По одноимённой повести Бориса Полевого.
Подбив двух “юнкерсов” очередями,
В бою истратив весь боезапас,
Мересьев тут же был зажат клещами.
Но как уйти от пулемётных трасс?
Со всех сторон четыре “мессершмитта”
Вели его на свой аэродром.
Машина, вырвавшись, была подбита,
Снижаясь к лесу, двигалась рывком.
Сломав крылом еловые верхушки,
На части развалился самолёт.
Пришёл в себя Мересьев на опушке:
– Жив! К фронту нужно двигаться вперёд!
Услышал вдруг скрип наста под ногами:
Медведь рванул его комбинезон
Передними мохнатыми когтями,
Был злой, своей добычей увлечён.
Когда медведь его схватил зубами,
Он вскинул пистолет, спустил курок.
Зверь замертво осел, блеснув клыками,
В сугроб свалился, как с дерьмом мешок.
“Жив”! – Прыгала проворная синичка.
“Жив”! – Повторял за нею Алексей.
“Жив, жив”! – Душа запела, словно птичка:
– Вставай, вставай! К своим иди скорей!
Он встал, но тут же застонал невольно.
Всё тело боль в ступнях прожгла насквозь.
На сердце стало тягостно и больно,
Вмиг всё в клубок внутри переплелось.
Вблизи увидел, приподнявшись, поле.
Здесь, был упорный рукопашный бой.
Прочь отшатнувшись, вздрогнул поневоле:
Лежали трупы снежною горой.
Он снял унты и развернул портянки,
Ступни распухли, всё – синяк сплошной.
“Похоже, что раздроблены фаланги.
Мне нужно встать! Идти любой ценой”!
Привстав с трудом, покрепче стиснул зубы
И сделал шаг один, затем – второй.
Теряя силы и кусая губы,
Мересьев шёл по заросли лесной.
Так двигался до самого заката,
Пока не скрылось солнце за спиной.
Увидел вдруг погибшего солдата,
Сдавившего фашиста под сосной.
Уткнулась рядом девушка в ушанке,
Торчала рукоять ножа в спине.
Со вскрытым горлом с нею на полянке
Лежали раненые в стороне.
Мересьев оттащил её в сторонку,
Рыдая, вырвал из спины кинжал,
Похоронив в густых кустах сестрёнку,
Как каменный, здесь, до рассвета спал.
За ночь сквозь мех проник промозглый холод,
Болели ноги, тело била дрожь.
Обрушился на Алексея голод:
– Ищи вокруг, чего-нибудь найдёшь!
Брезентовую сумку раскрывая,
Нашёл в ней самый драгоценный клад:
– Спасибо за сухой паёк, родная!
Как я консервной банке этой рад!
Чтоб как-то утолить свой голод жуткий,
В дороге сохранить остаток сил,
Решил Мересьев есть один раз в сутки,
Прикинув, норму в день установил.
С утра нашёл в кармане зажигалку,
Разжёг в лесу с валежника костёр
И вырезал ножом большую палку:
– Вот, будет для плеча в пути упор!
Так брёл четыре дня он по дороге,
Выбрасывая палку на ходу,
Подтягивая тут же следом ноги:
– Я обязательно к своим дойду!
Питался почками берёз, брусникой,
Зелёным мхом, сосновою корой.
Из клюквы чай был радостью великой,
Горячий взвар – отрадою большой.
Он шёл лесной дорогой, планы строя,
Измученный нависшею бедой.
С востока доносились звуки боя,
Встречая с наступающей весной.
Путь преградили две большие ели,
Уткнувшийся в деревья броневик,
Подбитый, шины целиком сгорели,
Сожжённый вездеход и грузовик.
Лежали трупы гитлеровцев близко,
К стволу привязан офицер-танкист.
К нему приколота была записка:
“Зачем пойдёшь, то и найдёшь, фашист”!
Мересьев звал: сейчас случится чудо,
Его заметят с ели вековой,
Вслед выйдут в партизанских шапках люди,
Окажут помощь, унесут с собой.
В ответ услышав снова канонаду,
Шёл следом в направлении следов,
К геройскому отважному отряду,
По снежной целине, на вечный зов.
Под вечер отказала зажигалка,
Мересьев чиркнул раз, потом другой.
“Закончился совсем бензин. Эх, жалко”!
Клубком свернулся в заросли густой.
Под утро он не мог подняться больше,
Пополз на четвереньках на восток.
Передвигаться проще, хоть и дольше.
“Теперь в порядке будет всё, дружок”.
Он привязал кору к рукам, коленям,
Прополз так путь в четыреста шагов.
Обрадовался необыкновенно,
Увидев клюкву средь зелёных мхов.
Всю ночь подрагивал в тревожной дрёме.
Под утро лишь уснул глубоким сном.
Подарок ждал его комок знакомый –
Нашёл с утра ежа под старым пнём.
Был ёжик съеден сразу, без остатка.
Вмиг проглотил всё брюшко целиком.
Хотя во рту противно стало, гадко,
Он наслаждался сытостью, теплом.
Отведав сытного деликатеса,
От теплоты чуть было не уснул.
Стряхнув усталость, он пополз в глубь леса
Под непрерывный орудийный гул.
Открылась опустелая поляна
Со старой изгородью из жердей.
“Быть может, здесь, я встречу партизана?
Скорее на бугор ползи! Быстрей”!
Пополз туда, но вместо деревеньки
Увидел палисадники, плетни,
С десяток труб печных в одной шеренге,
Торчавшие на поле, словно пни.
“Безжизненная снежная пустыня
И ни души, ни звука, ни дымка.
Дома разрушила огня лавина”. –
Мелькали гулко мысли у виска.
“Нет, прочь! Нет, прочь, скорее прочь отсюда”!
Он полз ещё два дня, быть может три.
Увидел истребитель, будто чудо.
От радости всё замерло внутри.
Стремглав он пролетел над головою,
Снижаясь, круто повернул назад,
Сверкнув на солнце красною звездою.
“Быть может, Дегтяренко? Стой же, брат”!
Он полз навстречу гулу канонады.
“Дойти”! – с одним лишь словом на устах.
Встречал, упорно обходил преграды.
“Ты, дядя, кто”? – Услышал речь в кустах.
Раздался в чаще снова голос детский:
– Ты что тут делаешь у нас в лесу? –
– Я русский лётчик, человек советский,
Был немцем в небе сбит, к своим ползу. –
– С какого, дядя, ты аэродрома? –
– С Мончаловского... Помогите мне! –
Тут двое вылезли из бурелома:
– Наган отбрось! Пусть будет в стороне. –
Несмело подошли два мальчугана:
– Глянь, плачет. Документы, лётчик, есть? –
Мересьев вынул книжку из кармана.
Вмиг облетела все землянки весть.
“Столь истощился человек! О, боже”! –
С салазками к нему спешил уж дед:
– Как глянешь на него, мороз по коже!
Ах, до чего дошёл! И впрямь, скелет!
Всё население пришло на встречу.
Одни лишь бабы, трое стариков
И с ними дети радостно щебечут.
– Ко мне его! Лещ есть, полно грибов...
Сноха Варвара помогла мгновенно.
Он оказался в земляной норе,
Лежал на тюфяке, набитом сеном,
Был рад такой заботливой сестре.
Вслед женщина открыла дверь землянки,
Вошла, остановилась у стола:
– Вот вам, для лётчика мешочек манки,
Для Костеньки когда-то берегла. –
Приносит кто-то тёплые лепёшки.
Дед, принял щедрый дар, достал кисет:
– Готовы, Лёша, всё отдать до крошки.
Эх, бабы русские, цены вам нет!
– Сооружу я баньку, день погожий,
Попарю хорошенько за труды. –
Старик надрал мочала из рогожи,
Варвара наносила в бак воды.
Печь затопил. В землянке стало жарко.
На пол постлал соломы золотой.
Такого Алексей не ждал подарка.
– Рубаху я сниму с тебя, друг мой. –
Тут он увидел свой костяк впервые:
Одни лишь рёбра с впалым животом.
– Дела твои, Алёша, непростые!
Поправишься, всё будет нипочём!
Встряхнула баня организм Алёшин.
Терзала беспощадно боль в ногах.
Дед этим чрезвычайно был встревожен,
Собравшись молча, он ушёл впотьмах.
Как вдруг раздался в небе утром ранним
Воркующий однообразно звук.
Был для Алёши счастьем несказанным:
К нему вбежал в землянку вскоре друг.
“Алёша”! – он схватил его с постели:
– Ах, мать честная, жив! Живой! Живой! –
Варвара с медсестрою налетели:
– Товарищ капитан, он же больной! –
Сестра к осмотру приступила следом,
Вмиг пальцы стали бегать по ногам.
За стол усевшись, Дегтяренко с дедом
На радостях хлебнули по сто грамм.
Прикинули вдвоём – невероятно:
Полз восемнадцать суток по лесам.
– Приказано: лететь в Москву обратно.
Алёша, вылечат тебя уж там!
Все вышли провожать до самолёта,
Куда не глянешь, лес стоял стеной.
Душа его в предчувствии полёта
Рвалась скорее встать в воздушный строй.
Профессор в госпитале, шеф почтенный,
Изрёк, узнав историю о нём:
– Тебя грешно обманывать. Гангрена.
Не вешать носа. Выход мы найдём.
Мересьев видел сам, как неуклонно
Ползёт вверх по подъёму краснота.
От ужаса пульс бился учащённо,
В душе была сплошная пустота.
Профессор спрашивал: “Давай отрежем?
Тогда в момент закончится кошмар”.
Вдруг будто воздухом пахнуло свежим –
В палате поселился комиссар.
Он к каждому вмиг подобрал свой ключик,
Запахло сразу в комнате весной.
Перемогая боль, светил, как лучик,
Жил полнокровно каждый день-деньской.
Настал тот день. Профессор на обходе
Пощупал почерневшие ступни:
– Всё! Резать! – Резко произнёс в проходе:
– Без разговоров, лишней болтовни! –
Ошеломлённо замерла палата.
Промолвил тихо комиссар ему:
– Так надо, Лёша, – повторил – так надо. –
Всем сделал знак: не подходить к нему.
Его послушались благоразумно.
Алёша наяву представил мать,
Весь сотрясаясь, зарыдал бесшумно,
Но постепенно начал затихать.
Он не издал ни крика и ни стона,
Когда ему пилили кость пилой.
– Ай, молодец! – Шеф ахнул восхищённо.
В ведре раздался следом стук тупой.
Письмо от Оленьки полно тревоги –
Чтоб ни случилось, будет с ним всегда.
Ответить не решился, что безногий,
Летать уже не сможет никогда.
От тяжких мыслей становилось дурно:
Теперь – обуза в доме, инвалид.
А между тем весна врывалась бурно,
Был подоконник солнышком умыт.
И чудо сотворила чародейка!
Он вдруг услышал комиссарский бас:
– Глянь, Лёша, прямо для тебя статейка. –
Мересьев прочитал её пять раз.
“Лихой поручик на аэроплане
Летал в войну с протезною ногой”.
Он засиял: “Настанет миг желанный,
Я сяду в истребитель боевой”!
Он должен ноги развивать активно,
Вернуть былую силу, ловкость в них,
Восстановить здоровье интенсивно
Так, чтоб его хватило на троих.
Он к цели продвигался планомерно,
Все упражнения придумал сам,
Сгибался, разгибался непомерно,
Вращал торс, складывался пополам.
Настолько были страшные минуты,
Что еле сдерживал невольный стон.
Кусая губы, думал лишь о чуде,
Был одержим мечтой и увлечён.
Скончался комиссар в начале мая,
Лежал вдоль вытянутый и прямой,
Палату напоследок обнимая,
Застывшею улыбкой молодой.
А тополя по-прежнему шумели,
Чуть шевеля весеннею листвой.
С большим упорством Алексей шёл к цели,
Воспрянув разом сердцем и душой.
Сестричка привела мастерового.
Он развязал тугие узелки:
– Протезы, вот, для лётчика лихого,
На них уже обуты башмаки.
Надел проворно их на Алексея,
Всё пристегнув, потёр с восторгом лоб.
Мересьев спрыгнул с койки, холодея,
От боли вскрикнув, рухнул, словно сноп.
Все бросились к нему, всплеснув руками.
“Негоже так”! – ворчал мастеровой:
– Ходить вначале нужно с костылями,
Потом вдоль стеночки, потом с клюкой.
Он вновь, зажав под мышками подушки,
Упёрся прочно костылями в пол.
Поднялся, боль пронзила до макушки.
Шагнул. Шагнул ещё. Пот градом шёл.
– Ну, в добрый час! Ну, как протезы? То-то!
На них ты будешь соколом летать! –
– Старик, спасибо! Знатная работа! –
Вернувшись, повалился на кровать.
В пылу неукротимого задора
Он с каждым днём всё удлинял свой путь,
Упорно двигался вдоль коридора,
Сиял: “Могу и на Эльбрус махнуть”!
Мересьев через полторы недели
Попробовал ходить без костылей.
Но ноги от нагрузки загудели
И подвернулись прямо у дверей.
Он на пол грохнулся молниеносно,
Поднялся, сделал шаг вперёд опять.
“Своей походкой я займусь серьёзно,
Чтоб равновесие уметь держать”.
“Сейчас всё буду делать по порядку”.
Легонько оттолкнувшись от стены,
Учтя ошибки, Лёша стал на пятку.
“Как эти первые шаги важны”!
Профессор мельком заглянул к ним в гости,
Витую палку подарил ему,
С удобной ручкой из слоновой кости:
– Дай, лётчик, руку я тебе пожму! –
Свою нагрузку увеличив вдвое,
Мересьев думал только об одном:
Он сразу после первого же боя
Напишет Оле правду обо всём.
Шёл по Москве мужчина в лётном френче.
Никто и вслед подумать бы не мог,
Что лейтенант, летящий, словно птенчик,
Оказывается, идёт без ног.
Мересьева направили в июле
Лечиться в санаторий под Москвой.
Эмоции Алёшу захлестнули,
Всей грудью он вдыхал простор речной.
К огромному дворцу зашёл он с тыла,
Смешался с отъезжающей толпой.
На лицах нетерпение застыло,
Все лётчики рвались скорее в бой.
Под смех к воротам тронулись машины.
– Желаем вам ни пуха, ни пера! –
С надеждою вошёл он в зал гостиный:
“Ещё чуть-чуть, придёт его пора”!
В приёмной встретила его блондинка,
На лоб кокетливо свисала прядь.
Он пошутил: “Сегодня вечеринка,
Научите героя танцевать”?
– Смеётесь вы, у вас протезы ж это? –
Тут в комнату вбежал майор Стручков:
– Уважьте, Зина, моего соседа.
Пусть будет он и счастлив, и здоров!
В план тренировок он включил зарядку,
Хождение и равномерный бег.
“Чтоб с Зиной лихо танцевать вприсядку,
Трудись, как настоящий человек”!
В приёмной появился он под вечер:
– Вы обещали мне. Когда начнём?
Друзья теряют голову при встрече,
Плясать готовы с вами под дождём! –
“Но вы...” – приподняла блондинка брови.
Безногий – и учи его всему!
Всё больше нравился ей лётчик новый:
– Согласна я, и значит, быть тому!
Тряхнула пламенем волос победно
И показала Алексею па.
Сомнения развеялись бесследно.
Он повторил, протезами скрипя.
Глиссады веселили, как мальчишку.
Мересьев слёзы смахивал с лица.
Устроили немного передышку,
Наполнив смехом вестибюль дворца.
Он танцевал с восторгом вечерами,
Оставив даму, исчезал порой,
От жгучей боли плакал под кустами,
Вновь возвращался, как казак лихой.
Комиссия приехала досрочно,
Лихие танцы дали результат.
Он в зале на ногах держался прочно
И выполнил все нормы во сто крат.
Довольный генерал воскликнул: “Браво”!
Взглянул на дело: “Что за чушь и бред!
Отняли час, вы не имели право”!
“Вот он же смог”! – достал статью в ответ.
У Зины щёки вспыхнули румянцем.
Она врачу сказала напрямик:
– Вы приходите вечером на танцы,
Мересьев самый лучший ученик!
Под вечер врач, сидевший с кружкой пива,
Буквально не сводил с танцора глаз.
Мересьев танцевал легко, красиво,
И под конец услышал: “В добрый час”!
Ещё внизу играл оркестр весёлый,
Сидел Мересьев в ванне небольшой,
Отмачивал кровавые мозоли
С закушенной пунцовою губой.
С утра запели песню о рябине,
В автобусе расселись по местам.
Он благодарно улыбнулся Зине:
– За всё, огромное спасибо вам!
Он прибыл в тренировочную школу,
Зачислен был к Наумову в отряд.
Катились “ушки” чередой по полю,
Родная атмосфера, аттестат.
Инструктор предложил ему любезно,
На лётном поле выслушав доклад:
– С дороги вдоволь отдохнуть полезно,
Ступай, а завтра сядешь в аппарат.
Наумов ждал уже с утра пилота:
– Садись-ка в заднюю кабину, друг. –
Ему бразды вручил он с неохотой,
Но новичок успешно сделал круг.
Насквозь продрогли ноги на морозе,
Инструктор наблюдал за ним: “Кто он?
У чудака в глазах застыли слёзы?!
Курсант мой божьим даром наделён”!
Наумов первым вылез из кабины:
– Замёрзли ноги, брат, в ботинках ты? –
“А у меня нет ног”, – поднял штанины.
Все дружно ахнули, разинув рты.
Спустя пять дней Мересьев на “утёнке”
Выписывал такие виражи,
Что подполковник, встретив на бетонке,
Поздравил смельчака от всей души.
Закончились успешно тренировки.
Конец зимы и раннюю весну
Провёл он в школе переподготовки,
Усердно постигая новизну.
ЛА-5, летающие танки – Илы,
Великолепный истребитель ЯК
Вмиг “ласточки” и МИГи заменили
И составляли основной костяк.
Тренировался мощно, вдохновенно,
До всех деталей доходил умом.
Анализировал всё непременно,
Чтоб впредь расправиться с любым врагом.
С машиною он слился воедино,
ЛА-5 отныне в опытных руках!
Душа его запела: “Молодчина,
Теперь ты держишь небо на плечах”!
Мересьев на грузовике почтовом
С одним сержантом прибыл в штаб полка,
Оформлен в эскадрилью Казакова.
Уж день темнел и ночь была близка.
Под утро разбудила их бомбёжка,
Протяжный стон и рёв над головой.
– Ну вот и освежили нас немножко. –
Рассвет вставал над Курскою дугой.
Все эскадрильи на аэродроме
Готовы были взмыть в любой момент.
Мересьев наблюдал: его ведомый,
Волнуясь, суетился, как студент.
В кабине капитан махнул рукою,
Четыре истребительных звена
Стремглав взлетели в небо фронтовое.
Вот и передовая уж видна.
Тут он услышал голос командира:
– Внимание! “Лаптёжники”! За мной! –
Строй юнкерсов, подобие пунктира,
Был атакован мощью огневой.
Поймал в прицел, нажал гашетку плавно,
Ближайший юнкерс провалился вниз.
За ним второй. Он ликовал: “Как славно!
Ведомый молодец! Какой сюрприз”!
Недолго продолжалась заваруха
И юнкерсы вновь выстроились в ряд.
Решил Мересьев ткнуть фашиста в брюхо,
Ударил снизу и влепил заряд.
Лаптёжники рассыпались повсюду,
Костры горели в нескольких местах.
Смотрел на догорающую груду
С любимою “рябиной” на устах.
Он получил письмо из Сталинграда,
Где расчищал руины Олин взвод.
“Мне честно написать любимой надо.
Уверен, что она меня поймёт”.
Собрали всех: “Придётся всем непросто.
Полк асов прибыл, будьте начеку.
Машины – Фокке-Вульф Сто-Девяносто”.
Он объяснил подробно новичку.
– “Рихтгофен” – это, брат, такие звери,
Что не успеешь рот раскрыть впотьмах,
Заблаговременно не примешь меры,
У них хрустеть ты будешь на зубах.
С утра ушли двенадцать самолётов
На помощь наступающим войскам.
Вёл группу гвардии майор Федотов,
Внимательно смотря по сторонам.
– Внимание! За мной! Навстречу “фоки”! –
Тут Яки вдруг атаковали их,
Меж ними завязался бой жестокий.
Смешались все на виражах крутых.
Вмиг “фока” прицепился сзади к Яку.
Он бросился на выручку свечой,
Дал тут же очередь по бензобаку.
Бой дальше развивался с быстротой.
Спина его похолодела сразу.
Зверь на сержанта нёсся прямиком.
Машину бросил вниз, прибавил газу,
Огнём опутал “фока” целиком.
Бой затихал. Раздался бас майора:
– Я – “Чайка-два”, я – “Чайка-два. Домой”. –
Дрожала стрелка на шкале прибора.
“Бензина мало, бак почти пустой”.
“Как дотянуть мне до своих? Да худо.
Уж топлива закончился запас”.
Внезапно, словно смерч, из ниоткуда
Обрушился с небес немецкий ас.
Они друг другу понеслись навстречу.
Кто выдержит в атаке лобовой,
Тот выиграет гибельную встречу.
Он стиснул мускулы в комок тугой.
Вдруг немец вверх скользнул, мелькнула вспышка.
Он полоснул его струёй огня,
Победно закричал: “Фашисту крышка!
Не смог «Рихтгофен» победить меня”!
Он мчался по кратчайшему маршруту,
Уже был виден их сосновый бор.
– Вперёд, вперёд! Вперёд лететь я буду,
Пока не остановится мотор!
“Чих, чих”! У кромки леса стало тихо,
Гудели только снасти на ветру.
Душа его рвалась, искала выход.
“Сейчас в кулак всю волю соберу”!
Машина съехала с верхушек сосен,
Колёсами коснулась враз земли.
“Воистину полёт победоносен”!
От счастья слёзы по щекам текли.
Полковник первым подбежал к герою:
– Жив? Ранен? – Лёша улыбнулся: “Цел”!
Всё небо пахло свежестью родною,
Аэродром победою звенел!