Я разрываю лёгкие граната:
они не дышат, ну и что теперь,
хоть не свистят, как трубы у органа,
но мне сыграть инвенцию легко:
мой до-минор при мне, как ключ от двери, —
на шее, на верёвке, на петле
(не надо, не затягивай, мне больно!);
я открываю звук им и смотрю,
как хлещет сок в подставленную миску,
на руки мне; я слизываю с пальцев
кровавый след Твоих трезвучий, Бах.
А впрочем, где тут лёгкие, их нет:
разрезана гранатовая челюсть,
ну, выкорчуй из белых дёсен зубы,
(не поддаются), надави сильней
(и так не лучше): поучись смиренью;
ах, кто бы знал, что этакую гордость
заставит покориться жалкий плод!
Нет, всё не так: гранатовое ухо
с оформленными образами слов,
уже внутри живущих, перед нами;
его я поднимаю, как ракушку
(Алло, алло! Опять плохая связь!),
и слышу, как стучатся обе крови
под кожурой и кожею моей...
Смиренно жду, когда же вспыхнет звук,
и цветом озарится всё вокруг.