Галина Храбрая
«ЧТО ЗНАЧИТ ЖИТЬ»
В нашем понимании – жить, это иметь, прежде всего, здоровье! Затем уже дом,
семью, родину, профессию, денежный достаток и уважение людей… стоп!
Уважение, можно иметь и безо всего, вышеперечисленного, не так ли?
Что нужно сделать такого, дабы снискать уважение людей к своей персоне?
Многие делают добрые дела, делясь тем, что у них есть в избытке… снова, стоп!
Вот, именно, в избытке! Последним не делится из нас почти никто, а надо бы
«по закону тайги» последнее хотя бы не съедать, как мы с сыном делаем,
есть у нас с ним такой уговор, тайный…
Произошёл, как-то со мной один случай, даже два, о которых я ниже вам поведаю,
когда последняя порция не съеденного мною борща, сослужила мне Божескую услугу!
Слово «православные», я тут даже не пишу. Русские люди – в виду истории
их праотцев, сами по себе отродясь все уже православные. Если не православный,
значит, не русский, ну, раз так БОГ Сам повелел, значит, так тому и быть.
Доподлинно известно, что мы, полностью не ведая о Житие наших Русских Святых,
часто по зову совести, поступаем так же, как и они. Это нам наши доблестные
предки оставили, такой духовно развитый генофонд, из которого мы черпаем нашу
русскую доблесть!
Тогда в те годы о великой старице блаженной Ксеньюшке Петербуржской
я духом не ведала, и слухом не слыхивала, но во многом часто поступала,
так же, как и она, оттого и зовём мы наших русских подвижников, не иначе,
как соотечественник, или соотечественница:
На дворе стояли последние 80-ми десятые и начинались лихие 90-е годы! Вернее,
самая голодная расхристанная середина их позорного десятилетия… люди успели
к тому времени уже, как следует наголодаться! Да и что, в самом деле, такое
творится? Ни война, ни блокада, а жратвы в магазинах нет!
Раз осадного положения в Стране Советов не объявлено, значит, нет и программы
на людской голод. Ум её не осознаёт, не считывает, не впитывает, и не принимает…
Трудно стало народу справляться с постоянно возникающим вопросом,
засевшим у него в мозгах: «как им жить дальше?».
Я решила, раз нет нигде никакой достойной работы для меня, кроме как официанткой
в грузинском ресторане «Кавказ» – стану писать стихи, и, чтобы не ронять себя,
не терять времени даром, уединилась на маминой заводской дачке в лесу…
Зимой я коротала время в своей двухкомнатной квартире на восьмом этаже,
находясь в постоянном полуголодном состоянии. Днём, гуляя с собакой,
делала пейзажные наброски и поэтические зарисовки, как вдохновенно-лирические,
так и духовно-просветительские, даже философские, что крепко держало меня
в морально-этических нравственных рамках.
Слава БОГУ, что ни на городской свалке, а в городском, пусть наполовину
вырубленном лесу, я сидела и сочиняла свои будущие стихи, те, что вы читаете
сейчас, да-да, слагались они ещё тогда прямо на больших, сваленных буреломом
берёзах (как выяснилось, именно, тогда я отморозила себе тазобедренные суставы)
в ожидании красного лета.
Как только поспевала клубника у мамы в огороде, я уезжала в Подмосковную Верею.
Там было, примерно, то же самое. Тот же холод осенью в нетопленной фанерной дачке
из-за отсутствия печки. И тот же «смешанный» неухоженный, весь заросший вдоль
и поперёк, запущенный, как наша страна, грязный лес.
Домик мамин постоянно перекашивало из-за болотистой почвы, он посезонно «играл»
туда-сюда-обратно: окна и входные двери в нём толком не закрывались, за то
я ловила там, каждое озарение, коснувшееся моей пламенной души, переплавляя его
в Святое Поэтическое Слово, ни на минуту не забывая о том, ЧТО СЛОВО ЭТО БОГ.
Каждый звук моего молодого неунывающего сердца я ловила с жадностью и впитывала,
как мамина сухая грядка в июльский зной. Главное, надежда у меня была впереди!
Все до единого озарения, выливавшиеся в поэтические произведения, я фиксировала
сначала на листке тетрадной бумаги, потом обрабатывала, редактировала, вносила
нужные правки, необходимые дополнения, сортировала, как рыбак, деля драгоценный
улов, и затем уже начинала набирать текст, печатая его на машинке! Это был для
меня самый, что ни на есть, торжественный момент в творческой мастерской!
Таким образом, я спасала себя от многих искушений, унижений, даже уничтожений,
того смутного и проверочного для всех времени, а вы как думали? Эпоха уходила
навсегда… всем надлежало её достойно проводить: я озадачилась изданием сбрника!
Не только сама я претерпевала всяческие мучения, лишения, поношения и голод.
Многие люди, жившие подле меня, имели, порой, даже более страшные истории,
приводившие их к состоянию потери совести, упадку духа, расстройству психики,
совершению преступлений, воровству, клевете и сокрушению человеческой воли…
Как теперь, так и тогда у меня было много интересных встреч с разными людьми,
когда почти каждый раскрывал мне свои душевные тайны, иногда они выглядели,
как обычные рассказы, взятые из простой обыденной жизни. Во все истории
я старалась глубоко вникать, запоминая их, дабы по происшествию лет, сесть
за письменный стол, проанализировав их в достойной манере русского письма.
Однажды, на заре моего начинания, мне сделали веское замечание, что стихи свои
надобно печатать, и «от руки» больше не читать! Тогда будет разборчиво виден
весь столбик, да и под копирку можно сделать несколько экземпляров, для того
чтобы людям раздавать:
Кто тебя издаст? Подумай? Никто! Вон, каких маститых и титулованных затёрли,
а так сама, кому захочешь – тому и дашь, или целому сообществу молодых пиитов
раздаришь, старшие люди тоже прочтут! Опять же, передадут из рук в руки другим…
Одна 14-летняя девушка из нашего городка, которой сильно понравились мои первые
стихи о неразделённой любви, подсунула мне свою маму – молодую разведёнку,
та служила машинисткой при штабе ПВО, и была на хорошем счету в закрытом
военном гарнизоне.
Тамара Васильевна – так звали изысканную особу – величественную штабную
гранд даму – повелела мне прибыть к ней домой в один из обеденных перерывов,
с условием, если стихи мои ей понравятся – она станет печать их на казённой
бумаге, под качественную швейцарскую копирку, к тому же, на немецкой машинке,
а это почти книга, короче, меня ждал жанровый заведомый успех!
Я пришла по условленному адресу. Позвонила. Мне никто не открыл, хотя дверь
была отперта. Меня явно тут ждали, но сама машинистка на пороге не появилась,
так как находилась в сортире.
Она гордо, будто на троне, не теряя ни чести, ни достоинства, ни самообладания,
сидела на точке, как влитая и, услышав моё «здравствуйте!», властно произнесла:
— Рукопись мне дай сюда быстрее, у нас с тобой мало времени – всего «один час»,
а сидеть я буду тут постоянно – давно страдаю запорами – еды-то никакой нет,
сама понимаешь, время, какое, кишечнику не объяснишь! Подойди, не стесняйся,
я буду прямо здесь читать: запаха ещё нет, так что заходи, из меня ещё ничего
не вышло…
Я подошла, протянула Тамаре Васильевне рукопись и села подле в сторонке:
— Угу! Хорошо пишешь! Сиськощипательно! Это всё? Ладно. Я буду тебя печатать!
В 3-х экземплярах! Бесплатно! Денег с тебя не возьму. Поэзия – это удовольствие
для меня. Только начну после диссертации одного молодого специалиста:
через две недели, милости просим, приходи ко мне также в обед…
— Понятно. Встречаться будем исключительно подле унитаза, я правильно вас поняла?
Хорошо. Приду. Я не гордая, но к этому времени стихов у меня будет на два
порядка больше, как вы поняли, запорами я не страдаю, потому стихи вылетают
быстро, как из пушки!
— Обиделась! Я так и знала! Могу послать тебя сейчас на три буквы, мне есть,
чем заработать себе на хлеб с маслом, но не стану, ибо сама спровоцировала тебя
на такое обращение. Дело в том, что мой муж меня давно бросил. Нашу с ним общую
дочь, ту, которая тебя сюда привела, я воспитала сама, в то время как он
воспитывал чужую. Она по возрасту такая же, как и наша с ним общая! Так вот,
его избранницу я прокляла. Та вскоре заболела и умерла от рака. Я почему-то
уверена была, что он сразу вернётся ко мне, но он не вернулся! Говорит, что дело
вовсе ни в ней, и ни в падчерице, которую он стал опекать, а во мне, что я для
него, «хуже атомной войны». Из-за этого я обозлилась на весь белый свет и стала
прямо как немецкая овчарка на всех кидаться без видимой причины, порой, готова
всех поубивать, а стихи твои, Галя, для меня станут утешением. Ты на меня особо
внимания не обращай. Я не была раньше такой…
— Была! Потому муж вас и бросил! Раньше ещё хуже была. Только сейчас исправляться
начинаете, иначе жить дальше будет вам невмоготу и ещё: в церковь нашу я вас
повезу, хорош тут в коридоре с женатыми офицеришками обтираться, дочке пример
паскудный подавать, как на мужиков вешаться.
— Ой, да ладно! Они сами на меня лезут, прямо из штанов выпрыгивают!
— Неправда это. Они приходят рукопись свою забрать и денежки за работу заплатить,
а вы, вместо того, чтобы им чаю предложить – передок заштопанный подставляете.
— Да откуда ты знаешь, что он зашит у меня?
— Оттуда! Мы поэты ещё и не о том знаем. Обмануть нас невозможно, кого обманули –
тот убит на дуэли у Чёрной речки, или в отеле «Англетер» задушен…
Мне пришлось осадить её, вот и резанула я ей по глазам, как она себя вела,
не понравилось мне. Чопорная. Сухарь-баба с холодными голубыми глазами, как
у эсэсовки, ей только людей пытать. Как с такой зазнайкой стихами заниматься,
где выпотрошенная душа моя вся перед ней на листке чёрным по белому представлена?
Короче, поставила я на ней крест, но дочка её, тем не менее, вскоре напомнила
мне, что мама освободилась и, как ни в чём не бывало, ждёт меня стихи печатать.
Делать нечего, собралась я и пошла к ней прямо как на эшафот: это ей стихи чужие
почитать – «в кайф», а для меня мои стихи – «Голгофа», адский труд и вечное
служение Господу. Сама на себя удивляюсь, почему я не отказалась тогда и пошла?
Христос, наверно, также просил Отца Своего Небесного: если можешь, Отче,
Чашу эту мимо пронеси! Но Отче не пронёс её мимо, и всё произошло путём
прямого поопадания в высшую цель, и у меня также, все мы Дети Христа БОГА!
Открываю дверь, а она в коридоре стоит, обжимается с «молоденьким рекрутом».
У того губы аж бордовые стали от её засосов, он смущается, она же всё прижимает
его к своим грудям, не отпускает, смокчет, глокчет, чтобы жена увидела. Входная
дверь специально полуприоткрыта, чтобы привлечь внимание любопытных соседок!
Думаю, ничего, теперь он к ней больше не придёт, работа по защите диссертации
завершена, я же, в свою очередь, отвлеку её, но не любовными романами, как она
ожидает, а православными стихами, ей такие, небось, читать ещё не приходилось!
Сели печатать. Я должна была ей диктовать. Таково было её условие. Она часто
делала перекуры, скулила как побитая собака, затем пила чёрный горький кофе
из-за безденежья и полного отсутствия сахара, и постоянно говорила о себе.
Работали на кухне, где стоял сигаретный дым, запах кофейных зёрен и сочный
бабский мат-перемат.
У неё были все виноваты. Она одна лишь права во всём, словно святая. Воистину
о блаженной Ксеньюшке Петербуржской, у которой в 26 лет отроду злая судьба
своровала мужа, затащив его в сырую могилу, Тамара Васильевна точно не знала,
а то пристыдилась бы, наверняка:
— Значит так, Тамара Васильевна, давайте с вами условимся сразу, слово «БОГ»
мы везде печатаем только большими буквами. И поменьше ставим точек. Точка
в поэзии – это почти тупик, крайний метод бездыханной версии чувственного
лиризма. Для точки в стихах нужно иметь веское обоснование. Лучше выразить
восторг (!), или удивление (?), можно поставить многоточие (…) главное,
побольше тире (—) и запятых (,,,).
— Ой, да ты десять раз ещё всё переменишь. Стихи печатаются для правок,
добавок, реконструкций, домыслов, дедукций и т д.
— Нет, дорогая моя, и не убеждайте, слово «БОГ» я с маленькой буквы никогда
не напишу. Вы меня не слышите, потому что говорите только о себе, так нельзя,
так вы съедите саму себя заживо вместе с потрохами. Всех людей обижают, причём
незаслуженно, пусть вы даже и не виноваты в разводе, надо примириться с судьбой.
— Разве это справедливо, что тебя не печатают, а всяких там выскочек издают?
Кто их станет читать? — уводила она ловко разговор в сторону.
— Если меня напечатать – я сильно возгоржусь, душе своей, причинив непоправимый
вред. Всем и так понятен уровень моего поэтического мастерства вместе с долей
литературного таланта. Им же – фифочкам этим, ничего не грозит, ни овации,
ни излишняя похвальба, ни море цветов, ни слава, пусть даже незаслуженная.
Они и так все напрочь испорчены. За то для неискушённых авторов, буквально,
живущих в этой сфере, важен «пример непадения нравов». И это, заметьте, отнюдь
не воспитательный процесс! Это христианский подвиг, не выпячиваться. Вот вы,
позвольте вас спросить, Святое Писание давно в руках держали? Или всё больше
офицерские погоны, что пришиты ниже пояса, измеряли взором своим вожделенным?
— Муж меня бросил, сказала же! Я теперь свободная птица!
— Свободная, от чего? От сумасшествия, растления юнцов «малолетних», греха,
блуда, подлости, или от собственной совести, что гложет душу по ночам и вам
никак уснуть не даёт? Вы, тётенька, небось, полагаете, что у вас гормональный
сбой? Напрасно тешите себя самообольщением! Скажу вам напрямик, мадам, вы явно
не в себе, и пребываете в полном заблуждение! Это у вас духовный сбой!
— А врач мне ничего про это и не говорил!
— Жено, а вы, крещёная? Отвечайте! Видимо, вам другой доктор надобен!
— Священник, что ли? Так я живая пока! И потом рано меня ещё отпевать:
на тот свет мы все успеем, туда лучше не торопиться, все там будем!
— Священник! Он самый! Крестик нательный, почему не носите? Брезгуете?
Или он вам в сиси ваши роскошные впивается, врезаясь, словно пуля вражеского
неприятеля? Молчите? А я знала, что заставлю вас замолчать! У вас нет ответа.
Вы пребываете в агонии, как муха перед гибельным кошмаром. Разве это жизнь?
— Хватит воспитывать меня! Родители мои уж померли давно…
— А жаль! Ремня бы врезать вам не помешало! Отца и мать,
когда в последний раз поминали?
— Так, они в Тамбове на кладбище лежат… сказала же, померли!
— Главный помин – Божий храм! В субботу со мной поедем, в Покровскую церковь,
она украшает моё родное село Перхушково, что стоит в 33 км от Белорусского
вокзала, по обе стороны, в пяти метрах от кромки Можайского шоссе, по которому
фрица пленного гнали. Заодно к отцу моему Николаю Александровичу Ганину зайдём
на погост, дата его скоропостижной кончины очередная подступает, аккурат,
на Неделю Русских Святых выпадает…
Приехали. Тамара Васильевна, надев крестик и платочек, поплакала, уходя,
оставив на краю кладбищенского памятника две огромных шоколадных конфеты
в разных пёстрых обвёртках: одну маме, вторую папе, решив передать их
через моего покойного отца, осуществив, таким образом, свой дочерний помин:
— Это хорошо, что сберегла ты их и не съела, — переходя на ты, сказала я
впервые одобрительно, — небось офицерики молодые угостили, детишкам своим
гостинчик не донеся? В церкви, Тамарочка, съестное надобно оставлять!
Мы же только что оттуда. Там батюшка с матушкой в трапезной съедят,
а тут одни синие алкаши да крикливые чёрные вороны…
— Господи! Неужто и у них тоже еды в приходе нет?
— Ты совсем обалдела, мать! У нас во всех храмах место даже специальное
для приношений со свечным столиком отведено, куда провиант для поминовения
умерших сродников ставить подобает, «канун» называется: муку, крупы, масло
растительное, сахар – всё люди для помина приносят. Отец мой «Шпроты» обожал
при жизни, я их приношу, в знак уважения и памяти! Сырки плавленые,
опять же Красное вино ему передаю, а бабушке Оле кладу апельсинку!
— Что, правда, в церковь как в магазин, идти надобно с едой?
— Как в больницу, ещё скажи! Запомни: сердце не камень. Его своевременно лечить
надо. Оно болезное трепетности трогательной от нас жаждет, а ни подлости
и отмщения. Ты же не самоубийца, отчего не вникаешь в дела Русского Православия?
Вроде, грамотная женщина, учёная, не старая ещё, а ведёшь себя, как безумная…
— Я из верующей семьи буду!
— Отчего поступаешь тогда, как неверующая? Только неверующие Господа БОГА
не боятся: разлучницу свою, зачем прокляла? Надо было задуматься, отчего муж
тебя бросил, так ты возгордилась, пускаясь во все тяжкие, дочку свою подлости
научила, она гулящая у тебя стала, её с негром недавно видели, соседи аж очумели.
— Меня, верно, бес попутал!
Смотрю, «Тома выходи из дома», кажется, всей душой к вере «прониклась».
Душа её потихоньку стала оттаивать, она даже сникла вся, скукожилась и согнулась,
осознав своё несоответствие. Явно, её сковал стыд, раз она впервые замолчала.
На обратном пути, глядя на мир глазами кающейся грешницы, с мольбой и тоской
в зрачке по неверно прожитой жизни, она смотрела в узкое, полуоткрытое смотровое
окошко нашего с мужем отечественного автомобиля ЖИГУЛИ, словно заново родившись,
остепенившись и очеловечившись, а то была прямая, как жердь болотная!
Мир Божий ей только открывался, и настолько, насколько сама она ему открывалась
по мере своего просветления. Подобное я видела не в первой. Был у меня уже опыт!
Так вот, решила она поучаствовать в моей творческой жизни и протолкнуть меня
в высшие поэтические круги, за счёт своих «армейских подруг», состоявших при
властьимущих военных мужьях! Прямо-таки целью задалась меня пропихнуть в ЦДЛ.
Тогда это было весьма затруднительно, но штабная машинистка убеждена была в том,
что я достойная кандидатура, тогда же работало вовсю существовавшее установленное
правило: два авторских сборника в печати – и ты Член Союза Писателей России!
Испекла она роскошный пирог «в рост человека», заведомо зная, что все клюнут
на него и точно придут, пригласив на чай закадычных подруг, чтобы лично им
представить меня.
Среди её «девчонок» была жена командира части, жена замполита, а также главбух
санатория при Доме Литераторов России, где подъедались многие именитые
голодранцы застойной эпохи, тогда как прославленные толстосумы сытно сидели
по госдачам в Переделкино со своими отпрысками, жёнами, тёщами, докторами,
садовниками, поварихами, и их отменным нажористым меню. Многим из них теперь
смело можно пожелать ни «многая лета», а сказать: «мир вашему праху»…
Я пришла и диву далась, какие разные были подружки у моей машинистки!
Сословия все прямо на лицо. По оттенку кожи было видно, кто, что кушает из них
на завтрак и даже на обед, а также что выпивает за ужином! Ну, и ну!
Вот те бабушка и Юрьев день! Не иначе, «Красотки кабаре», правда, бывшие…
Оказывается, леди из российской глубинки, выскочившие замуж за военных,
рьяно занимались спиритизмом от излишеств, загнивающего от скуки аристократизма.
Раньше в большей степени, нежели теперь, пока их полуразгульные, в меру деловые
военные мужья, знавшие о мистическом досуге своих верноподданных жён, принимали
у себя в кабинетах и на госдачах столичное начальство с целью очередной годовой проверки.
Теперь и те, и другие физически сильно сдали, многие попросту постарели,
остудив искренний пыл, а также напрочь снизив интерес ко всему прочему в мире.
У многих появились долгожданные внуки, оттого, умерив встречи с обеих сторон,
даже обычные безобидные посиделки в значительной степени явно поредели.
Вдобавок от чрезмерности сытой жизни, зашалила печень, начало скакать,
как Лошадь Пржевальского, артериальное давление, сердце, как Австралийское
кенгуру, стало резко подпрыгивать вверх и работать с перебоями…
Состояние такого порядка, как правило, никем не изучается, оно либо принимается,
либо отвергается, зачастую до поры до времени скрывается, утаивается, насколько
это представляется возможным, жизнь тянется в одиночестве, но тут встреча была
неизбежной, и тётки все повылезали из укрытий, дабы подпитаться и омолодиться!
Когда я вошла, шестеро из присутствующих дам читали мои стихи,
они сидели довольно давно, пили чай и наслаждались духовной поэзией.
Всем до единой, понравился мой откровенно выраженный стиль:
Сколько мчусь я над своею жизнью –
Столько вижу, что закат мой ближе!
Расстаюсь с такою грешной мыслью,
Как лицо твоё во тьме увижу…
И ещё белее свет мне белый,
Близость редкая надорвано желанней:
Отчего в объятьях ты не смелый?
Оттого, что взор твой всё обманней…
Где найти такую силу воли –
Разогнать иллюзии создание?
Отчего вселились в душу боли,
Мучит сердце тяжкое страдание?
Тянут нити из души, что в цвете,
Полотно соткут и им накроют,
Умирать не хочется в расцвете,
Но, я чую, мне могилу роют!
Помоги же, Ангел мой Хранитель,
Вечно существующим Заветом!
И, от всех страданий, Избавитель,
Озари Таинственным Советом!
Я хочу, когда Весна, рождаясь,
Зажигает Радости Очаг,
Убедиться, что не наслаждаясь,
Погибает мой последний враг!
Не хочу запретных наслаждений,
Что приводят в гибельный приют,
Не хочу страдать от наваждений
И от страха, что меня убьют!
Со слезами радости на глазах дамы перечитывали стихи по нескольку раз,
потом они по-своему благословили меня (без наложения крестного знамения)
и вскоре «кого надо» из поэтов отловили – «поднатаскали», те меня в ЦДЛ
с радостью приняли, и в последствие, об этом не пожалели!
Стала я по столице каждый вечер разъезжать! Что вы, что вы!
Дома меня просто не застанешь! Я в дороге, я в пути! А тут застали,
только прикатила я из очередного рандеву, ногой переступила через порог
родного дома, вдруг слышу, городской телефон разрывается:
— Алло! Галина! В чём стоишь, в том ко мне и летишь! Мы все собрались,
нас уже всех приняли, ты одна осталась…
— А что случилось-то, Васильевна, к чему такая спешка?
— Как, ты разве не знаешь? Баба Катя из Молдавии прикатила!
— А-а! Хорошо хоть ни тётя Соня из Одессы! Уже бегу…
Пришла. Везде стоял полумрак. Разделась в коридоре, прошла в детскую.
Там шло массовое гадание, сродни психозу, весьма примитивное на обычных
колодных игральных картах! Баба Катя была в чести – все её предсказания сбывались:
— Что привело тебя ко мне, моя королева?
— Про мать узнать, про мужа, ну, и про себя!
— И про мать расскажу, и про мужа, а вот про себя, ты сама всё знаешь!
Ты мне конкретный вопрос задавай, карты всю правду скажут, даже если я утаю…
— Скажите мне прямо, я настоящая поэтесса или дутая? Все меня повсюду хвалят!
— Настоящая ты во всём, так не бывает, что в чём-то настоящая, а в чём-то нет.
За что ни возьмёшься, всё у тебя получится, всё настоящее будет. Ничего не бойся!
БОГ с тобой повсюду рядом неотступно пребывает, где бы ты ни была, ты ЕМУ всегда
интересна, куда бы ты не пошла и не поспешила, привлекая к себе ЕГО внимание!
Оттого люди тянутся к тебе, возможно, их тоже рядом с тобой Господь увидит.
— Спасибо на добром слове! Вот, вам зарплата ваша… получите!
Прошло много времени с тех пор, как мы впервые увиделись с бабой Катей
из Молдавии, и вот наступил последний год двадцатого столетия. Я преуспела
на своём духовном поприще, разматерела, многого добилась, издала 5 поэтических
сборников, сняла авторский видеофильм об Иисусе Христе, собрав многих учеников
и последователей… Эпоху проводила как подабает с достоинством, почестями, славой!
Слышу звонок в дверь. Открываю. Вижу, мама дорогая, стоит, как ни в чём
не бывало, без сучка и без задоринки, наша честная гадалка – баба Катя
прямо из самой Молдавии, только постаревшая на 10 лет:
— Здравствуй, Галина! Вот, пришла к тебе, прости, никто из знакомых не принял.
К последней пришла, видит БОГ, не хотела зря тревожить. Мне, знаешь, скольким
тут обязаны? Все в преданности клялись, да нынче отреклись! Я прямо с поезда,
внуков проведать приехала. Представляешь, четверо их у меня! Стучала-стучала
в дверь, никто не открывает! Кто в яслях, кто в детсаду, двое в школе
на продлёнке, сынок на службе, сноха в смене. Раньше они соседям ключи оставляли
для меня, а нынче позабыли, или правду люди в письме написали, что развелись
они, вот я сразу же и прикатила: мирить их буду!
— Да ты проходи в дом, располагайся, баба Катя, чего в дверях-то голосить,
соседи соберутся сейчас… всем гадать придётся!
— Ой, мне бы душ принять, да поесть чего, а ещё пока мои все к вечеру соберутся,
поспать часок, другой, разрешишь у тебя в доме? Не прогоняй только!
— Разумеется! Держи полотенце, моя дорогая. Могу и спинку потереть, тут тебе
и тапочки новые ни разу неодёванные найдутся, забери себе, если подойдут,
авось пригодятся, да ещё, смотри, юбка есть с блузкой, одна мне коротковата,
другая тесновата, ночнушка «хэбэшная», на, бери, тебе в самый раз будет,
и ещё мой новый сборник стихов впридачу! Дарю!
— Сначала дай поесть! Умру, душ не приняв… сил нет, как жрать хочется!
Борщ у тебя есть? А то я вашим кацапским супом не наемся! Хлеба мне белого
побольше и обязательно компот…
— Хм, борщ-то есть, а вот компот… давай-ка, я тебе варенье водой разведу
клубничное мамино, сойдёт?
Она ела и постепенно светлела, а то совсем была серого цвета в лице:
я такого ещё не видела, чтобы до обморока доводить пожилых людей.
Ей было 75 лет. Пришла она тогда к самым богатым в городке людям – директорше
военторговского магазина «ВСЁ ДЛЯ ЖЕНЩИН», а там её даже на порог не пустили:
— Приходите к нам в четверг (а был вторник) мы обед сварим и вас пригласим,
сейчас нам покормить вас нечем, вы понимаете по-русски, нет у нас ничего
сваренного и приготовленного, заранее надо предупреждать, что вы сюда едете!
Баба Катя ушла от них не солонохлебавши, она еле-еле добрела до моего дома.
Слава БОГУ, я не ушла и стояла одетая у самой двери, не успев привязать собаку:
— Я уверена была в них, что они порядочные люди, — начала она с самого порога, —
я ведь дочку этой самой директорши от смерти спасла, она потом удачно замуж
вышла, институт закончила, мальчика и девочку родила, и вот благодарность!
— Баба Катечка, не переживай, я не прогоню тебя. Ты давай, ложись прямо на мою
постель, а я пойду часа на два с собакой и с блокнотом в наш лес погуляю,
ты, моя милая, ляг, поспи! Подарки только потом все забери, не забудь. Я ключи
с собой возьму, ты лишь дверь входную захлопни, ежели вдруг задержусь в лесу
на прогулке, или «чумовая рифма в строку мою сумасшедшую войдёт». Тогда скоро
не приду, и не жди, потому как на поле пойду предзакатное. Мы с тобой потом,
как-нибудь увидимся, расскажешь, как своих детей, помирить удалось тебе, или нет?
Баба Катя, бедная, многим сотням людей помогла семьи соединить под видом гадания,
ведя объяснительные беседы во время раскладывания карт, были они почти сродни
проповеди, а своих, как ни старалась, так и не помирила, не соединила родного
сына со снохой. Разошлись они, как и многие семейные пары, того смутного времени.
Правда, она ещё несколько лет подряд приезжала к ним, вернее, к снохе, но та
не подпускала её даже к внукам. Старушка поджидала их у дома, кого, где удавалось
прихватить, пихала гостинцы, унижалась, звала в Молдавию к себе в гости на летние
каникулы – фруктов-овощей поесть, плакала, но уже к 80 годам, я совсем упустила
её из виду… больше она не приезжала.
Никто из нас особо не ответит на вопрос «ЧТО ЗНАЧИТ ЖИТЬ», а по мне, так важнее
всего, уважение людей к себе заслужить! Неужто покормить старушку нечем было
и впрямь? Не поверю! А я последний борщ свой отдала, с видом, что у меня этого
борща было видимо, не видимо, и хлеба белого едва молдаванке хватило, как,
по неписаному «закону тайги» последним провиантом, возможно, я поделилась
со странницей мира в лице бабы Кати из Молдавии, помня, что с борщом мне
лучше не шутить!
Был у меня ещё один подобный случай, с потерявшим свой бордовый свекольный цвет
от многого кипячения, украинским борщом, забыть захочу, да не получится…
Когда вернулась я утром из киностудии «Центрнаучфильм», что на «Речном вокзале
в Москве, где мы работали всю ночь со съёмочной труппой, то после окончания
съёмок авторского видеофильма «ИИСУС И ЗВЕЗДА», захотелось мне покушать,
но кроме остатков последней порции борща (сын мне оставил, как водится)
ничего не было даже в помине, кто бы сготовил, я бы поела!
Поставив на плиту большую кастрюлю, тяжёлую, с двойным дном и остатками борща,
я открыла газ на полную мощь в горелке. Вдруг сильный порыв ветра дунул в узкий
проём стандартной форточки блочного девятиэтажного дома, и рванул тонкий немецкий
тюль, положив его прямо сверху на крышку: занавеска вспыхнула мгновенно!
От неё и вся штора кухонная занялась, как я потушила её, уж не припомню.
Оторопев от ужаса, я не смогла и полслова проронить, как вдруг внутри себя
слышу угрожающие нотки сатаны:
— Ну, теперь, держись у меня! Я устрою тебе «цветущую жизнь»! Гореть у меня
будешь в огне и в пламени! Не будет тебе больше ни покоя, ни радости в жизни,
ни счастья, ни достатка! За этот фильм я изведу тебя со свету!
Я выскочила на улицу, наскоро привязав собаку, и стала переходить дорогу,
чтобы укрыться в лесу, и на сваленной берёзе пересидеть нападения злого духа,
хоть как-то отдышаться там, придти в себя от усталости и недосыпа.Но, увы,
не получилось! На нас надвигался боксёр с явной угрозой сразиться с моим псом!
Фильм-то мой снимали аккурат на Вознесение Господне, вот дьявол и взбесился,
полагая, что положил на обе лопатки всё столичное человечество.
Пришлось решительно встать и направиться к шоссе, что проходило со стороны штаба,
обогнув лес. Нострик мой стал перебегать дорогу, длинная цепь натянулась,
и в неё врезалась, появившаяся, откуда ни возьмись иномарка. Окровавленный
мой пёс едва ни в лепёшку, распластался у неё на капоте.
Я быстро сняла с себя плащ, завернула в него израненную собаку, решительно
собираясь тащить её к подъезду. Четверо молодых офицера в парадных формах,
тем временем, выйдя из машины, стали угрожать мне расправой властей, пугая
статьёй, ввиду неправильного перехода трассы у генштаба, а также невозможной
выплатой денежной субсидии за причинённое увечье их новой машине, ибо я сама
была, по их мнению, виновата:
— Да вы в своём уме? Каждый из вас теперь должен хоть по разу на мне жениться!
Вы, как я поняла, спасли меня тем, что у вас скорость на повороте была снижена,
не так ли? А на спасённой девице – офицер должен жениться! Кто первый изволит?
— Так, Гена, вызывай патруль! Она ещё и пререкается, сейчас мы арестуем её,
а пса прикопаем тут же в кювете, доставай сапёрную лопатку из багажника…
— Наоборот, друзья мои, наоборот! Пса в ветлечебницу отвезите, а меня прикопайте.
Всё равно ведь убьют! Не жить мне более на белом свете, нет у меня заступника
на этой земле, только на небе, туда и пойду…
— Совсем с ума сошла баба! Трёхнулась от горя, видать! Поехали отсюда! Брось её!
Вот так и живу посреди тишины, в Верейсом лесу прячусь, как видите, живая пока,
но с тех самых пор бес рогатый-хвостатый проходу мне не даёт, так и гоняется
за мной повсюду, искушать всё да соблазнять меня пытается, правда, все попытки
его каждый раз сводятся к нулю, но он не отступается, снова и снова пытается,
и как только ему не надоело. Зря старается, бедолага. Ох, и не сладко мне,
друзья-товарищи, порой живётся!
Дерзнула я снять фильм про Иисуса Христа, когда вокруг снимали только то,
что бандиты заказывали, мало того, ещё и брата своего родного Максима Ганина
на Главную Роль утвердила! А кто ещё отважится, кроме брата единоутробного
Един Крест понести с родной сестрой? Вот мы и тащим его вместе по сей день,
не роняя, ни на один миллиметр, не касаясь им до матушки-земли, чего и вам всем
искренне желаем совершать, иначе это, братцы мои, ни жизнь!
Вот, так только и живите, тогда узнаете, ЧТО ЗНАЧИТ ЖИТЬ…
* Х *
http://www.stihi.ru/2020/03/09/8440
«В тихой тайне Верейского леса»