Ты услышишь жаворонка в небе
И пчелы медовой шепоток…
СВЯТАЯ ТРОИЦА
Нам во дни ненастные,
в тяжкие годины,
словно солнце ясное,
Бог Отец единый.
Как залог спасения
в час беды народной,
светом воскресения
Сын Единородный.
Через тьмы и чащами,
по воде, по суше
с высями летящими
Дух Святый и сущий.
Много понаписано,
больше наговорено,
но сияет истиной
древняя история.
Кто-то там беснуется,
воет поневоле:
– Христиане русские,
как вас накололи!..
Но от солнца ясного
тают тьмы и льдины,
сути ипостасные
вечны и едины.
Что бы там ни строили,
что б ни городили,
есть Святая Троица
в православной силе.
Кривду переплавила
тихая, простая
правда Православия –
Троица Святая!
- 2 -
ИМЕНА СОБСТВЕННЫЕ
ВЯЧЕСЛАВ КЛЫКОВ
Притихли и дубравы, и поля,
зияет солнце в траурной оправе,
осиротела русская земля,
печалится о сыне Вячеславе.
Какая грусть, какая боль в груди,
саднит и жжёт невидимая рана,
мы потеряли Воина Руси,
и как всегда не вовремя и рано.
Я, к сожаленью, не был с ним знаком,
а под его рукою оживали камни,
так Бог простым и ясным языком
нам верный путь указывал в тумане.
Ты, Вячеслав, там Господа проси,
чтоб нас простил и усмирил соблазны,
чтоб не плутать, не сбиться бы с пути
и не попасть опять на вражий праздник.
Есть русский путь, иного нет пути,
иные все – трясина и погибель,
ты, Вячеслав, там Господа проси
беречь Россию – Божию обитель.
А здесь в дозоре Муромец Илья,
царь Николай у белого престола,
и звонницы Московского Кремля,
и помнящие всё холмы и долы.
Калуга, Курск, Сибирь, Урал, Тотьма
и Радонеж, и Вологда в походе,
князь Святослав – и отступает тьма,
и память просыпается в народе.
Молитвами, заветами отцов
восходит Русь из огненной купели,
и маршал Жуков, и поэт Рубцов
стоят на страже нашей колыбели.
Мы не кимвал бряцающий, мы не
как бы родства не помнящие Ваньки,
вот почему, когда ты снился мне,
оркестр играл "Прощание славянки".
Играй, оркестр, зови сквозь ночь труба,
на проводы сзывай –не на поминки,
бессмертна у художника судьба,
он пал в бою, а не в толкучке рынка.
И потому: –Счастливого пути!
Грусть говорит, что встреча неизбежна,
ты, Вячеслав, там Господа проси
любить Россию тихо, верно, нежно...
ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ
Я не творю себе кумира,
но в светлый августовский день
Вы со своей "Тяжёлой лирой"
в мой дом вошли легко, как тень.
Вошли за Вами быль и небыль,
глухие, шумные года,
а за окном синело небо,
все то же небо, как тогда…
Когда Вы, гордый и тревожный,
и проклиная, и любя,
взошли по трапу осторожно
на борт чужого корабля.
И потянулись дни и ночи,
и было Вам невмоготу,
когда глядели в душу Очи
Вас повергая в немоту.
Всё та же знойная дорога
сейчас лежит передо мной,
и я, как Вы, прошу у Бога
благословить мой путь земной.
Судилось Вам тяжёлой лирой
познать тщету и благодать
и просиять в безумном мире
высоким слогом с буквой "ять".
ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ
Из пшеничной муки да на простокваше
заведу я квашню, испеку пышных блинов,
да пошлю с журавлями гостинец сыночку Паше,
пропавшему средь далёких больших снегов.
Передам от добрых людей весточку, привет нежный,
благодарность за песни степные, вольные,
натерпелся он горюшка, грешный, сердешный,
в двадцать шесть годков горластых, неполных.
Как пошли в разгон, не остановить коней,
понесли, борзые, до Москвы из Прииртышья
лучшего из твоих, Россия-мать, сыновей,
соловушку родненького, а не подкидыша.
А там лихие разбойники, завистники,
с душонками, онучками вонючими,
по следам его, как шакалы, рыскали,
за дождём серебряным чёрною тучею.
Кляузничали, в засадах караулили,
ни стыда, ни жалости, ни совести,
да и настигли молодца осою-пулею,
оборвали звонкие песни да повести.
Дни сегодняшние в горести, поминальные,
времена иные, да изменчивые не шибко,
и сейчас лебедей отстреливают добрые начальники,
и сейчас людей губят совсем не по ошибке.
Близкие мои, человеки мои разные,
за глаза его цвета неба синего-синего
давайте выпьем без слова громкого, праздного,
за сыночка нашего Па-а-влушу Васильева…
ВЕЛИМИР ХЛЕБНИКОВ
Какие могут быть черновики,
речь не идёт о школьном сочиненье,
а слово обретает суть значенья
в контексте жёсткой жизненной строки.
Воображенье – это костыли
фантазии, и фабула гранична,
бессилен тут и жалкий опыт личный,
и зелень, и седые ковыли.
Кому нужны твои черновики,
когда в раздумьях о судьбе вселенной
ты не напишешь матери согбенной
и не подашь упавшему руки.
Не унывай, мой юный друг, поэт,
давай поднимем тост за Велимира,
он сжёг в ночи черновики поэм,
чтобы согреть девчонку без квартиры.
НИКОЛАЙ ГУМИЛЁВ
"Золотое сердце России
Мерно бьётся в моей груди"
Ночь, напрасно тоской не мучай,
бурей злой не тревожь, не буди,
что мне тучи, чёрные тучи,
этот свет у меня в груди.
Свет вечерних заснеженных окон,
и дымок над белёной трубой,
свет высокой звезды, одинокой,
над моею нескладной судьбой.
Ах, судьба! – золотая морока
снов и слов, и непрошеных слёз,
волшебство женских глаз с поволокой,
торжество белоствольных берёз.
Не страшна никакая сила,
что б там ни было впереди,
пока светит в душе Россия,
бьётся сердце в моей груди!..
ЛЕОНИД ЕНГИБАРОВ
Начинаю, но не без риска
замолчать, прервав разговор,
на подмостках Новосибирска
выступает известный актер.
Невысокий, в чёрном, без маски,
без единого слова в зал,
препарирует без подсказки
нашу жизнь, глухонемую от спазм.
Ток высокого напряженья,
микроволны мыслей и чувств
пронизали его движенья,
а давно бы пора к врачу.
Перегрузки, на сердце тяжесть,
в мышцах боль, чужая тоска,
но кому ты про это скажешь,
где же та, что была близка?
По ночам не спится, и снова
будто выдох в черновики:
«Может быть, вначале не слово,
а был всё-таки взмах руки?
Тело – бездна, костёр молчанья,
семь потов – это мой подтекст,
контролирую лишь отчаянье
и его величество – Жест…»
Не причина – год високосный
и не чьё-то там торжество,
а причина – пушкинский возраст,
совершенство и мастерство.
Душа плакала, голосила,
продиралась и, мрак кляня,
умоляла людей, просила:
«Вы услышьте, услышьте меня!..»
Много лет с тех пор пролетело,
почему же тревожит сны
его корчащееся тело
на подмостках немой страны?..
СЕРГЕЙ ДОВЛАТОВ
Нет, не зазноба, а заноза,
и Маяковский, и Прокруст,
твоя язвительная проза –
терновника горящий куст.
И говорящий, и саднящий,
и обжигающий стыдом:
то жар пустынь, то злая чаща,
то околоток, то дурдом?!.
Вопрос тут больше не еврейства,
а фарисейства умных жоп,
по генам – вот твоё семейство:
Высоцкий, Зощенко, Эзоп.
Ты жил с упорством Робинзона,
отчаянно, как Робин Гуд,
и знал прекрасно: Жизнь и Зона
не для скопцов или зануд.
Ни в патриоты, ни в пророки
в отечестве не захотел,
но и в чужом краю сороки,
и съел опять же, кто успел.
Порыв задорного начала,
поздней губительная грусть
скользящим лезвием ласкала,
тоской полосовала грудь.
Где рай земной и где свобода,
не отыскал ты на земле…
И в новом свете нет исхода,
и нет исхода в старой тьме.
ВЛАДИМИР ВЫСОЦКИЙ
Чёрный, как плавник акулий,
много лет и зим назад,
двадцать пятого июля
выпал жребий невпопад.
Я судить тебя не вправе,
хоть и старше по годам,
скольких ты тогда оставил
нас, сирот, по городам!
Оттого мне так обидно,
что ты прикуп козырной
вопреки игре арбитра
вдруг сменил на роковой.
Я, когда в Москву приеду,
на Ваганьково пойду,
выпью с кем-то за победу,
за победу и беду.
Чёрный, как плавник акулий,
этот день в родном краю,
хоть цветов у нас в июле,
даже больше, чем в раю!..
- 3 -
РОССИЯ, РОДИНА, ГОСПОДЬ...
У ПОЛЯ БРАНИ
Течёт Непрядва, древняя река,
храня сердцебиенье родника,
родных церквей лаская купола,
и слышу я, звонят колокола.
И помню я, вчера был дан наказ:
стоять и ждать, ждать самый крайний час,
мой меч остёр, моя рука крепка,
я ратник русского засадного полка.
Плывут над полем брани облака,
то нас побьют, то мы побьём врага,
то ссорятся, то мирятся князья,
а я стою, мне двигаться нельзя.
Туманны и тревожны берега,
оплакивают павших облака,
а я стою, жду самый крайний час,
не отменён пока ещё наказ.
Плывут, висков касаясь, облака,
у ног моих сплетается трава,
и прорастают сквозь меня века,
но помню я, наказ был дан вчера.
Вот снова шум, и пыль до потолка,
в Москве опять валяют дурака,
вороны каркают и свищут соловьи,
смешались и чужие, и свои.
Со всех сторон претенциозный гвалт,
грузин на юге, с севера прибалт,
азартна роль, да честь невелика:
взять и пустить Россию с молотка.
Слетаются купцы издалека,
товар на славу, щиплют за бока,
скулят борзые, им бы нарасхват,
и самый хват - вчерашний друг и брат.
Надменный запад говорлив и строг,
молчит многозначительный восток,
туманны и тревожны берега,
течёт, течёт летейская река.
На всё есть Божья воля и рука,
пусть будет мир и мелется мука,
а я стою, и не смыкаю глаз,
не оплошать бы в самый крайний час.
Ни дым измен, ни горькая слеза,
ни смрад болот не застят мне глаза,
в груди моей чеканная строка:
Я ратник русского засадного полка.
РУССКИЙ ГОЛЬФСТРИМ
Нет, не остыл ещё русский Гольфстрим,
рано, мой брат, горевать,
сказано было, Москва – третий Рим,
четвёртому – не бывать!
Ниже склоняются выи к земле,
ближе зато небеса,
Господи, дай прилепиться к тебе,
наши услышь голоса.
Старую кожу меняет змея,
но сей удел не про нас,
помни, твоя загорелась звезда
в жизни один только раз.
Снежное поле, седой пилигрим,
в сердце живые цветы,
молча мы с Ангелом поговорим,
Родина, слушай и ты.
ПТИЦЫ ГНЁЗД НА ЧУЖБИНЕ НЕ ВЬЮТ
Птицы гнёзд на чужбине не вьют,
Такова птиц небесных природа,
Ну, а песни, а песни поют
Птицы певчие и в непогоду.
И бывает в холодные дни,
Не понять, это сон или память,
Вдруг затеплятся окна вдали,
Замерцают сквозь снежную замять.
Заскрипит, закачается клён,
Распахнутся приветно ворота,
Но грустит опустевший перрон,
Не дождавшийся снова кого-то.
Где лесных колокольчиков звень,
Там и звон колокольный до дрожи,
Там где ночь, начинается день,
А тропинка бежит бездорожьем.
Мне, товарищ, давно не резон
Ни форсить, ни играть в патриота,
Но скрипит под оградою клён,
И снега заметают ворота.
Нас пригрели другие края,
Тают птицы прощальным курсивом...
Всё ясней, где Россия, там я,
А где я - значит, там и Россия.
ПАМЯТЬ ЗЕМЛИ
За окном электрички
зловещие пляшут костры,
От пожарищ кричащих
багровые зори в полнеба,
А по крови и пеплу
немые бредут гусляры,
Плачут жёны и дети
по мужьям, по отцам и по хлебу.
Золотые колосья
под топотом диким легли,
А по градам и весям
свистят половецкие плети...
Рассказала об этом
сегодня мне память земли,
Что украсила алыми маками
степь на рассвете.
ПЛАЧ МАТЕРИ
Ой, да укатилось ясное солнышко,
Ой, да упало оно за высокую горушку,
Ой, да за что мне такое горюшко,
Ой, да кто ответит мне хоть словушко?!
Разлетелись все мои детоньки
По большому по всему белу светоньку,
Улетели птенчики во чужи края,
Чтобы плакала день и ночь одинокая я.
А зачем одной-то мне наш большой дом,
Что я буду одна делать, думать в нём?
Буду ходить по просторным комнатам
Да глядеть в окна пустые, не идёт ли кто там.
Я ли вас не грела, не баюкала ли,
Не кормила что ль, аль теплей не укутывала,
Как растила вас, всё думала-работала:
Это детки мои, это радость моя около.
А теперь мне на старости одной куковать,
Чем же я была для вас плохая мать?
А когда пойду я в большой наш огород,
Некому бурьян вырвать да грядки прополоть.
Сколько было ягоды-то и цветов в нём,
А теперь колючей травой зарастает он.
Заскрипит ли ночью старая калиточка,
Я скорей к окну, смотрю в темь-ноченьку,
Может, то не ветер, а моя кровиночка,
Может, это вдруг сыночек или доченька?
Где вы, где вы, мои глупые детоньки,
Не на счастье раскидало вас по светоньку.
Ты лети-прилетай, сынок, быстрым соколом,
А вы, доченьки сизыми утками,
Да побудьте хотя бы денёчек около,
Ну, хотя бы денёчек с минуткою.
Ой, да проснулось ясное солнышко,
Ой, да согрело высокую горушку,
Ой, да растопи ты ещё моё горюшко,
Ой, да услышьте кто моё словушко
последнее!..
А НАЧИНАЛОСЬ ВСЁ С ТОГО...
А начиналось всё с того,
что мама мыла раму,
и было в комнате светло,
и улыбалась мама.
И пели птицы во дворе,
и радуга сверкала
и на картинке в букваре,
и над жилым кварталом.
И пальчиком ведя в строке,
твердил я слог упрямо,
а мама с тряпкою в руке
светилась в белой раме.
И дождь косой, и небеса,
и радужные стёкла
сияли в маминых глазах
и в тех хрустальных окнах.
Ползли и мчались поезда
не поздно и не рано,
стуча во тьме: «Куда, куда?..»
А мама мыла раму.
Вот этот дом и то окно,
дверь от дождя промокла,
всё поросло быльём давно,
и всё кругом поблёкло.
Что мне героев голоса,
трагедии Софокла,
когда блестит в траве роса
и выбитые стёкла.
И наяву мне и во сне,
лишь в почерневшей раме,
стоит и светится в окне,
как на картинке, мама.
И в злую вьюгу в январе,
и звёздной ночью в мае
трезвонят птицы во дворе,
а мама моет раму…
СТАРИКИ
Вот уж год, как от деток вестей
ни плохих, ни хороших…
– Дождь прошёл, попасу я гусей,
где, старуха, галоши?!
Где мой плащ на собачьем меху,
фронтовая фуражка,
глянь в кладовку-то там наверху,
да плесни чего в фляжку.
Не перечит старуха ему,
да и что тут перечить,
был контужен снарядом в Крыму,
получилось увечье.
Чай, не изверг и, чай, не сосед,
свой, родимый калека,
ну, находит порою, да след
доживать до скончания века.
А старик офицерский ремень
затянул, взял планшетку,
гуси – повод, а он в этот день
должен снова в разведку.
Накрошил про запас табаку,
поглядел на икону…
Шевелился осколок в мозгу,
лес шумел монотонно.
Враг засады укрыл впереди,
обойдём по оврагу,
ведь не зря под плащом на груди
рядом с орденом Красной Звезды
есть медаль "За отвагу".
А старуха в домашнем плену,
набираясь терпенья,
то и дело подходит к окну
и, крестясь, ждёт его возвращенья.
ПОДАРОК
Крёстный дядя мой с деревянной рукой,
но вернулся назло похоронке,
подарил для меня заводного коня,
как звенели от счастья подковы!..
И была у коня грива ярче огня,
колокольчик плясал под дугою,
и скакал я во сне на кауром коне,
чтобы солнце догнать за рекою.
А три дяди других, молодых и больших,
полегли на фронтах поголовно,
не пришлось хоронить, слёзы ветром сушить
над могилкой в германской сторонке.
Мою бабушку, знать, Василисою звать,
то её все сыны убиенны,
что ещё тут сказать, все друг другу под стать,
нет в России пока им замены.
А мне выпала нить в стороне этой жить,
так и быть, я не знаю, лет сколько,
а где дом мой родной, скачет конь заводной,
и звенит, и звенит колокольчик!..
БЕСПРИЗОРНЫЕ ДЕТИ РОССИИ
Мы в бреду сумасбродных идей,
словно в дьявольском пьяном угаре,
растеряли своих сыновей,
дочерей на всемирном базаре.
Вашей правды – на медный пятак,
вы у совести лучше спросите,
как ласкают бездомных собак
беспризорные дети России.
Как ты можешь так жить, человек,
забавляясь в Москве и Лондоне,
когда падает, падает снег
и не тает на детской ладони.
Мы в плену виртуальных затей
променяли под шелест долларов
золотые улыбки детей
на гламурную муть сериалов.
Сколько их – Куршевелей, Багам,
сколько дремлющих там на рассвете,
а в России по тёмным углам
коротают ночлег наши дети.
Что же вы, квартиранты Кремля,
капитаны великой державы,
разве гибельный путь корабля –
это наше последнее право?..
Пусть приснится и вам, наконец,
как клюёт свои хлебные крошки
недоверчивый к взрослым птенец
у чумазой девчонки с ладошки.
Я молюсь, чтоб на Страшном Суде
дети нам эту подлость простили,
чтоб в грядущей вселенской судьбе
беспризорной не стала Россия.
УЧИТЕЛЬНИЦЫ
Вы, с невысказанными просьбами,
В молчаливой своей красе,
С дипломатами и авоськами
В общей очереди, как все.
Беспокоитесь вы — успеть бы! —
Как за собственную судьбу, —
Навестить непослушного Петьку,
Неудавшуюся семью.
Завтра быть вы должны нарядными,
Вас звонок позовёт на пост...
А пока лежит меж тетрадками
Шпилька, выпавшая из волос.
РЕКВИЕМ
Не пой, соловушка, не пой,
Смолк ворон опечаленный,
Опять над русской стороной
Рвут небо плачи поминальные.
Не чёрный дым, а вражий флаг
Зловеще реет над пожарищем,
Скажи, мой друг, за что нас так,
За что нас так, товарищи?!.
Где грозный «Курск», Беслан, «Норд-Ост»,
Кому все жертвоприношения?..
Ликуй, буржуй, пошла нефть в рост,
А следом бедность и лишения.
Пора опомниться, пора,
Иначе смерть с косой преострою
Всех поджидает у костра
Без многоточий и апострофов.
Мы – рать предутренней зари,
Взывать напрасно к чьей-то совести,
Россия – Встань! Иди! Смотри!
Печальней нет на свете повести.
Трепещет огонёк свечи,
Ветра сибирские, донецкие,
Моргают звёздочки в ночи,
Нет, это светят глазки детские...
Недоумение и боль,
Навек застывшие в хрусталиках,
Отплатой нам за алкоголь,
За ритуалы вакханалии.
Не пой, соловушка, не пой,
Смолк ворон опечаленный,
Опять над русской стороной
Рвут сердце плачи поминальные.
ЖАЛОБА ЗЕЛЁНОГО ЗМИЯ
Плачет Змий зелёными слезами:
«Я люблю вас, граждане России,
я делил печаль и радость с вами
и всегда был рядом, как просили.
«На Руси веселие есть пити»,–
это нам завещано издревле…
Призраки с неистовою прытью
веселятся в брошенных деревнях.
Чок-да-чмок, а мнится, что подкова,
мужикам не уступают бабы,
нет с проклятым сладу никакого,
он и тамада, и за прораба.
Плачет Змий зелёными слезами,
только эти слёзы крокодильи…
И шумят над чёрными крестами
русские серебряные ливни.
ПОСТ №1
Со звёздочкой пилотка, автомат,
мальчишка стриженый -
империи солдат,
и в биографии короткая строка:
я - часовой у знамени полка.
Давным-давно... А всё струится свет
от шёлка алого,
от тех далёких лет,
когда и рядовой, и генерал
честь с гордостью святыне отдавал.
По возрасту зачисленный в запас,
мальчишка стриженый
в решительный наш час
с карандашом склоняется к листу:
Россия, знай, я на своём посту.
Меж совестью и правдой нет межи,
кто сердцем призванный,
тот не подвластен лжи,
у знамени и слова путь един -
от юности армейской до седин.
НЕ ЛЕГЕНДА
Ваша плоть, ваша кровь – не легенда,
будем мы и без праздничных дат
обходить за шеренгой шеренгу
не вернувшихся с фронта солдат.
Где они?.. Мы им были бы внуки,
а сейчас это их имена,
по какой непонятной науке
перепутаны все времена?
Плоть и кровь, да жестокая память
навсегда – до скончания дней,
до тех пор, пока небо над нами,
над могилами наших детей.
ВСТРЕЧА
Трудно передать словами
Бабью грусть просёлочных дорог,
Избы с воспалёнными глазами
И давно не крашенный порог.
Рота шла с учения устало,
Шалью пыль клубилась у сапог,
А старушка на обочине стояла,
Положив на землю посошок.
Яблоко тянула на платке,
Будто сыну сердце на ладони…
Долго пыль стояла вдалеке,
И она – с лицом Святой Мадонны.
РЯБИНА, КАЛИНА...
Рябина, калина – о чём же мы спорим,
их ягоды с привкусом сладким и горьким,
была бы Россия, была б Украина,
о чём же мы спорим – калина, рябина…
От снега и стужи деревья седые,
как матери наши, тревог не тая,
всё шепчут нам вслед:
«Что ж вы, дочки родные,
Как же вы так, сыновья?!.»
ШЕЛЕСТЫ ТРАВ
В немоте Беларусь, Украина, Россия,
Только шелесты трав безъязыких могил,
Опускается ль ночь на славянскую силу,
Или вновь полонил сердце дьявольский пыл?
В лихорадке вражды, лихоимства, обмана,
Правду сбросив в обрыв, ложь уселась на трон,
И пути не видать, всё покрыто туманом,
На ладонях полей тени хищных ворон.
Неужели конец, родниковые воды
Пересохли, угас свет духовных святынь
Или промысел Божий покинул народы,
И почуяла сладость свободы полынь?
Нет, не верю таким я пророчествам века,
Века страшных убийств, богохульства и слёз,
Верю веку любви, верю я в человека,
Верю в вас, белорус, украинец и росс!..
ТОЧКА ОПОРЫ
Вырубали нас ливней сабли,
Шлифовали горные ветры,
Выжигали ребячью слабость
Бесконечные километры.
На коротких, как вздох, привалах
нас будили моторами танки,
И в бросках через перевалы
Истлевали до дыр портянки.
Мы, как малые дети корью,
Отболели любовью первой,
А надежды нежные корни
Сберегли в нас живую веру.
С Архимедом напрасны споры,
Но, законов его не круша,
Убедились, что точка опоры –
Человеческая душа!
ЗАПОВЕДЬ
«Умираю не срамя»
Надпись в каземате
Брестской крепости
Был ли он новобранцем зелёным
Или кадровым строевиком,
Но когда расстрелял все патроны
Бой продолжил гранёным штыком.
На стене, испещрённой осколками,
Обращаясь ко всем временам,
Начертал завещанье короткое,
Словно главную заповедь нам.
Загляделся затем в небо синее,
Сквозь глазницы бойниц, или сил
Недостало ему, только имени
Камню чёрному не сообщил.
И с тех пор в это небо без краю
Шепчут стены, тот голос храня:
«Я сейчас, не срамя, умираю,
Вы живите потом не срамя..."
ГЕНЕРАЛ
-1-
Да разве думал ты, гадал,
От седины нет просто спасу,
Ты самый младший при лампасах,
Что делать будем, генерал?..
Враги отступят, отпоют
Отплачут мёртвых и награды
И, помолившись, вновь пойдут
В свои коварные засады.
Здесь смертью дышит каждый дом,
К чему пустые разговоры,
За каждым камнем и углом
Фанатики и волонтёры.
Какой жестокий карнавал,
Оскалы гор страшней трясины.
За чьи грехи, мой генерал,
Стоим мы пред судом Мессии?!.
Как много полегло солдат,
Мальчишки! – двадцать лет от силы,
Но этот город будет взят,
Иного жизнь не отпустила.
Вот и команда: «По местам!»
Рвут слякоть бронетранспортёры,
Готовы снайперы, минёры,
И санитары – по постам…
-2-
Бушлат – солдатский, штаб – подвал,
Сегодня ты не при лампасах.
В игре жестокой, генерал,
Держись! – от Рождества до Пасхи.
Для интервью дай интервал,
Дай передышку моджахедам,
Они отпразднуют победу,
Уйдя за дымный перевал.
Не в первый раз, не первый бой,
Где только служба ни носила,
Но воевать с самим собой,
Но чтобы воевать – с Россией?!.
Пируй, кровавая Ничья,
В Москве раздор, а тут разруха,
Что ты наделала, Чечня, –
Отца во имя? Сына? Духа?
Не до газет! – нам здесь видней,
На них мы выставим закуску,
И молча – просто за людей –
И за чеченцев, и за русских!
Вот взят еще один квартал,
Какая стынь в небесной сини…
Ты проиграл, мой генерал,
Но во спасение России!
ВОЙНА СОВСЕМ НЕ СТРАННАЯ…
Война совсем не странная,
Душа, как медсанбат:
С ожогами и ранами,
И стонами солдат…
До горлышка, до краюшка,
Давно без слов и слёз
И мается, и кается
В отечестве берёз.
За крапинкой, за родинкой
Не пасынок – сынок!..
О, боль великой Родины,
Простреленный висок.
А матери, а матери,
А тени чёрных птиц,
А зеркала, а скатерти…
Одни глаза без лиц.
ГОРОД
Город – это домино,
Дома, проспекты.
Он продуман от и до
Умным архитектором.
Длинноухий русак,
Божья коровка,
Чья вина – всё не так –
Кровь, а не морковка.
Ни католики и ни
Мусульмане…
А руины и огни,
Трупы, камни.
Для чего я?.. Мало ль тем?
Катастрофа.
И Россия – Вифлеем,
Вечная Голгофа!
ЗЕРКАЛО
Красная смородина,
Чёрная пашня,
Умереть за родину
Страшно – не страшно.
Утром для порядка
Из ручья напиться,
Кинуть в рот ягодку,
Кислицу-кислицу.
Спелую, лучшую,
Нет её краше
От Кавказской кручи
До Останкинской башни.
Погляжу с ласкою,
Зеркало-водица:
Девица красная,
Черная вдовица…
ТЕРРОР
Шумит тревожно лес листвою,
Плывут по небу облака,
А вражья сила злобно воет,
И прёт на Русь издалека.
Идут отборные резервы,
В чинах разбойник, наглый вор,
Огромно, обло и стозевно,
И лаяй чудище Террор.
И не уйти от злой мороки,
И коршун над жнивьём кружит,
И обнародуются сроки,
Подпорки вымысла и лжи.
И обещается пустое,
И подрумянены слова…
Но тише лес шумит весною,
И реже новая листва.
Героев, павших в чистом поле,
Растёт и ширится число,
И Бог над смертной их юдолью
Склоняет медленно чело.
ЭТЮД № 114
На баяне играю по нотам
сто четырнадцатый этюд,
как хотел я в морскую пехоту,
где бесстрашные песни поют.
Запишите в морскую пехоту,
там крутые в ходу обороты,
там бушлат и душа нараспашку,
полосатую видно тельняшку.
Не попал я в морскую пехоту,
призван был в рядовые поэты,
но скажу откровенно при этом,
что одна у нас, братцы, работа.
Я в дозоре, а вы – на «охоту»,
вы десантом, а я – на марше,
на российских родных широтах
защищаем сограждан наших.
По воде, по камням, по болоту,
в адский зной и в лютую стужу
мы свои охраняем высоты,
наших душ рубежи, нашу сушу.
Есть единственная у нас льгота:
там, где пекло, где рвётся нить,
боевая морская пехота
и поэты обязаны быть.
Вспомню хрестоматийные ноты,
и мальчишку пора помянуть…
Для морской я играю пехоты
сто четырнадцатый этюд.
ОТКРОВЕНИЕ
И на земле, и во вселенной
с лихвой и драм, и передряг,
но свет незримый и нетленный
летит, рассеивая мрак.
И будто бы из ниоткуда,
и явленная неспроста,
хранит сей свет, как Божье чудо,
земля спасённого Христа.
И явственней благословенье,
и благодатней небосвод,
пока сияет свет спасенья:
Россия, Родина, Господь.
И верим мы, умолкнут грозы,
ну, а пока поклон векам
за эти радостные слёзы,
за летний дождик по щекам.
За всю любовь, за все печали,
ниспосланные нам с небес,
за все далёкие причалы,
за наш вечерний благовест.
В земле истлеет лист осенний
и грешная утихнет плоть,
но не погаснет свет нетленный:
Россия, Родина, Господь.
- 4 -
ОСЕННИЕ ЗАБОТЫ
ПОСЛЕДНИЙ ЛЕТНИЙ ДЕНЬ
На светлом фоне небосклона
ещё зелёная листва,
и утки крякают спросонья,
кружится тощая оса
над почерневшим виноградом,
над кружкой чаю по края,
ей, как и мне, сегодня надо
летать и двигаться с утра.
Мне, как и ей, извечный поиск
в последний летний день вести
и, о насущном беспокоясь,
на завтра что-то припасти.
Сгрести листву по огороду,
подправить высохший плетень,
переколоть в дрова колоды
и выкорчевать старый пень.
Спалить ботву, труху соломы
в пылу дымящихся костров
и просмолить фундамент дома
успеть до северных ветров.
Нам этот день не для потехи
дано блюсти из рода в род,
таскает белочка орехи,
и роет твердь трудяга-крот.
Последний летний день, а скоро
и листопады, и метель,
и глуше споры-разговоры,
и всё прохладнее постель.
И пусть смиренней бьётся сердце,
пусть правит сердцем мудрый ум,
а за печной чугунной дверцей
огонь творит весёлый шум.
Такой у жизни распорядок,
и, как всегда, она права:
спешите делать то, что надо,
и слышать нужные слова.
Закон души, закон природы:
там, где кончается асфальт,
просторней купол небосвода
и ближе трепетная даль.
ПРОСЬБА
Как бесы меня водили,
где только ни стерегли,
бежал я, как лошадь в мыле,
дорогами грешной земли.
Кружили, не отпускали,
и пропадала жизнь…
Многая есть печали
в мудрости и во лжи.
Не для себя у Бога –
для сына и для жены
прошу я совсем немного:
пусть будут светлей их дни.
А я свои именины устрою
в глуши лесной,
и веточку от рябины
потом принесу домой.
Наполним, давай, бокалы,
упрямый мой муравей,
хватит сражаться, малый,
с соломинкой на рукаве.
Родина не за горами,
чужбина и та в груди,
обидно, что в этой драме
нас некому рассудить.
По Божьему по закону
идём, не теряя дней,
много дорог есть к дому,
нас выбрали, что трудней.
ПОСЛЕДНЕЕ ЯБЛОКО
Одинокое яблоко,
наливное, румяное,
поздней осени азбука,
седины озимь ранняя.
Ни тоски, ни оскомины
и ни приторной сладости,
на шершавой соломинке
плод печали и радости.
Дочерна зёрна вызрели,
мякоть светится бежево,
помолюсь, чтоб не вымерзли
мои саженцы нежные.
Пусть растут ввысь без зависти,
чтобы в час приуроченный
цвет и новые завязи
были без червоточины.
С корешком, с жёлтым листиком
моё слово и азбука,
подаю с Божьей милостью
вам последнее яблоко.
ЛЕВ
Ирине
Лев один ведёт всю жизнь охоту,
от роскошной гривы до седин,
помните враги и доброхоты,
побеждает, кто идёт один!
Лев, лишённый стадного инстинкта,
сохранивший благородства ген,
любит подремать в местах пустынных,
ненавидит голоса гиен.
Не приемлет он душою гордой
подлые законы и дела,
алчностью лоснящиеся морды,
вскормленные падалью тела.
Кто идёт один, тот будет первый –
заповедь поэтов и царей,
мышц узлы, натянутые нервы,
взгляды удивлённые людей.
Наперёд предчувствуя и зная
все засады, ямы, западни,
лев идёт, кружится стая злая,
Боже милосердный, подмогни!
Не свернуть! – своей природе верный
от роскошной гривы до седин...
Кто идёт один, тот будет первый,
побеждает, кто идёт один!
ВРАЩЕНИЕ ЗЕМЛИ
И знать, и верить: в Божьих всё руках,
весенний ветер зимний сон развеет,
неумолимо вдруг зазеленеет
земля, поправши прошлогодний прах.
Нежно-белы заплещутся сады,
и воссияет звёздочка на небе,
за песней о любви, за думою о хлебе
придёт час покаянья и мольбы.
И оживут молитвою уста,
и зашумит листвой старинный посох,
зажгутся звёзды, засверкают росы,
зашепчут полотенца на крестах.
В одном хотя бы мне не прогадать:
пусть будет у жены чуть-чуть богатства,
а у меня пусть будет полным август,
а с внуком пусть пребудет благодать.
Пусть греются смородины кусты
и яблоки, упавшие на грядки,
с каракулями детские тетрадки
и запасные чистые листы.
Последние подходят времена,
но всё равно в осеннюю погоду
я жгу костры, хожу по огороду,
в сухое место прячу семена.
СЕРЕБРЯНАЯ НИТЬ
Летит серебряная нить,
ликует детвора!..
А мой возок скрипит, скрипит,
пришла его пора.
Пришла пора, крепись, дружок,
нелёгок нынче груз,
на славу вырос артишок
и репа, и арбуз.
И смех, и солнечный песок,
и грусть, и лунный свет,
изящный женский поясок
и золотой секрет.
А был такой чертополох,
то ливень был, то град,
пожары на переполох
помножены стократ.
Но пот упал на перегной,
туман – на чернозём,
что было сеяно весной,
не поросло быльём!..
Мне эта истина ясней
и ближе стала, брат:
успеть посеять на весне,
по осени – убрать.
Летит серебряная нить,
как радость, как печаль,
а мой возок скрипит, скрипит,
и пишется скрижаль.
- 5 -
СВОЯ НОША
ДАЛ ГОСПОДЬ…
Дал Господь мне голос
да кадык на вые,
чтобы в непогоду
песни ветровые
музыкой и словом
ясные, живые
отложились словно
кольца годовые.
В них сияют росы,
и шумит в них крона,
и, ворча на осень,
чутко дремлют корни.
И порой им тоже
снится поле битвы,
где ковыль тревожный
шепчет мне молитвы.
Дал Господь мне голос
да кадык на вые,
вьюгу-непогоду,
годы роковые!..
О ПЕСНЯХ
Мы в общагах и в стройотрядах
Петь любили, помнится мне,
Романтические баллады
О гражданской войне.
Про бойцов молодых, атаки,
Дым, огонь и про боль потерь…
А теперь нам сказали: «Враки,
Песни те не нужны теперь!»
Да, не вся душа в тех балладах,
Все хлебнули – и стар, и мал –
Вперемешку с слезой баланды,
Шёл великий лесоповал.
Да, окончилась та погоня,
Новой жизнью живёт страна,
На толчке – золотые погоны,
Боевые кресты, ордена.
По вокзалам и подворотням,
Лучше выдумать – не моги! –
С правдой нищей и безработной
Люди выставлены на торги.
Может, это мне только снится:
С окровавленным мальчик ртом
В дорогой умирает столице,
В чёрном порохе Белый дом.
Помогайте словом и делом,
А иначе – погибель, разор,
Смыть не поздно с души и тела,
Искупить вину и позор.
Кто-то песни поёт иные,
А в моей – пусть слова просты:
«Где вы, кони мои вороные,
Где погоны мои золотые,
Звёзды алые и кресты?!.»
УРОК ИСТОРИИ
Что им истории уроки,
всё прыг да скок, и хвост торчком,
галдят без умолку сороки,
а впрочем, птицы ни при чём.
А впрочем, что я, право слово,
кощунствуйте, не всё ль равно,
не ваше поле Куликово,
не ваша брань Бородино.
А впрочем, что я, слово право,
не всё ль равно, какие вы,
не для глухих плач Ярославны,
не для слепых пожар Москвы.
Не вы у Невского в дружине,
не вас скликает Калита,
не вы головушки сложили
за Русь святую и Христа.
Кровь родины не конъюнктура,
а правда в том, как ни юли,
не ваши Ладога и Муром,
не ваши слёзы сей земли.
Я помолюсь за вас, так надо,
пусть обожгут и вас Слова:
„Они уже свою награду
здесь получают всю сполна“.
ТОПОЛИНЫЙ ЛИСТОК
Не гордись, что стоишь по-над кручею,
Не случилось бы, скажем, тебя,
Так другой бы нашёлся и мучился,
Проклиная судьбу и любя.
Просыпался б, как ты, ночью тихою
Весь в слезах и сказать бы не мог,
Вышил кто серебристыми нитками
В небесах тополиный листок.
А узор – вы такого не видели,
Нет похожей внизу красоты,
Не найти на земле мне обители,
Не уйти от земной суеты.
Ни друзья, ни враги не обидели,
Что мне запад и что мне восток!..
Высоко в небесах, вы же видели,
Моей русской души лоскуток.
БЕГУЩИМ В СВОРЕ
Мне четырнадцать, я на ринге,
кровь из носа, вспухла губа,
угощаю противника свингом
и ответный держу удар.
Во дворе то игра, то ссора,
в ход опять пошли кулаки,
неизменный итог разборок
кровь из носа и синяки.
Но какой бы ни вышла драка,
непреложный закон был тут:
пацанам не пристало плакать,
и лежачего здесь не бьют.
А теперь вот взрослые дяди,
что умеют играть во власть,
бьют без правил, и чаще сзади,
и лежачих пинают всласть.
Я стоячий или лежачий,
молод я или тоже стар,
я могу обойтись без плача,
я умею держать удар.
Но всё чаще шепчу: "О, Боже, –
и сквозь слёзы просить я рад, –
Ты прости им, заблудшим, тоже
ведь не ведают, что творят!.."
На земле не построить рая,
обретённый страшен покой,
если прожил ты жизнь, не зная,
что живёшь со слепой душой.
Нет прощенья войне и горю,
но давай помолимся, брат,
за бегущих в собачьей своре,
они ведают, но творят.
НОЧНАЯ РАЗВЕДКА
Кто пулей поставил последнюю точку,
а кто запятую петлёй завязал,
в ночную разведку иду в одиночку,
мирские дела – на транзитный вокзал!
О сколько вас было!.. Мужи и мальчишки,
наивных и мудрых, сошедших с ума,
поставивших на кон и строчки, и книжки,
и без вести павших, ушедших в туман.
Так вышло, так будет! – и краток, и долог
проляжет пунктиром по вашим следам
мой путь... А когда подниму чёрный полог,
за мною другие пойдут по пятам.
Прокаркает Ворон: „Напрасные траты,
травой порастёт всё, и смоет грозой...“
Но снова в разведку идёт брат за братом,
и неба полоску отдаст горизонт!
СЛОВАРНЫЙ ЗАПАС
Тетрадь пролистываю снова,
ответа ждёт мой визави,
как объяснить, что тайна слова
ещё таинственней любви.
Преодолев земные чувства,
взяв в подмастерья ремесло,
живёт и трудится искусство
под ворохом обычных слов.
Оно свечой горит в сугробах,
там мы играли в блиндажи,
однако прав давать особых
воспоминаньям не спеши.
И шум студенческой пирушки,-
какой бы ни был разговор,-
колечко звонкой погремушки
с горошинками под фольклор.
Когда черёмуховый запах,
когда осётр на нерест прёт,
считай, что просто на арапа
ты сдал профессору зачёт.
А прикоснувшись к женской плоти,
рассудок потеряв на миг,
гордись, любительских полотен
ты мастерства вполне достиг.
А вкус?.. О нём не спорить лучше,
ты убедишься в том всерьёз,
лизнув дверную злую ручку
в сорокаградусный мороз.
Не будь разиней и тихоней,
круши, мели в муку слова,
и не жалей, что на ладони
опять сплошная скорлупа.
Куда как выгодней подкова,
прибил гвоздём и жди удач...
Лишь эхом к нам приходит слово,
у печки сушит мокрый плащ.
Имей терпенье антиквара,
меняться не спеши на дым,
Даст Бог, и твой запас словарный
запасом станет золотым.
ВОРОБЕЙ
Здравствуй, гость мой серенький,
шустрый воробей,
сколько б ни отмеряно,
силы не жалей.
Веточку раскачивай,
пёрышки суши,
не переиначивай
маленькой души.
На судьбу не жалуйся,
соло - соловью,
просто пой, пожалуйста,
песенку свою.
Я и сам непрошенный,
с проседью висок,
но зато с горошинкой
горлышко-свисток.
Славят утро нежное
наши голоса
вопреки железному
гулу в небесах.
Пусть другие, резвые,
хвалят барыши,
ну, а мы нетрезвые,
оба хороши!..
Будь здоров, мой серенький,
милый воробей,
стреляный, проверенный,
силы не жалей.
Лапками раскачивай
веточку строки,
а переиначивать
вовсе не с руки.
КАМЕШКИ
Не розовый закат вдали
и не припудренные щёчки -
простые камешки в пыли -
моей судьбы немые точки.
Свидетели житейских дрязг,
невольники молвы расхожей,
без ретуши и без прикрас,
без болтовни пустопорожней.
И на асфальте, и в траве,
на площадях и на задворках,
в молчаньи гор, пустынь, морей -
клочки молитв и разговоров...
При солнце, звёздах и луне,
под снегом, градом и дождями,
при суете и тишине
вы ни с рабами, ни с вождями.
Мне ваша участь так близка,
но объяснить предназначенье
никто не в силах - ни тоска
и не моё долготерпенье.
Немые камешки в пыли
вошли сегодня в мои строчки,
спасибо вам, что помогли
преодолеть мне многоточье.
СВОЯ НОША
Чужая ноша тяжела,
своя не тянет,
как бы ни плёл я кружева,
а жизнь обманет!..
Кому дворец, кому тюрьма,
кому безумье,
а мне звёзд ярких кутерьма
на новолунье.
Я не хочу про злобу дня,
и что та злоба,
бездарность, ложь и западня,
утроба!..
Ползу осклизлым бережком,
бегу вприпрыжку,
пью чай вприкуску с сахарком,
жую коврижку.
И думаю, всё нипочём,
а что – мгновенье,
мой одуванчик над ручьём,
сердцебиенье.
Кому зерно, кому мука,
а мне полова,
моя короткая строка –
моя обнова.
Ворочаются жернова,
скрежещет камень:
„Чужая ноша тяжела,
своя не тянет!..“
КУЗНЕЧИК
Не дышится, не пишется,
махну на всё рукой!
Пойду, где степь колышется
ковыльною травой.
На стебельке, былиночке,
травиночке седой
в зелёненькой косыночке
кузнечик молодой.
Под лапками, под ножками
пружинки и ключи,
по кнопочкам-горошинкам
он, знай себе, стучит.
По рёбрышкам, по клавишам,
какой и толк, и труд,
он сыплет ноты-камешки,
стрекочет свой этюд.
Колотит молоточками,
берёт электродрель,
летит пыльца цветочная,
звенит лихая трель.
А если кто-то с кляузой,
с косою ли, с мечом,
кузнечик держит паузу,
но знает, что почём.
Мой Моцарт, мой соловушка,
спасибо за урок,
хмельна моя головушка,
покосный ветерок.
И слышится, и дышится,
когда передо мной
качается, колышется
кузнечик заводной!
ВЕЛОСИПЕД
Ни единой в небе тучки,
что там завтрак, что обед!..
Мне отец купил с получки
первый мой велосипед.
Спозаранку - пыль, роса ли,
шёлк травы иль злой овёс -
мне без устали сияли
спицы солнечных колёс.
И со стёклышком педали!..
...Стоп - червоный светофор!
Не ворчи ты, трали-вали,
мой бензиновый мотор.
Было время - всё зелёный,
где б ни ехал и ни шёл,
а теперь сплошной червоный,
слушай, жизнь, нехорошо!
Не ищу ни в чём причину,
дом, жена и - в срок обед...
Но отдал бы я машину
за мой первый лисапед!
ВОЗДУШНЫЙ ЗМЕЙ
Не Горыныч, ничуть не страшный,
весь трепещущий, как восторг,
ввысь возносится змей бумажный,
хвост тряпичный - ему мотор.
Над вихрастыми головами,
куполами церквей - каков!..
Чуть покачивая боками,-
аж до перистых облаков.
Как дрожит в кулаке катушка,
нить суровая - тетивой!
Моя клеенная игрушка,
унесённая синевой.
За горами мои просторы,
впереди за верстой верста,
перегруженные моторы
и потерянная высота.
Удлиняю полёт безжалостно
и на бреющий перехожу...
Мама, мама,- прости, пожалуйста,
так давно тебе не пишу.
Проклинаю свой поиск страшный,
в "чёрный ящик" вписав слова:
"Где же ты, мой дружок бумажный,
глаз восторженная синева?!."
СОСЕДУ
Иметь бы дом и дойную корову,
впридачу лошадь добрую и воз,
желаю Вам, хозяин, я здоровья,
я понимаю, нужен и навоз.
На ваших грядках огородней почва,
сытней росточку, овощу, кусту,
там черви есть, там дружно куры квохчут
и яйца добросовестно несут.
Живи, сосед, справляй лишь именины,
и чтоб жена – румяная, без слёз!..
Я понимаю, как необходимо
иметь валюту – золотой навоз.
Охота пуще, говорят, неволи,
так, значит, наши помыслы чисты,
до вечера ты холишь своё поле,
я до утра рву бледные листы.
А „гумус“ – удивительное слово,
и потому решаю неспроста
построить дом и завести корову,
забыв причуды чистого листа.
Но всё же есть одна несправедливость,
мне данная, как видно, на беду,
когда ты спишь, тяжёлый и счастливый,
взлетаю я и падаю в бреду!..
ВЕРИГИ
До свиданья, юность резвая,
Вот и кончена игра,
и пришла пора железная,
беспощадная пора.
В добром здравии и трезвая,
только чуть бледней лицо,
отнесла в ломбард Поэзия
обручальное кольцо.
Не торгуясь и не жалуясь,
там средь хлама и добра
из угла вериги ржавые,
улыбнувшись, забрала.
Забрала свои железные,
беспощадные права
настоящая Поэзия,
покаяния пора.
Я ИДУ ПО УТРЕННЕЙ ПОРОШЕ
Я иду по утренней пороше,
по асфальту блёстками ковёр,
"скрип-да-скрип" –
единственною ношей
мне с самим собою разговор.
Фонарей чело в дрожащих нимбах,
тёмных окон пристальнее взгляд:
как успеет ночка-невидимка
до рассвета сшить дневной наряд?
Телогрейку или платье в розах,
слёзы или радугу машин,
или, как у мартовских берёзок,
лёгкий и прозрачный крепдешин.
Край земли зарницей оторочен,
силуэтом города расшит,
мимо скорый поезд прогрохочет,
только, жаль, мне некуда спешить.
Мне до неба долгая дорога,
и в земле сырой не тот приют,
дай мне, Бог, пожить ещё немного,
дай примерить мой последний путь!
ПРЕСТИЖ
Будет долог иль краток наш век,
тишины будет больше иль грома,
где прервётся стремительный бег,
на чужбине, а лучше бы дома,
за тобой кто в последней дороге
поплетётся трудить свои ноги?..
Всё отпущено каждому свыше,
и неважно, кто громче, кто тише,
всё одно: и в Москве, и в Париже
мы наложенный тянем оброк,
платим жизнью за золото строк,
нет на свете дороже престижа.
О ЗАВИСТИ
Я не веду обидам счёт,
прочь, вражьи рожи!..
Мне тратить время на ваш род
совсем негоже.
У вас не тот менталитет,
ваш культ – купюра.
А я завидую лишь тем,
кто был натурой!
Вся ваша жизнь – сплошной базар,
мне ж колет сердце,
что стал героем Трафальгар
не я, а Нельсон.
У Черной речки в январе,
у той опушки,
не я сжимаю револьвер,
а Саша Пушкин.
Мои обидчики – Тристан,
Булат с гитарой
и первый в мире космонавт –
салют, Гагарин!
Я не коплю в душе обид,
но всё же, всё же…
Гори бикфорд, шипи карбид,
у, вражьи рожи!
ВО ДНИ РАЗДОРА
Во дни раздора и разбоя
дай силы, Боже, чтоб сберечь
и ум, дарованный Тобою,
и человеческую речь.
Пошли приют, лишённым крова,
прости блуждающих в ночи,
в сердца отчаявшихся снова
негромким словом постучи.
ЭСКИЗ
Белы деревья в декабре,
белым-белы деревья в мае,
давным-давно не понимаю,
какое время на дворе.
В рулоны свернуты холсты,
засохли кисточки с гуашью.
прости меня, жена, прости
за жизнь обыденную нашу.
Пусть во дворе метёт метла,
плужок ползёт по огороду,
смешно подкрашивать природу,
какой погода б ни была.
Просты мои дела, просты,
вожусь с водонапорной башней.
Прости меня, жена, прости
за это облако над пашней.
Цвет облетает, тает снег,
легко танцует дождик летний,
и снова в жизни, как во сне,
такая радуга нам светит!..