Целый год по утрам во вторник, примерно с восемь, я начинаю день с визуализации и дыхательных упражнений. Я должна быть расслабленной, но внимательной, быть готовой к тому, чтобы совершить непоправимую ошибку. Потому что сейчас придет самый несчастливый, самый гневный мой пациент.
Все хорошо у этой женщины, но она ненавидит и презирает и собственную внешность, и карьеру, и сотрудников, и одиночество, и семью... Она любит приходить ко мне, потому что я понимаю: ее недолюбили в детстве, ее предавали потом на протяжении всей ее жизни. Она немного недолюбливает меня самоё за то, что я не обещаю исцеление (а до меня кто только не обещал, пытаясь работать с депрессией). Хотя - зачастую я сомневаюсь, что она видит меня. Ее раздирают пополам Эрос и Танатос, любовь и ненависть (отец современного психоанализа Хайман Спотниц подчеркиваает двойственную роль Танатоса, который, являясь греческим богом смерти, в то же время олицетворяет ненависть, т. е. смерть-в-жизни). Она описывает холодную, безразличную к ней мать, которой любая кошка дороже родной дочери. Неосуществленная любовь к другим преображается в ненависть к себе. Черно-белое мышление не позволяет приближаться к другим людям: все, абсолютно все совершают ошибки, отталкивающие ее навсегда. Она монотонно рассказывает, на лице гримаса отвращения. Мне страшно разочаровать ее, потому что когда (не "если", а "когда") она меня "разоблачит" в нелюбви к ней, у нее никого не останется.
Нет человека несчастней нарцисса. Ничего нет сложнее, чем растить его (не цветок, а пациента). Прорываясь сквозь серию сопротивлений, пытаясь вывести нарцисса из состояния горестного ступора, любования собственными потерями, очень легко нарушить тот хрупкий баланс, который удерживает пациента в межличностной транзакции.
Ее трудно любить, почти невозможно. Интересно, что она сначала показалась мне довольно симпатичной внешне. Но это всего лись говорит о том, что за годы жизни она научилась прятать выражение отвращения - какое-то , совсем мальенькое, самосохранение? Она делает все, чтобы стать нелюбимой, и дело даже не в жесткой критике и моих профессиональных, и человеческих качеств. Я знаю, что я на правиьном пути, потому что иногда она смотрит на меня с тем же гневным восхищением, с которым она описывает мать.
Однажды я ее почти что отвергла, предложив присоединиться к группе (совсем как ее мать, которая отвергла ее, родив брата). Ей стало страшно, что я ее оставлю, и она подсознательно стала готовиться к тому чтобы оставить меня. Она боится именно того, о чем так страстно мечтает: понравиться хоть кому-то.
Есть ли решение? Что остается психотерапевту? Терпеть, позволять проекцию на себя важных, отвергавших пациента в прошлом людей, позволять пациенту монополизировать время и место, сохраняя границы. Границы спасают психотерапевта от разрушения. Но равбота эта может быть очень длительной и кропотливой, и, чем дольше мы работаем, тем больше я приближаюсь к ошибке. Человецческое тепло тоже может стать непростительным в глазах нарциссиста.
Наш матч продолжается...