Я не помню, что меня вдохновляет, и не знаю, кто за меня поет. В темноте дороги-пути петляют, а я бьюсь о тонкий незримый лед своей твердой башки, и не рвутся струны, как нейроны, выстояв новый бой.
К двадцати я больше похож на руны и устал от вечной борьбы с собой.
И режим налажен, и прайс написан: продаю бесценные слезы букв; я теперь по плану, теперь по списку, я себе сам лекарь и душегуб. Все границы сломлены ради смеха, а за ними —
новое н и ч е г о.
Этот, сверху, выдумал же потеху — сложить все бессилие в одного.
Я разрушил столько же, сколько строил, потерял не более, чем нашел. Мои люди топают ровным строем от меня подальше (там хорошо). В спину дышит время и жмут столицы, пока я сижу и смотрю в закат.
Ни одна граница не даст смириться и понять, зачем я теперь распят.
Ни одна граница не раскопает, но за ними я себя сам найду. Я забыл про кипу стихов в кармане, и ношу их всюду в своем бреду без часов и глаз по сплошным туманам, и смеюсь над тем, что все пустяки,
сотни раз я что-то искал в карманах, но нашел там т е ж е свои стихи.